Мама поднимает на меня глаза; у нее бледное, худое лицо.
– Простите меня.
– Вероятно, ты любила его больше всех на свете. И он был просто замечательный, самый лучший.
Мама не отвечает.
Все просто. Такая большая любовь. Я отворачиваюсь к окну:
– Если так, ты должна понять, что я чувствую к Адаму.
Мама поднимается и подходит ко мне. Она не трогает меня, но придвигается очень близко.
– Он испытывает к тебе такие же чувства?
– Не знаю.
Мне хочется довериться ей, сделать вид, что все будет хорошо. Но я лишь стираю свое имя со стекла и гляжу в темноту. До чего же на улице мрачно.
– Я поговорю с папой, – обещает она. – Он укладывает Кэла спать, а потом я поведу его в бар выпить пива. Вы справитесь одни?
– Я позову Адама. Приготовлю ему ужин.
– Вот и славно.
Мама поворачивается, идет к двери, но на пороге останавливается:
– Тесса, тебе хочется радоваться и наслаждаться жизнью, но имей в виду – другие люди не всегда могут дать тебе то, что ты хочешь.
Я отрезаю на разделочной доске четыре толстых ломтя хлеба и кладу на гриль. Достаю из корзины для овощей помидоры. Адам стоит, прислонившись к раковине, и смотрит на меня; я прикладываю помидоры к груди и, пританцовывая, возвращаюсь с ними к столу.
Адам смеется. Я режу помидоры и укладываю на гриль рядом с тостами. Вынимаю из буфета терку, а из холодильника сыр и, пока готовятся тосты, натираю сыр на разделочную доску. Я знаю, что между моей футболкой и поясом брюк есть просвет. И там, где спина переходит в ягодицы, виден изгиб – единственный, что у меня остался. Когда я переступаю с ноги на ногу, изгиб приоткрывается, и Адам его замечает.
Натерев сыр, я неторопливо облизываю пальцы, и Адам реагирует ровно так, как я думала. Он подходит сзади и целует меня в шею.
– Знаешь, о чем я думаю? – шепчет он.
– О чем?
Хотя я и так знаю.
– Я тебя хочу. – Он разворачивает меня к себе и целует в губы. – Сильно.
Он произносит это с таким видом, будто не может поверить, что так захвачен своим чувством. Мне все это нравится. Я прижимаюсь к Адаму.
– Знаешь, чего я хочу? – отвечаю я.
– Чего?
Он улыбается, как будто знает, что я скажу. Я хочу, чтобы его улыбка длилась вечно.
– Тебя.
Это правда. И ложь.
Я выключаю газ, и мы поднимаемся ко мне. Тост обуглился. От запаха гари у меня тоскливо на душе.
В объятиях Адама я забываю обо всем. Но потом, когда мы молча лежим рядом, я снова вспоминаю об этом.
– Мне снятся плохие сны, – признаюсь я.
Адам гладит меня по боку, по бедру. У него теплая и твердая рука.
– Какие?
– В них я куда-то иду.
Я шагаю босиком по полям на край света. Я перелезаю через заборы и пробираюсь сквозь высокую траву. Каждую ночь я захожу все дальше. Прошлой ночью я очутилась в лесу – мрачном и редком. По другую сторону леса протекала река. Все было в тумане. Рыба в реке не водилась, а когда я переходила ее вброд, у меня под ногами хлюпала грязь.
Адам проводит пальцем по моей щеке. Потом прижимает меня к себе и целует. В щеку. В подбородок. В другую щеку. В губы. Очень нежно.
– Если бы я мог, я бы пошел с тобой.
– Там очень страшно.
Он кивает:
– Я ничего не боюсь.
Я это знаю. Кто бы еще отважился со мной связаться?
– Адам, я хочу попросить тебя кое о чем.
Он молчит. Его голова покоится рядом с моей на подушке; Адам спокойно смотрит на меня. Мне трудно. Не могу подобрать слова. Кажется, будто книги на полке над нами вздыхают и шуршат страницами.
Адам садится на кровати и протягивает мне ручку:
– Напиши на стене.
Я оглядываю все, что нацарапала за долгие месяцы. Каракули желаний. А сколько я могла бы добавить! Общий счет в банке и чтобы мы вместе пели в ванной и я годами слушала, как он храпит.
– Давай, – подбадривает меня Адам. – Мне скоро уходить.
Его слова возвращают меня на землю; словно эхо, они напоминают мне о том, чем я хотела бы заняться, и о краях, где хотела бы побывать. Я берусь за перо.
«Я хочу, чтобы ты переехал ко мне. Я хочу, чтобы ночью ты был рядом», – еле разборчиво царапаю я на стене. Наверно, Адам не сможет прочесть. Потом я прячусь под одеяло.
Молчание.
– Тесс, я не могу.
Я выныриваю из-под одеяла. В темноте мне не видно его лица – лишь отблеск света в глазах. Быть может, в них сияют звезды. Или луна.
– Потому что не хочешь?
– Я не могу оставить маму одну.
Ненавижу его мать. Линии ее лба, морщины вокруг глаз. Ненавижу ее загнанный взгляд. Она потеряла мужа. Но все остальное при ней.
– Ты можешь приходить, когда она уляжется спать.
– Нет.
– Ты же ее не спрашивал!
Адам вылезает из кровати, не дотрагиваясь до меня, и одевается. Жаль, что я не могу размазать раковые клетки по его заднице. Я бы достала его изнутри, и он бы навеки стал моим. Приподняв ковер, я бы спрятала его под пол, затащила в подвал. Мы бы занимались там любовью при червях, и мои пальцы проникали бы ему под кожу.
