Папа бодро берет листок бумаги и записывает название тонального крема и губной помады, которые я попросила. Он спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь еще, и я заказываю булочки с черникой, шоколадное молоко и шесть шоколадных яиц. В конце концов, Пасха не за горами.
Папа трижды целует меня в лоб и обещает скоро вернуться.
Когда он уходит, на подоконник садится птичка. Она ничем не примечательна – не гриф и не феникс, а самый обычный скворец. Заходит медсестра, поправляет простыни, наливает воду в кувшин. Я показываю ей птичку и в шутку говорю, что это дозорный смерти. Она цыкает на меня и советует не искушать судьбу.
Но птица настораживается и смотрит прямо на меня.
– Еще не пора, – говорю я ей.
Приходит доктор.
– Что ж, – начинает он, – в конце концов мы подобрали правильный антибиотик.
– В итоге, а не в конце.
– Жаркие выдались деньки.
– Неужели?
– Я имею в виду, для вас. Такая сильная инфекция, как правило, вызывает бред.
Пока врач выслушивает меня стетоскопом, я читаю на значке его имя. Доктор Джеймс Уилсон. Он примерно одних лет с моим отцом. Брюнет; волосы на макушке редеют. Худее папы. Выглядит устало. Врач осматривает мои руки, ноги и спину – нет ли подкожного кровотечения? Потом садится на стул у кровати и делает пометки в истории болезни.
Доктора ожидают от пациентов вежливости и благодарности. Это упрощает им работу. Но сегодня у меня нет желания соблюдать приличия.
– Сколько мне осталось?
Доктор удивленно поднимает глаза.
– Давайте дождемся вашего отца и тогда все обсудим.
– Зачем?
– Чтобы мы вместе решили, как вас дальше лечить.
– Но болею я, а не папа.
Врач убирает ручку в карман. На его лице выступают желваки.
– Тесса, я не собираюсь обсуждать с вами возможные сроки. Это не имеет смысла.
– Для меня имеет.
Не то чтобы я настолько расхрабрилась. Это не новогодние зароки. Просто у меня под мышкой катетер, и я потеряла несколько дней жизни на больничной койке. И мне совершенно очевидно, что важно, а что нет.
– Через два месяца моя лучшая подруга родит – мне нужно знать, доживу ли я.
Доктор скрещивает ноги и тут же выпрямляет. Мне его немного жаль. Не каждый день врачам приходится иметь дело со смертью.
– Было бы неверно вас обнадеживать. Но расстраиваться раньше времени тоже не стоит.
– Пусть так. Все равно вы знаете больше, чем я. Ну пожалуйста, Джеймс.
Медсестрам запрещено называть врачей по имени, и в обычной ситуации я бы на это тоже не осмелилась. Но что-то изменилось. Умирать-то мне. И я имею право знать когда.
– Если вы ошибетесь, я не стану предъявлять вам претензий.
Доктор мрачно усмехается:
– Хотя нам удалось победить инфекцию и вам явно стало лучше, анализ крови не дал полной картины, так что пришлось еще кое-что обследовать. Когда вернется ваш отец, мы вместе обсудим результаты.
– Вы нашли что-то в периферической крови?
– Тесса, мы с вами не очень хорошо друг друга знаем. Не лучше ли дождаться вашего отца?
– Нет. Скажите мне.
Он глубоко вздыхает, как будто ему не верится, что он готов сдаться.
– Да, у вас поражена периферическая нервная система. Мне очень жаль.
Вот и все. Рак изрешетил меня своими пулями, прикончил иммунную систему, и теперь врачи бессильны. Каждую неделю у меня брали кровь на анализ – проверяли, нет ли поражения нервов. И наконец нашли.
Я всегда думала, что, когда мне скажут наверняка, у меня перехватит дыхание, как от удара в живот. Что боль будет тупой. Но я ошибалась. Боль острая. Сердце колотится, перегоняя адреналин. Я держу себя в руках.
– Папа знает?
Доктор кивает:
– Мы собирались вместе вам об этом сказать.
– И какой у меня выбор?
– Тесса, у вас поражена иммунная система. Выбор невелик. Если хотите, можем продолжать переливания тромбоцитов, но едва ли этого хватит надолго. Если сразу после трансфузии[11] у вас начнется анемия, нам придется прекратить процедуры.
– И что тогда?
– Тогда мы постараемся сделать все возможное, чтобы вы чувствовали себя хорошо, и оставим вас в покое.
– А нельзя каждый день переливать кровь?
– Нет.
– Значит, я не протяну и двух месяцев?
Доктор Уилсон смотрит мне в глаза:
– В самом лучшем случае.
Я знаю, что похожа на груду костей, обтянутых липкой пленкой. Я вижу по глазам Адама, что он потрясен.
– Ты меня помнил не такой, да?
Он наклоняется и целует меня в щеку:
– Ты красавица.
Но мне кажется, что именно этого он всегда боялся: делать вид, что я ему нравлюсь, когда я подурнею окончательно и расклеюсь.
Он принес мне тюльпаны из своего сада. Я засовываю их в кувшин с водой. Адам просматривает открытки с пожеланиями выздоровления. Мы болтаем о всяких пустяках – о том, как принялись растения, которые они с мамой купили в садоводческом центре, о том, что его мама теперь проводит больше времени на свежем воздухе и наслаждается весенними деньками. Адам бросает взгляд в окно и что-то шутит о том, какой чудный вид открывается из окна на стоянку машин.
