нег мешал им бежать. До взрыва оставались считанные секунды, когда осматривать мост вылез из танка немец.
— И тут ка-ак жа-ахнуло, — проговорил Володя с усмешкой.
— В тяжелую минуту личный пример командира решает все, — сказал Хомич.
— Да-а, главное, мост взорван. Движение остановлено. Готовьте донесение в штаб соединения. И письма домой. Группа сегодня же отправляется за линию фронта за взрывчаткой. Теперь она беспрепятственно пересечет шоссейную дорогу, — говорил Музалев, отдавая распоряжения.
Лопухин не слышал от волнения, что говорили дальше. Какой праздник! Подумать только, его письмо получит мама. С сентября сорок первого он не давал о себе знать. А с тех пор столько произошло событий, в корне изменивших его жизнь, судьбу.
В эту минуту он как бы заново увидел подробности своего боевого крещения, плен, жуткий лазарет в Славуте, где смешалось все — страх, боль, ненависть, безысходность и ярость. Разве можно передать в письме то, какой долгий и неимоверно трудный путь они выбрали, чтобы вырваться за колючую проволоку и продолжать борьбу?
Опять вспомнилось, как переправлялись по сгоревшему мосту через Горынь и, услышав шум мотоциклов, бросились врассыпную и бежали до изнеможения, углубляясь в лес. И лесной массив укрыл их от преследования. Но куда бы потом они, промокшие и продрогшие, ни выбирались — к партизанскому селу Хоровице или Ташки, к мельнице, что возле Сельца, или встречались с партизанскими дозорами, — везде сказанные ими два слова: «Мы с подкопа» — звучали паролем…
…В разное время в Шепетовский отряд к Большому Ивану — так называли Ивана Алексеевича Музалева — пришли пятнадцать бежавших через подкоп человек. Вначале рыли землянки, участвовали в боевых операциях, добывая себе оружие, несли охранную службу базы.
Отряд день ото дня разрастался. Из сел и местечек приходили бежавшие от оккупантов парни и девушки. Радостно было видеть их повеселевшие лица. После стольких переживаний их настроение резко улучшалось.
Павка Кузенко после удачного налета на полицейский «куст», где были разоружены пьяные полицаи, предпочитал ходить на боевые задания, чем «выяснять все очаги и хаты сыпного тифа в пункте расквартирования и накладывать на них карантин». Но приказы, как известно, и в партизанском отряде надо выполнять. И Павка, скрепя сердце и тая обиду на Романа, что тот не направил его на какую-нибудь более значительную должность, вынужден был расстаться с разведкой и заняться своими прямыми обязанностями.
Алексей Чистяков был назначен командиром ударного взвода и выбран секретарем комсомольской организации отряда, но вскоре он был отозван в штаб соединения редактировать партизанскую газету-многотиражку «Удар с тыла».
Григорий Бухляев командовал взводом разведки. Семен Иванов сначала был определен в хозяйственный взвод, но пробыл там недолго и упросил своего друга взять его к себе в разведку. Братья Малиевы остались в хозяйственном взводе. Однажды группа в пять человек на подводе отправилась за продовольствием и попала в засаду. Под лошадь полицаи бросили гранату и тут же открыли огонь. Николая ранило в обе ноги, но спасло то, что он упал по левую сторону саней, в заметенную снегом канаву, и ему удалось проползти незамеченным до елок. Он видел, как Гришка-шахтер, отстреливаясь из автомата, метался в кустарнике, слышал, как Харитон на повозке, видимо раненый, звал на помощь. Потом Гришка затих. Повозку с убитыми и раненым Харитоном немцы прицепили к своей упряжке и увезли в Славуту.
Теряя много крови, Николай все-таки сумел уползти в лес, с трудом добрался он до связных, и те доставили его в отряд.
А вот при налете на Плужанский пивзавод обошлось без жертв. Гриша Бухляев и Семен Иванов чувствовали себя героями. А как же иначе? Гриша — всеобщий в отряде любимец — разработал интересный план, как перехитрить охрану завода, на котором откармливались свиньи для немецкого гарнизона. Ему удалось войти в контакт с надежными людьми, работавшими на заводе. Он хорошенько выведал о порядке и времени смены караульных. Его снабдили двумя бланками пропусков. Лесным умельцам не составило большого труда изготовить печать. Оставалось только пройти на территорию завода.
Разумеется, все понимали, что по этим пропускам можно пройти и никто не обратит внимание. Ну а если вдруг увидят незнакомое лицо? Тут надо быть начеку. А для Гриши и его друга Сени чем труднее задание, тем они становились более энергичными и дерзкими. Посоветовались между собой, как пройти мимо вахты, как снять охрану, ударили по рукам.
Напряжение немного спало, когда им удалось миновать стоящих у входа на завод немца и полицая. Первым шел Семен, и с таким выражением на лице, будто все ему здесь осточертело. Пропустив вперед себя Иванова и еще двоих работяг, замешкавшихся возле полицая, Гриша весело поторопил их и нахально уставился шалыми глазами на немца.
