– Кислород, – командует врач и подмигивает мне, будто предлагает косяк. – Прижигать не будем. Готово.
Он о чем-то совещается с медсестрой, на пороге поворачивается и прощально машет рукой.
– Лучший пациент за ночь, – признается он и кивает маме. – Вы тоже держались молодцом.
– Ну и ночка! – вздыхает мама, когда мы наконец садимся в такси, чтобы ехать домой.
– Я рада, что ты была со мной.
Мама смущается – она польщена.
– Едва ли от меня был толк.
Дорогу заливают первые лучи солнца. В такси холодно, воздух разрежен, как в церкви.
– Держи, – произносит мама и укутывает мне плечи своим пальто. – Жмите на газ, – говорит она водителю, и мы обе хихикаем.
Мы возвращаемся той же дорогой. Мама болтает, не умолкая, рассказывает, что собирается делать весной и на Пасху. Ей хочется больше времени проводить у нас. Пригласить на ужин старых друзей. Может, даже устроить в мае вечеринку на мой день рождения.
Похоже, она не лукавит.
– Представляешь, – тараторит мама, – каждый вечер, когда с рынка уносят прилавки, я прихожу и подбираю овощи и фрукты. Иногда выбрасывают целые ящики манго. А на той неделе я нашла целых пять морских окуней. Они просто лежали на полу в пакете. Если складывать все в папин холодильник, наберется уйма еды для вечеринок и званых ужинов, причем твоему отцу это не будет стоить ни пенса.
Она увлеченно рассуждает об играх и коктейлях, о музыкальных группах и конферансье, о том, что хорошо бы снять зал в местном культурном центре и украсить его серпантином и воздушными шарами. Я пододвигаюсь ближе и кладу голову маме на плечо. Все-таки я ее дочь. Я сижу тихо, как мышка: мне хочется, чтобы эти минуты длились вечно. Мамин рассказ и теплое пальто убаюкивают меня.
– Смотри-ка, – произносит она. – Надо же.
Я с трудом открываю глаза:
– Что?
– Вон, на мосту. Этого раньше не было.
Мы стоим на светофоре у вокзала. Даже в этот ранний час здесь кипит жизнь; такси высаживают пассажиров, намеревающихся опередить час пик. А высоко над шоссе, на мосту, за ночь расцвели буквы. Прохожие поглядывают на них. Шаткая Т, зубчатая Е и четыре переплетенных изгиба в двойной S. Замыкает слово гигантская А.
– Какое совпадение, – замечает мама.
Но я знаю, что это не так.
Телефон у меня в кармане. Пальцы сжимаются и разжимаются.
Наверняка он сделал это прошлой ночью. Вероятно, было темно. Он забрался на стену, уселся верхом, а потом наклонился.
У меня сжимается сердце. Я достаю телефон и пишу: ТЫ ЖИВ?
Свет меняется с желтого на зеленый. Такси катит по мосту, выезжает на главную улицу.
Половина седьмого. Проснулся ли он? А вдруг он потерял равновесие и свалился на шоссе?
– О боже! – восклицает мама. – Ты везде!
Железные решетки магазинов на главной улице еще опущены, на окнах не поднимали веки-жалюзи: все спят. Везде написано мое имя. Я на газетном киоске Эйджея. На дорогих ставнях магазина диетических продуктов. Крупными буквами начертана на магазине мебели «У Хэнди», «Королевском жареном цыпленке» и кафе «Барбекю»; вытянулась во весь тротуар от банка до магазина для мам и малышей. Мне принадлежат дорога и светящийся круг на кольцевой развязке.
– Чудеса! – шепчет мама.
– Это Адам.
– Наш сосед? – изумленно переспрашивает она, как будто услышала что-то сверхъестественное.
Пищит мобильный. ЖИВ. А ТЫ?
Я смеюсь во все горло. Когда вернусь, постучусь к нему и попрошу прощения. Он улыбнется мне, как вчера, когда нес по дорожке садовый мусор, увидел, что я на него смотрю, и бросил: «Что, не можешь без меня?» Я рассмеялась, потому что так оно и было, но от того, что Адам произнес это вслух, стало легче.
– Это сделал Адам? – Мама дрожит от восторга. Она всегда была очень романтична.
Я пишу в ответ: И Я ЖИВА. ЕДУ ДОМОЙ.
Как-то раз Зои спросила меня о самом счастливом дне в моей жизни, и я рассказала, как мы с подругой Лоррейн учились стоять на руках. Мне было восемь лет, на следующий день должна была состояться школьная ярмарка, и мама пообещала купить мне шкатулку. Я валялась на траве, держала Лоррейн за руку, и у меня от счастья кружилась голова. Мне казалось, что мир прекрасен.
Зои сказала, что я чокнутая. Но именно тогда я впервые по-настоящему осознала, как счастлива.
Поцелуи и секс с Адамом затмили это воспоминание. А еще он сделал мне сюрприз. Он прославил меня. Написал мое имя повсюду. Я целую ночь провела в больнице, где мне в нос засовывали вату. В руках у меня бумажный пакетик с антибиотиками и болеутоляющими, рука ноет от переливания двух единиц тромбоцитов через катетер. Но, как ни странно, я на седьмом небе от счастья.
Тридцать
– Я хочу, чтобы Адам переехал жить к нам.
Папа, моющий посуду в раковине, поворачивается ко мне; с его рук на пол капает мыльная пена.
Он ошеломленно смотрит на меня:
– Ты шутишь!
– Я серьезно.
– И где же он будет спать?
– В моей комнате.
– Тесс, я никогда на это не соглашусь! – Он поворачивается обратно к раковине, гремит мисками и тарелками. – Это очередной пункт из твоего списка? Чтобы твой парень переехал к нам жить?
– Его зовут Адам.
Папа качает головой:
– Даже не думай.
– Тогда я перееду к нему.
– Думаешь, его мама на это согласится?
– Тогда мы сбежим в Шотландию и поселимся на какой-нибудь ферме. Это тебе больше понравится?
Папа поворачивается ко мне с перекошенным от гнева ртом:
– Тесс, я сказал «нет».
Ненавижу, когда он демонстрирует, кто здесь хозяин, как будто тут нечего обсуждать, потому что он так сказал. Я с топотом поднимаюсь по лестнице к себе в комнату и хлопаю дверью. Папа думает, что все дело в сексе. Неужели он не видит, что все намного сложнее? Что мне безумно трудно его просить?
Три недели назад, в конце января, Адам снова катал меня на мотоцикле – быстрее и дальше, чем раньше. Мы отправились на границу с Кентом, где болотистая равнина переходит в побережье. Четыре ветряные турбины в море вращали призрачными лопастями.
Адам запускал по воде плоские камешки, а я, сидя на гальке, рассказывала, что список разрастается, ускользает от меня.
– Я так многого хочу. Десяти пунктов уже недостаточно.
– Расскажи, – попросил Адам.
Сначала было легко. Я говорила не умолкая. Весна. Тюльпаны и нарциссы. Поплавать под синим и спокойным вечерним небом. Долгая поездка на поезде, павлин, воздушный змей. Еще одно лето. Но я так и не отважилась признаться в том, чего мне хотелось сильнее всего.
В тот вечер он пошел домой. Каждый вечер он уходит домой, чтобы ухаживать за мамой. Он спит в каком-нибудь метре от меня, за стеной, по ту сторону шкафа.
На следующий день Адам принес билеты в зоопарк. Мы поехали на поезде. Смотрели на волков и антилоп. Павлин развернул для меня изумрудно-аквамариновый хвост. Мы пообедали в кафе; Адам взял мне фрукты – черный виноград, сочные ломтики манго.
Спустя несколько дней он отвел меня в открытый бассейн с подогревом. Поплавав, мы уселись на бортик, завернувшись в полотенце, и болтали в воде ногами. Мы попивали горячий шоколад и смеялись над вскрикивающими от холода детишками.
Однажды утром Адам принес мне вазу с крокусами.
– Весна, – объявил он.
Он отвез меня на мотоцикле на наш холм. Купил в газетном киоске карманного змея, и мы вместе его запускали.
День за днем мне казалось, будто кто-то разобрал мою жизнь на части, тщательно отполировал каждый кусочек, а потом аккуратно собрал в одно целое.
Но мы ни разу не были вместе ночью.
А потом, в День святого Валентина, у меня началась анемия, хотя с последнего переливания крови прошло всего двенадцать дней.
– Отчего это? – спросила я врача.
– Вы приближаетесь к черте, – пояснил он.
Мне стало труднее дышать. Углубились тени под глазами. Губы стали похожи на пластиковый козырек над калиткой.
Вчера я проснулась в два часа ночи. У меня ломило ноги; кровь стучала в них, как при зубной боли. Перед сном я выпила парацетамол, и нужно было принять кодеин. По пути в туалет я проходила мимо папиной спальни; дверь была открыта, и я увидела маму. Ее волосы рассыпались по подушке, а папа заботливо ее обнял. За последние две недели мама в третий раз осталась ночевать.
Я стояла на площадке, глазела на спящих родителей и отчетливо понимала, что больше не могу находиться одна в темноте.
Мама поднимается по лестнице и садится на мою кровать. Стоя у окна, я гляжу в сумерки. Небо затаилось; облака повисли низко и словно чего-то ждут.
– Я слышала, ты хочешь, чтобы Адам переехал сюда, – произносит мама.
Я пишу свое имя на запотевшем стекле. Отпечатки пальцев на стекле возвращают меня в детство.
– Может, папа и согласится, чтобы Адам иногда оставался на ночь, – продолжает мама, – но он никогда не позволит Адаму здесь жить.
– Папа обещал помочь со списком.
– Он и помогает. Он ведь купил нам билеты на Сицилию, разве не так?
– Потому что хочет побыть неделю с тобой!
Я оборачиваюсь к ней; мама бросает на меня хмурый взгляд, как будто впервые меня увидела:
– Он так сказал?
– Он в тебя влюблен, это же очевидно. Тем более путешествия в моем списке больше нет.
Мама изумляется:
– Я думала, путешествие было седьмым пунктом.
– Я обменяла его на ваше с папой примирение.
– Ох, Тесса!
Странно. Кому, как не ей, знать, что такое любовь. Я скрещиваю руки на груди:
– Расскажи мне о нем.
– О ком?
– О мужчине, ради которого ты нас бросила.
Мама качает головой:
– Почему ты об этом вспомнила?
– Потому что ты утверждала, будто у тебя не было выбора. Разве не так?
– Я говорила, что несчастна.
– Многие несчастны, но они не бросают семью.
– Тесса, пожалуйста, мне не хочется об этом говорить.
– Мы тебя любили.
Множественное число. Прошедшее время. Но все равно слишком громкие слова для такой маленькой комнатки.