У бывшего горняка Политаева, которого он назначил старшиной блока, он выведал, как шахтеры, ведя проходку, ориентируются под землей и какой крепеж идет на обшивку штолен и штреков.
Решившись на дерзкое, трудное и опасное дело, которое, возможно, продлится не один месяц, Лопухин думал о людях. Ведь не на час, не на день, а на длительное время им придется подчинить себя определенной цели. При этом не дрогнуть, не дать ни малейшего повода для подозрений.
Из ста двадцати двух человек, числившихся, согласно немецким штатам, в обслуживании блока, он выбрал на первых порах всего семерых. Это были известные своей неустрашимостью и твердостью люди. Они умели держать язык за зубами. Роман в них был уверен как в себе. И все же строго-настрого запретил своим доверенным вести между собой всякие разговоры о побеге. И собираться вместе больше двух не разрешал, чтобы случайно ни словом, ни видом, ни взглядом не выдать тайны. Сам же со всеми предосторожностями продолжал подготовку задуманного. В целях конспирации Роман так все обставлял, что одним было невдомек, что делают другие. Санитары, приходившие в раздаточную за бочками и прочей посудой, видели, как Федор с напарником очищали старые, закопченные кирпичи, вели кладку печи для сушки сухарей, но никто не знал, как они проделали отверстие в полу и как затем, подогнав и плотно закрыв лаз крышкой из прочных досок, в целях маскировки искусно обмазали крышку жидким цементом под цвет пола.
Раненный в бою подполковник Игнат Иванович Стасюк, скрывавшийся от лагерного гестапо под именем умершего рядового Комарова, определил, что подкоп длиной в сто метров нужно вести не по прямой линии через двор, где бродят ходячие раненые и больные, а взять от угла влево, к внутренней проволоке, и далее по широкой ничейной полосе, именуемой кухонным двором, где почти никого не бывает, вести к внешнему ограждению. Рассчитали, что подземная выработка с забоем, или лава, может быть не шире — семьдесят на семьдесят. Только в этом случае весь грунт, вынутый из подкопа, можно разместить в паропроводном коллекторе.
Сознавая, как невероятно тяжело голодным, немощным людям трудиться под землей, Лопухин думал, что неплохо бы им выкроить дополнительно сухарик и баланду. Ему было известно, что этажные старшины и врачи на свой страх и риск в рапортичках занижали число умерших. На них, как на живых, получали баланду и скудные пайки суррогатного хлеба. Этим обстоятельством нужно было воспользоваться и отдавать сэкономленные порции тем, кто будет занят на подземных работах.
Исподволь, под различными предлогами Лопухин освобождался от людей подозрительных. Он направлял их в корпуса выздоравливающих и так же осторожно, не вызывая подозрений, при содействии своих коллег переводил в свой блок наиболее верных людей. К тому же это были полезные для дела люди. Он назначал их санитарами. С этой целью он заменил прежнего, не внушавшего доверия эконома, назначив на его место хитрого и изворотливого, но преданного Женьку Макарова. Заменил и прежнего кладовщика, ведавшего «имуществом» умерших, назначив на его место скромного, серьезного Игната Лукина. Теперь Лукин, запершись в кладовой, из различного тряпья шил комбинезоны и разное обмундирование для работы под землей.
К первому мая подготовительные работы были закончены.
Кузенко бегло осмотрел два огромнейших зала с койками, где на тощих тюфяках или шинелях лежали и сидели истощенные голодом и болезнями военнопленные. Желая поскорее избавиться от резкого запаха хлорной извести, который еще не выветрился после утренней уборки, он вышел в коридор и проскользнул в раздаточную комнату. Здесь каждый день оставался суррогатный, смешанный с древесными опилками хлеб. Он полагался тем, кто вчера умер, но в списках лазарета пока числился живым. Теперь из этого хлеба сушили сухари. Трудно было ему обманывать немцев, которые вели всему строгий учет. Но и в это утро Кузенко опять-таки сумел обвести вокруг пальца настырного статистика, который кричал, грозился, требовал.
В раздаточной комнате находился этажный старшина Харитон, плотный осетин средних лет. Одно время он тоже собирался бежать. Об этом Павка узнал случайно.
— Что, намыливаешься? — напрямик спросил Кузенко.
— Откуда тебе известно?
— В стеклянной чарке всем видно, сколько налито, — уклончиво ответил Кузенко.