– Адам, я не хочу, чтобы ты себе врал.
Он хмурится, будто не понимает, о чем речь.
– Не надо делать вид, что я тебе нравлюсь. Мне такая анестезия не нужна.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я не хочу, чтобы ты притворялся.
– Я не притворяюсь.
– Я тебя не виню. Ты же не знал, что я так расклеюсь. А дальше будет только хуже.
Адам на мгновение задумывается, потом сбрасывает кроссовки.
– Что ты делаешь?
– То, чего мне по-настоящему хочется.
Он откидывает одеяло и ложится рядом со мной. Обнимает меня, прижимает к себе.
– Я люблю тебя, – сердито шепчет он мне в шею. – У меня разрывается сердце, но я все равно тебя люблю. И не смей возражать мне, что это неправда. Никогда больше так не говори!
Я кладу ладонь на его щеку, и он прижимается к моей руке. Мне приходит в голову, что Адам одинок.
– Прости, я была неправа.
– Еще бы!
Он не смотрит на меня и, похоже, едва сдерживает слезы.
Адам проводит со мной целый день. Мы смотрит MTV, потом он читает оставленную папой газету, а я дремлю. Мне снится Адам, несмотря на то что он здесь, рядом со мной. Мы бредем куда-то по снегу, но почему-то нам жарко и мы в купальниках. Мы идем глухими тропами, мимо заснеженных деревьев, по извилистой дороге, у которой нет конца.
Проснувшись, я понимаю, что проголодалась, и посылаю Адама еще за одним клубничным мороженым. Едва он уходит, как я начинаю по нему скучать. Кажется, будто больница опустела. Как такое может быть? Я сцепляю пальцы под одеялом и не расплетаю, пока Адам не ложится рядом.
Он разворачивает эскимо и протягивает мне. Я кладу мороженое на тумбочку:
– Потрогай меня.
Адам смущается:
– Мороженое растает.
– Ну пожалуйста.
– Я лежу рядом. Я прикасаюсь к тебе.
Я кладу его руку к себе на грудь:
– Вот так.
– Тесс, не надо, я могу сделать тебе больно.
– Нет.
– А если войдет медсестра?
– Мы запустим в нее судном.
Адам нежно сжимает через пижаму мою грудь:
– Вот так?
Он касается меня бережно, словно я драгоценность, словно он очарован мной, восхищен моим телом – даже сейчас, когда оно слабеет. Его кожа соприкасается с моей, и мы оба вздрагиваем.
– Я хочу заняться любовью.
Он замирает:
– Когда?
– Когда вернусь домой. Еще хоть раз перед смертью. Обещай мне.
Его взгляд меня пугает. Я еще никогда не видела у Адама такого выражения лица. В нем столько искренности и мудрости, будто он видел то, чего и представить нельзя.
– Обещаю.
Тридцать четыре
Они сменяются, как дежурные. Каждое утро приходит папа. Днем появляется Адам. Вечером возвращаются папа с Кэлом. Время от времени забегает мама; на второй раз у нее хватает сил высидеть до конца переливание крови.
– Уровень гемоглобина и тромбоцитов повышается, – произнесла мама, когда меня подключили к аппаратуре.
Мне приятно, что она знает названия.
Но прошло десять дней. Я даже Пасху пропустила. Столько времени – впустую.
Каждую ночь, лежа на узкой больничной койке, я мечтаю об Адаме. Я хочу лежать, переплетя свои ноги с его, и чувствовать его тепло.
– Я хочу домой, – заявляю я медсестре.
– Еще рано.
– Мне уже лучше.
– Не настолько.
– Чего вы ждете? Что я выздоровлю?
Каждое утро восходит солнце, и в городе гаснут огни. По небу летят облака, бурный поток машин вливается на стоянку, затем она пустеет, солнце снова ухает за горизонт, и заканчивается еще один день. Течет время. Течет кровь.
Я собираю сумку и одеваюсь. Сажусь на кровать, стараясь принять бодрый вид. Я жду Джеймса.
– Я еду домой, – сообщаю я, когда он просматривает мою карту.
Он кивает, словно ожидал этого:
– Вы твердо решили?
– Вполне. Я скучаю по свежему воздуху. – Я указываю за окно – вдруг он слишком занят, чтобы заметить мягкий свет и облака в голубом небе?
– Тесса, чтобы анализ крови не ухудшился, нужно соблюдать строгий режим.
– Разве я не могу соблюдать его дома?
Доктор бросает на меня серьезный взгляд:
– Чтобы вести привычный вам образ жизни, необходимы медицинские процедуры, которые отнимают много времени и сил. Как часто и в каком объеме они вам нужны – об этом можете судить только вы. Вы уверены, что больше не хотите продолжать лечение?
Я вспоминаю комнаты в нашем доме, цвет ковров и занавесок, расстановку мебели. Мне безумно хочется пройти из своей спальни вниз по лестнице, через кухню, в сад. Я хочу проделать этот путь. Посидеть в шезлонге на лужайке.
– Последнего переливания хватило всего на три дня.
Врач сочувственно кивает:
– Я знаю. Увы.
– Сегодня утром мне сделали еще одно. Как думаете, насколько его хватит?
Он вздыхает: