скомплектовать новую партию рабочих для отправки в Германию. Теперь же ко второму блоку отовсюду потянулись санитары с носилками. Под видом заболевших они переносили заранее отобранных кадровых бойцов и командиров, которых в первую очередь надо было отправить к партизанам.
Незадолго до окончания подземных работ Лопухин поручил Сусанову пробраться в первый блок и отнести брючную пуговицу бородатому связнику. Он рассказал, как его найти, и советовал пройти туда и обратно незамеченным.
На другой день перед началом обеда, когда санитары с кадками в руках потянулись к межблочной кухне за баландой, Сусанов прошел вместе с ними мимо дежурившего у калитки полицая. В общей палате, на топчане у окна Николай сразу же увидел бородача. Тот равнодушно взглянул на подсевшего к нему Сусанова, но, когда Николай незаметно передал пуговицу, в глазах бородача заиграли искорки. Он вынул из-под шинели небольшой сверток в грязной тряпице, Сусанов спрятал его под гимнастерку и вернулся в свой блок. Лопухин ждал его в перевязочной.
— Никто не видел? — поинтересовался он.
— Никто.
Лопухин сунул сверток в карман и вышел из перевязочной. Не знал Сусанов, что в принесенном свертке была топографическая карта.
…В очередной раз, когда на чердаке собрались командиры звеньев, появился неизвестный пожилой человек в ватнике, солдатских шароварах и кирзовых сапогах. Пригибаясь под стропилами, он подошел к настороженно переглянувшимся людям. Лопухин протянул ему руку.
— С удачным прибытием, Иван Федорович, — сказал он. — Знакомьтесь, товарищи…
Лопухин извлек из тайника топографическую карту и компас. Карта была склеена из шести старых, потертых кусков.
Хомич разглядел карту, отметил, что на ней нанесена обстановка довоенного времени. Странно было видеть в условиях фашистского концлагеря эту карту. Ему вспомнились занятия в Военной академии имени Фрунзе.
— Местность благоприятствует тому, кто с ней хорошо знаком, — сказал он, оглядывая присутствующих.
— Эхма-а! — вздохнул Политаев. — Был у нас Сашко, да пропал ни за понюшку табаку. А жаль, вот кто хорошо знал здешние места.
— Прошу внимания! — негромко, но властно произнес Хомич.
Все склонились над картой, запоминая топографию местности, взаимное расположение реки, леса и населенных пунктов.
Лопухин на совещании был сосредоточен, неразговорчив, задумчив. Ему хотелось предусмотреть всевозможные случаи, чтобы избежать провала и жертв.
Они все готовились к побегу как к боевой операции в тылу врага. Из чердачного окна хорошо просматривалось поле с многочисленными холмиками общих могил. У самого леса виднелась колючая проволока в один ряд. Там же вдоль нее угадывались замаскированные окопы. Не исключено, что они использовались для засады. Хомич в связи с этим высказал несколько организационно-тактических предложений.
На всякий случай продумали тактический обход возможных секретов. Было решено, что тот, кому будет поручено обвалить в туннеле песчаный потолок и открыть выход, первым доберется через поле к лесу и в нескольких местах проделает ходы в колючей проволоке, после чего на опушке леса он условными сигналами должен привлекать к себе внимание остальных. Подумали и о том, как в течение нескольких ночных часов обеспечить максимальный уход из плена. Позаботились и о наблюдении за охраной. Подполковник Стасюк был назначен ответственным за выход. Ему поручалось следить за часовыми и в зависимости от того, где они будут находиться, выпускать людей или придерживать. Стасюк должен быть в нише, которую для этой цели отроют у самого устья туннеля. Его назначил Лопухин командиром второго отряда. Командовать первым отрядом было поручено Хомичу.
— На случай непредвиденных осложнений каждый должен знать, где искать друг друга, — говорил Хомич и, взглянув на карту, предложил назначить местом встречи озеро Круглое, находящееся в глубине леса.
Все сгрудились, разглядывая карту, запоминали лесные дороги, просеки, болотца на пути к этому озеру.
Роман Лопухин помалкивал. Он думал о том, что местом встречи они изберут мельницу у лесного сельца Голики, где партизанам мелется хлеб. Или село Хоровицы. По этим маршрутам уже выставлены партизанские наблюдатели. Но сообщать об этом преждевременно не хотелось. А когда Хомич заговорил о комплектовании групп, Лопухин предусмотрительно заметил:
— Пока не будет полностью закончено «метро», эти вопросы я решаю самостоятельно. А потом я стану обычным солдатом и выполню любое ваше указание.
Хомич улыбнулся. Ему понравился решительный ответ молодого человека. По сдержанно-тихому голосу, твердому взгляду он почувствовал в нем сильного, волевого руководителя и по тому, как одобрительно отнеслись к его словам все присутствующие, понял, каким непререкаемым авторитетом среди них пользуется доктор Лопухин.
Перед тем как разойтись, Роман сказал, что вечером перед побегом силами выздоравливающих будет дан самодеятельный концерт.
— Это отвлечет внимание полицаев, а для врачей и санитаров — участников побега — будет предлог пройти сюда. — Затем, немного помолчав, Лопухин добавил: — С маршрутом перехода к партизанам команды будут ознакомлены перед самым выходом.