– Я не дам тебе покоя, – заявляю я. – Буду висеть у тебя над душой. Закашлявшись, ты будешь каждый раз вспоминать меня.
– Хватит морочить мне голову, – отвечает он.
И уходит.
Я хватаю свою одежду и несусь за ним. Адам снимает с перил куртку. Я слышу, как он пересекает кухню и открывает заднюю дверь.
Я догоняю его на крыльце. Впереди, в саду, кружат огромные снежинки. Наверно, снег пошел, когда мы отправились наверх. Засыпало дорожку и траву. В небе белым-бело. Тишина. Мир съежился и затих.
– Ты хотела снег.
Адам протягивает ладонь, ловит снежинку и показывает мне. Снежинка самая настоящая; в младших классах я вырезала такие из салфеток и наклеивала на окна. Мы смотрим, как снежинка тает в его ладони.
Я беру куртку. Адам приносит мои ботинки, шарф и шапку, помогает спуститься с крыльца. Изо рта у меня идет пар. Снег валит так сильно, что мгновенно заметает наши следы.
Снег на лужайке глубже и скрипит под ногами. Мы вместе пересекаем снежную новизну. Мы вытаптываем свои имена, стараясь продавить снег до травы. Но наши следы заносит.
– Смотри, – говорит Адам.
Он ложится на спину и машет руками и ногами. Вскрикивает, когда холодный снег попадает за шиворот, касается щек. Потом вскакивает на ноги и отряхивает брюки.
– Это тебе, – поясняет Адам. – Снежный ангел. И бросает на меня взгляд – в первый раз с тех пор, как я написала на стене. У него грустные глаза.
– Ты когда-нибудь пробовал снежное мороженое? – спрашиваю я.
Я посылаю Адама в дом за тарелкой, сахарной глазурью, ванилью и ложкой. Он послушно набирает в тарелку снега, смешивает все ингредиенты. Получается бурое месиво со странным вкусом. Совсем не такое, как мне запомнилось в детстве.
– Может, нужно добавить йогурт и апельсиновый сок?
Адам убегает в дом. Возвращается. Пробуем опять. Несъедобно. Адам хохочет.
– У тебя красивый рот, – признаюсь я.
– Ты дрожишь, – отвечает Адам. – Возвращайся-ка ты в дом.
– Без тебя ни за что.
Он смотрит на часы.
– Знаешь, что такое снеговик в пустыне? – спрашиваю я.
– Тесс, мне нужно идти.
– Лужа.
– Я серьезно.
– Куда ты пойдешь? Кругом метель. Я заблужусь и не дойду до дома.
Я расстегиваю молнию. Курта распахивается, сползает с плеча. Совсем недавно Адам долго-долго целовал это самое плечо. Он закрывает глаза. На его веки падает снег.
– Тесс, чего ты хочешь? – наконец произносит он.
– Чтобы ты остался со мной на ночь.
– Нет, чего ты на самом деле хочешь?
Я знала, что он все поймет.
– Я хочу, чтобы ты был со мной в темноте. Обнимал. Любил меня. Успокаивал, когда мне страшно. Подошел к самому краю и заглянул в пропасть.
Адам пристально смотрит на меня:
– А если я все испорчу?
– Куда уж хуже.
– А если я не справлюсь?
– Справишься.
– А вдруг я испугаюсь?
– Какая разница. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.
Адам вглядывается в меня через зимний сад. У него ярко-зеленые глаза. В них я вижу расстилающееся перед ним будущее. Не знаю, что он видит в моих. Но он смелый. Я всегда это знала. Адам берет меня за руку и уводит в дом.
Наверху все куда тяжелее. Меня сковывает страх: кажется, будто я прилипла к кровати, и она меня засасывает. Адам долго-долго раздевается и встает передо мной в трусах.
– Можно к тебе?
– Только если ты этого хочешь.
Адам закатывает глаза, давая понять, что я невыносима. Так сложно получить то, что хочешь. А вдруг люди соглашаются со мной лишь потому, что чувствуют свою вину? Мне же нужно, чтобы Адам сам хотел быть со мной. Как отличить одно от другого?
– Наверно, нужно сказать твоей маме, – предполагаю я, едва он укладывается рядом со мной.
– Завтра скажу. Ничего с ней не будет.
– Ты же ведь остался не потому, что тебе меня жалко, правда?
Он качает головой:
– Хватит, Тесс. Сколько можно.
Мы укутываемся в одеяло, но дрожь никак не унимается: наши ноги и руки как ледышки. Чтобы согреться, мы сучим ногами. Адам растирает, поглаживает меня. Обнимает. Я чувствую, как его член твердеет. Смеюсь. Адам тоже смеется, но как-то нервно, будто я смеюсь над ним.
– Ты меня хочешь? – спрашиваю я.
Он улыбается:
– Я тебя всегда хочу. Но уже поздно, тебе пора спать.
От снега улица ослепительно-белая. Свет льется в окно. Засмотревшись на отблеск и мерцание на коже Адама, я засыпаю.
Когда я просыпаюсь, стоит ночь. Адам спит. Волосы чернеют на подушке, рука обнимает меня, словно пытаясь удержать. Адам вздыхает, замирает, ворочается, сопит. Он крепко спит, витает в каком-то своем мире, оставаясь при этом здесь, со мной. И почему-то это меня успокаивает.
Хотя ноги от его присутствия болеть не перестали. Я выползаю из-под одеяла, закутываюсь в плед и бреду в ванную за кодеином.
Выйдя из ванной, я вижу в коридоре папу в халате. Я совсем забыла о его существовании. Папа стоит босиком. Пальцы его ног кажутся очень длинными и серыми.