Мы отстраняемся и смотрим друг на друга. Как описать словами взгляд, который он бросает на меня, а я на него? Нас пожирают глазами бесчисленные ночные твари. Находится то, что давно потерялось.
– Черт!
– Не бойся, – успокаиваю я, – я не сломаюсь.
И чтобы это доказать, я толкаю его на стену дома и прижимаюсь к Адаму. Нежности как не бывало. Мой язык у Адама во рту сплетается с его. Адам сжимает меня в объятиях. Его ладонь у меня на шее. Я таю под его рукой. Поглаживаю его по спине. Прижимаюсь еще сильнее, но мне этого мало. Я мечтаю забраться внутрь него. Жить в нем. Быть им. Наверно, все дело в языке. Я так хочу Адама. Я лижу его, слегка покусываю краешки губ.
Никогда не подозревала, что я могу так сильно чего-то хотеть.
Адам отстраняется.
– Черт, – выдыхает он. – Черт!
Он проводит рукой по волосам; они влажно лоснятся, словно темная звериная шерсть. Свет фонарей блестит в его глазах.
– Что происходит?
– Я тебя хочу, – отвечаю я.
Мое сердце глухо стучит. Я полна жизни.
Двадцать четыре
Напрасно Зои позвала меня с собой. Едва мы переступили порог, как я начала считать и никак не могу остановиться. Мы здесь уже семь минут. Через шесть минут у нее прием. Она забеременела девяносто пять дней назад.
Я пытаюсь переключиться на случайные числа, но оказывается, каждое что-то значит. Восемь – общее количество одиночных окон в дальней стене. Один – не менее одинокая секретарша. Пятьсот фунтов – сумма, которая позволит Скотту избавиться от ребенка.
Зои нервно улыбается мне поверх журнала:
– В государственных больницах такого точно нет.
Еще бы. Кожаные кресла, низкий квадратный стол, заваленный глянцевыми журналами. В комнате так тепло, что мне пришлось снять пальто. Я думала, здесь будет полно несчастных брошенных девиц, сжимающих носовые платки, но в приемной мы одни. Зои собрала волосы в хвост и надела все те же мешковатые тренировочные штаны. Она бледна и выглядит устало.
– Знаешь, от каких симптомов я избавлюсь охотнее всего? – Она кладет журнал на колени и считает на пальцах. – Моя грудь похожа на какую-то карту – вся в голубых венах. Я чувствую тяжесть даже в пальцах. Меня постоянно тошнит. Не прекращая болит голова. И в глаза будто песку насыпали.
– А что-нибудь хорошее?
Она задумывается на минуту.
– Запах изменился. От меня очень приятно пахнет.
Я наклоняюсь над столом и нюхаю Зои. Она пахнет сигаретами, духами, жевачкой. И чем-то еще.
– Фертильна, – сообщаю я.
– Что?
– То есть готова к деторождению.
Она качает головой и смотрит на меня как на ненормальную:
– Это тебя твой дружок научил?
Я не отвечаю, и Зои утыкается в журнал. Двадцать две страницы последних технических новинок. Как написать красивую песню о любви. Возможен ли космический туризм?
– Однажды я видела фильм, – начинаю я, – про девушку, которая умерла. Когда она попала на небеса, ребенок ее сестры, родившийся мертвым, оказался уже там, и она присматривала за ним, пока они все не воссоединились.
Зои делает вид, что не слышала, и переворачивает страницу, будто прочитала ее.
– Со мной тоже может такое случиться.
– Едва ли.
– Твой ребенок такой крохотный, что я могу спрятать его в карман.
– Тесса, заткнись!
– Ты тогда выбирала для него одежду.
Зои откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Очертания губ становятся мягче, словно ее выключили из розетки.
– Я тебя очень прошу, – произносит Зои, – замолчи. Если ты меня осуждаешь, не надо было приходить.
Она права. Я поняла это прошлой ночью, мучаясь бессонницей. На другом конце коридора капал душ и что-то – таракан? паук? – пробежало по коврику в ванной.
Я встала с кровати и в халате спустилась в гостиную. Я собиралась выпить чашку шоколада и, может, посмотреть какую-нибудь ночную передачу. Но посреди кухни я обнаружила мышь, которая попала в одну из папиных тараканьих ловушек. К картонке не прилипла только ее задняя нога, и, загребая ею, точно веслом, мышь пыталась сбежать. Она билась в агонии. Я поняла, что придется ее добить, но не могла придумать, как сделать это безболезненно. Зарезать разделочным ножом? Ножницами? Проткнуть затылок карандашом? В голову лезли только кошмары.
Наконец я достала из шкафчика старую коробку из-под мороженого, наполнила водой, окунула в нее мышь и прижала деревянной ложкой. Мышь в изумлении уставилась на меня, пытаясь вздохнуть. Один за другим на поверхность воды поднялись три маленьких пузырька воздуха.
Я пишу Зоиному ребенку эсэмэску: ПРЯЧЬСЯ!
– Это кому?
– Никому.
Она наклоняется над столом:
– Покажи.
Я удаляю сообщение и показываю ей пустой экран.
– Ты писала Адаму?
– Нет.
Она закатывает глаза:
– Вы едва не занялись сексом в саду, а теперь ты находишь какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы делать вид, будто ничего не было.
– Я ему не нравлюсь.
Зои хмурится:
– Разумеется, нравишься. Просто вышла его мама и поймала вас с поличным. А иначе он бы с радостью тебя трахнул.
– Зои, это было четыре дня назад. Если бы я ему нравилась, он бы позвонил.
Она пожимает плечами:
– Наверно, занят.
Минуту мы молчим. У меня под кожей выпирают кости, под глазами фиолетовые круги, и от меня чем-то воняет. Адам, наверно, до сих пор полощет рот.
– Любовь – это зло, – заявляет Зои. – И я – живое тому доказательство. – Она кладет журнал на столик и бросает взгляд на часы: – За что я, черт возьми, плачу деньги?
Я сажусь рядом с ней.
– А вдруг это шутка? – предполагаю я. – Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.
Я беру ладонь Зои в свою. Она удивляется, но руку не забирает.
В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром, и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем.
– Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, – обещает Зои. – Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела по телеку женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй.
– У нее рак груди.
– И что?
– Это другое.
– Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась.
– Терпеть не могу бег!
Зои величественно качает головой, будто я капризничаю.
– А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты.
– Он начнется только летом.
– И?…
– Сама подумай!
Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам:
– Зои Уокер? Пойдемте со мной.
Зои тянет меня за руку:
– А можно взять с собой подругу?
– Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.
Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.
Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.
И от этой мысли во рту металлический привкус.
Двадцать пять
– Куда мы едем?
Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке:
– Все в свое время.
– Это что-то неприятное?
– Думаю, нет.
– Мы встречаемся со знаменитостью?
В его взгляде мелькает беспокойство.
– Так ты это имела в виду?
– Не совсем.
Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется.
– Высадка на Луну?
– Нет.
– Конкурс талантов?
– С твоим-то голосом?
Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции.
– Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть?
– Я пойду с тобой.
– Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой.
– Они не имеют права заставлять тебя посвящать во все родителей.
– Это кошмар, – жалуется Зои. – Я думала, они дадут мне какую-нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.
Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни – экзема, ангина, круп.
– Ты меня слушаешь? – спрашивает Зои.
– Угу.
– Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту тот же привкус.
Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди.
– Она просто идиотка, – замечает отец. – Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать – не мусор вынести.
– Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь.
– Да, – соглашается папа. – Она не моя дочь.
Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?» – пишу я. Потом стираю.
Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление.
– Дай мне свой телефон, – попросил меня Адам. – Я тебе позвоню.