Расходились по одному. Роман Лопухин ушел последним.
Что бы ни делал Иван Беда — оперировал ли раненых, рисовал ли на стене углем композиторов, делал ли для Романа скрипку, копировал ли топографическую карту местности, вначале он мысленно представлял свою работу законченной. Только при этом условии, считал он, можно рассчитывать на успех задуманного дела.
И, прокладывая путь под землей, он был убежден, что туннель следует вывести хотя бы метров на двадцать от сторожевой тропы. Тогда можно гарантировать массовый побег. Но тут началось то, чего никак не мог понять Беда. Его, самого сильного и результативного проходчика, стали торопить с выходом наверх.
— Слушай, — сказал он Лопухину, — ты понимаешь, это же гиблое дело, если мы выйдем в пяти метрах от сторожевой дорожки. Они же ходят взад и вперед.
— Пора, Ваня, выходить, — сказал Лопухин. — Наши давно в лес смотрят. Эсэсовцы того и гляди что-нибудь выкинут. Можем упустить время.
Беда скрепя сердце согласился. О-ох, не по нраву ему эта спешка! А тут и проходка замедлилась: сплошняком пошел суглинок и камень с острыми краями. Иван не жалел сил, но, как ни упорствовал, как ни изловчался брать «споднизу», с того дня, когда начали его торопить, засомневался в успехе задуманного дела.
В тесном, безвоздушном тупике Беда работал на пределе человеческих сил и возможностей. Голова, казалось, будто обручем стиснута. В ушах — какое-то дребезжание. Перед глазами — красные круги.
Сантиметр за сантиметром он продирался сквозь твердый грунт, наверх, в надежде дотянуться до корней каких-нибудь растений, но, видя мертвый, без признаков жизни, освещенный тусклой лампочкой суглинок, чувствовал одно: ему пришел каюк. Открывал Иван рот, но дышать стало нечем. Разодранными в кровь пальцами царапал неподатливый, с острыми камнями грунт…
Дезинфектор что-то подозрительно долго торчал в коридоре и тер влажной с запахом хлорки тряпкой дверные ручки. Коридорный Матвеич взглянул на него и зашел в уборную, будто по нужде.
Лузгин, воспользовавшись его отсутствием, подкрался к раздаточной и заглянул в замочную скважину. В тот же момент коридорный на цыпочках, неслышно приблизился к нему.
— Интересуешься?.. — с ехидцей произнес Матвеич.
— Да нет, я вот… — пробормотал в замешательстве Лузгин и стал усиленно протирать дверную ручку.
Это подозрительное поведение дезинфектора вызвало среди участников подкопа тревогу. Если Лузгин сунул в раздаточную нос, значит, что-то пронюхал. Его необходимо срочно обезвредить, пока не натворил беды.
Но Лопухин, узнав от Щеглова, что санитары с первого этажа решили убрать Лузгина, вначале захотел сам проверить его.
В перевязочной, где к тому времени уже никого не было, Лопухин поговорил с Лузгиным. После двух-трех вопросов он понял, что имеет дело с осведомителем, за которым стоит лагерное гестапо, и сразу же настроился к нему враждебно, как к гитлеровскому прихвостню. Но Лузгин с облегчением, без утайки обо всем рассказал, признался, что не было сил противостоять, когда в лагерной канцелярии его досыта накормили.
Это признание внушило Лопухину отвращение к этому субчику с жалобным голосом.
— Значит, продался, — брезгливо посмотрел на него Лопухин.
— Не-ет! — замотал головой Лузгин. — Это был только маневр! Я никого не выдал! Клянусь вам именем матери своей! Ни-ко-го!..
— А наши придут, как ты с ними будешь разговаривать?
— Я п-попробую оправдаться. А если не будет мне оправдания — искуплю вину…
…В коридоре у окна стоял тощий, с ввалившимися глазами, в облезлой ушанке и старой, без хлястика шинели «шахтер». Он видел, как из перевязочной вышел Лузгин и направился в общую палату. «Шахтер» кивнул рыжебородому в солдатской фуфайке санитару, и тот сразу же двинулся за Лузгиным.
В перевязочную вошли Щеглов и Кузенко.
— Да, его направили с заданием, — сказал Лопухин озабоченно. — Но он дал слово, что никого не выдавал и не выдаст.
— А где гарантия? — Щеглов потер о колени ладони.
— Побег даст и ему возможность спасти свою жизнь.
— И все-таки за ним нужен глаз да глаз.
Кузенко шмыгнул носом.
— Его уже пасут…
Участники подкопа и отобранные к побегу люди тревожно поглядывали за окна — им хотелось, чтобы подольше держались над лагерем обложные и по-осеннему ненастные облака.
Николай Сусанов, как и все, был поглощен приготовлениями к побегу. Несмотря на шестимесячные приготовления, неожиданным и волнующим было для Сусанова известие о том, что этот час близок — Лопухин уже поручил командирам звеньев под личную ответственность набирать группу из десяти человек. Удивляло и радовало то, что командиром отряда у них будет «академик», и то, что он, Николай Сусанов, самый молодой в группе партиец, в ближайшие дни вырвется из этого кошмарного ада, чтобы с оружием бороться за освобождение Одессы, которую он оборонял, и Севастополя, где был ранен и пленен…