В условленный час ночью Иванов тихо, по-кошачьи, приблизился к часовому и замер за выступом сарая. Как только часовой поравнялся с выступом, Бухляев отвлекающим щелчком пальцев заставил его оглянуться. И тут Семен тугой медвежьей хваткой притянул к себе за шею часового. Таким же образом поснимали и других часовых, и по сигналу ракетницы партизаны ворвались в караульное помещение… Утром в отряд прибыл целый обоз: двадцать откормленных свиней, корова, два пулемета, десять автоматов. А на грузовике, захваченном на заводе, привезли в лес муку и спирт-сырец…
Обо всем этом он расскажет, когда вернется домой, ну а пока:
«Здравствуй, дорогая мамочка, папа, бабушка и все наши! Как хочется знать, живы ли Вы. Оставил ли Вас пронесшийся губительный ураган невредимыми? Мамочка, я жив и здоров, чувствую себя превосходно. Не писал долго в силу сложившихся обстоятельств моей жизни, о которых расскажу, когда встретимся. Пока все. Целую крепко-крепко тебя и всех наших. Рома».
Приближался фронт. Немцы откатывались к западу. Трещала оборона, и бои уже шли под Шепетовкой. Славутский лагерь с гросслазаретом свертывался. Эсэсовцы, охваченные предэвакуационными хлопотами, снимали с вышек прожектора, пулеметы. Наспех сколоченный этап в три с половиной тысячи человек, конвоируемых немцами и власовцами, пешим строем угнали на Проскуров и Львов. В двух блоках гросслазарета оставались лишь тяжелобольные и немощные. Они были уверены — их оставили преднамеренно, для того чтобы уничтожить. Те, кто еще был в силах передвигаться, собирались в кучки, совещались, предлагали различные варианты побега. За наружным ограждением все еще курсировала охрана «казаков». А внутри блоков в ожидании вагона, обещанного немцами, полицаи выходили из себя и начинали рвать и метать, вымещая на пленных свое озлобление.
В эти дни второй блок напоминал Липскареву часы без механизма и стрелок на грязном циферблате. Кавардак был жуткий: всюду мусор, на загаженном полу — следы испражнений. В эти черные, безнадежные дни Николай Иванович чаще, чем обычно, вспоминал с большим уважением человека, под руководством которого и сам он вел работу, и работали многие десятки других советских патриотов, поддерживая в блоке порядок и особый дух товарищества.
После того как были вырваны и угнаны в Германию многие из ядра подпольной организации, Липскарев занялся перегруппировкой оставшихся и созданием новых групп. Около него собирались кое-кто из своих, некоторые санитары, «костыльники».
Пользуясь тем, что у калиток внутреннего ограждения теперь охраны не было, он, ковыляя, шел в первый блок, где среди инфекционных больных, привезенных из Шепетовского лагеря, были двое, на которых Липскарев сразу обратил внимание. Чутье подсказывало ему, что они скрываются здесь от угона в Германию. Переговорив с одним, с другим, подумал: «Это как раз те самые товарищи, которые поведут за собой остальных». Так он познакомился с бывшим помощником командира стрелкового полка Айдиновым и бывшим батальонным комиссаром Сероуховым.
Посматривая в окно, Владимир Иванович Айдинов думал о своей судьбе. Еще несколько лет назад в этих самых корпусах он проходил службу в кавалерийской дивизии, правда недолго, так как вскоре был переведен в стрелковый полк. А в июле сорок первого, после того как противнику удалось прорвать линию обороны и он получил приказ комдива отводить тылы к прежнему месту дислокации, связь со штабом прервалась. Узнав о трагических последствиях, постигших части дивизии в окружении, и не имея возможности связаться с кем-нибудь из командования, он, интендант третьего ранга, взял инициативу в формировании двух полков. Мог ли предполагать тогда Айдинов, взявший на себя тяжесть формирования и общее руководство всеми этими подразделениями, что на него вскоре будет возложена ответственность за оборону днепровских переправ у Ржищева?
На перепаханном снарядами и чернеющем от многочисленных воронок поле захлебнулась не одна атака немцев. И только в сентябре пришлось оставить позиции перед численно превосходящими силами противника. В том же месяце Айдинов при выходе из окружения был ранен, захвачен в плен, заключен в лагерь, откуда бежал. Был на подпольной работе. Во время облавы в Виннице он был вновь арестован и как бывший офицер попал в Винницкий лагерь, откуда вскоре переведен в Шепетовский. Месяц назад, когда он предпринял новую попытку бежать из лагеря, была поднята тревога. Спасаясь от собак, они поднырнули под колючее ограждение и проникли в инфекционный двор, где прятались до утра в тамбуре сыпнотифозного барака. А утром санитары погрузили их вместе с заразными больными в фургон и отправили в гросслазарет. Но Айдинову удалось сохранить небольшие саперные ножницы, с трудом выменянные у лагерного водопроводчика. И теперь в этих ножницах заключалась надежда на спасение.
Ждать больше было нельзя. Наблюдатели докладывали, что в основном охрана сосредоточена у главных ворот, а колючее ограждение вокруг лазарета обходит только курсирующая охрана. Надо выбрать промежуток, когда обходчики удалятся как можно дальше, и действовать решительно…