Задумался Харитон. Тяжелые предчувствия начали одолевать его, и он отказался от побега. И когда группа Клюквина — они уходили через окно уборной — напоролась на засаду, Харитон стал боготворить Павку. Он жизнью ему обязан. Не намекни он тогда ему, и…
Харитон едва взглянул на вошедшего Кузенко и продолжал переворачивать на противне сухари, а Павел занялся составлением заявки, чтобы выгадать побольше хлеба на день. Запах поджаренных сухарей щекотал ноздри. У Павки совершенно онемели челюсти — так хотелось есть. Он мусолил карандаш, глотая голодную слюну. Не выдержав, снял со стола пару ломтиков и опустил в кружку с кипяченой водой. Дождавшись, когда всплыла соломенная труха и опилки, слил их, а хлебную массу собрал ложкой и сжевал.
На одутловатом лице Харитона мелькнуло подобие улыбки.
— Как там? — кивнул Павка на цементный потрескавшийся пол, где стоял ящик с песком для мытья посуды.
Харитон молча прикрыл набрякшие веки, как бы говоря, что все в порядке.
— Сегодня во время подсчета больных Копейкин, гад, глядел на меня так, будто сгноить хочет, — сказал Кузенко, покончив с заявкой.
— Этот доносчик как бешена сабака, — произнес с кавказским акцентом Харитон. — Мы подбросили ему записку, что задушим его и выбросим в уборную.
Павка сверкнул бойкими глазами.
— Знаю. Вот теперь и доискивается, кто подметнул ему записку. К блокфюреру ходил, но тому это дело и плевка не стоит… Пора, Харитоша, — Кузенко понизил голос, — прибить гада, чтобы и духу не было.
— Собаке собачья смерть! — вскинул тяжелую ладонь Харитон.
Выйдя из раздаточной и миновав коридор, Кузенко столкнулся на лестничной площадке с коридорным.
— Пал Антоныч, беда-а, пропа-али, — замирающим голосом пролепетал тот. — И кто мог донести?..
— В чем дело? — насторожился Кузенко.
— Ко-копа-ають! — заикаясь, произнес парень, кивнув на дверь.
— Без паники, слышь, без паники! — зыкнул Павка, а сам к дверям. В глазах потемнело, когда увидел за проволокой работающих землекопов.
«Ну, — подумал он, — провал! — и устремился к лестнице. — Эх, почему не воспользовался тем единственным и неповторимым случаем», — думал он, с лихорадочной тоской вспоминая упущенную возможность.
Весной Лопухин выхлопотал у нового коменданта разрешение заготавливать для больных дубовую кору и сосновую хвою. Под конвоем санитары отправились в ближайший лесок. С ними был и Кузенко.
Выросший в южных степных местах, он впервые в жизни ощутил запах русского леса. С каким наслаждением вдыхал он теплую испарину земли, пьянящий аромат клейких нежных листьев. Его охватило с новой силой безудержное желание свободы. Но, видно, не одного его волновал весенний лес. Лицо аптекаря Климова просветлело, когда он притянул к губам березовую ветвь с нежными сердечками молодых листьев.
Павка тронул его за плечо и показал на увесистую шишковатую палку, чуть заметно повел глазами на немца-конвоира. Солдат, расположившись на пне, играл на губной гармошке, поглядывая на русских. План побега у Павки созрел молниеносно. Он подойдет к немцу и отвлечет разговором, а Климов посильнее тюкнет того по голове — и концы в воду.
— За это Роман головой ответит, он же тебя назначил старшим.
— А, черт… Будь по-твоему! — со злостью сплюнул Павка. — Убеди-ил.
Но когда вернулись в вонючую казарму, Павел не выдержал.
— Роман, — хрипло проговорил он. — В следующий раз уйду.
— В следующий раз в лес не пойдешь, — спокойно ответил Лопухин и назначил Кузенко заведовать отделением на первом этаже, откуда все и началось…
Той ночью Кузенко, Чистяков и Семен Иванов по одному вошли в раздаточную комнату. Стасюк закрыл на задвижку дверь, проверил, надежно ли завешено старым байковым одеялом окно. Потом они спустились через лаз в коллектор, переоделись в комбинезоны и при свете коптилки с камфарным маслом приступили к работе. Саперной лопаткой попеременно прокопали штольню вдоль дюймовой трубы, по которой вода сливается в отопительную систему из батарей, и, добравшись до фундамента здания, стали рыть котлован для приема грунта.
В воздухе под низким потолком было мало кислорода. Вздрагивающий огонек коптилки еле горел, тускло освещая подвал. Где-то в потемках шуршали крысы.
— Как полицаи шныряют, — сплюнул Чистяков, разбрасывая песок по сторонам.
Потом, расширяя и углубляя яму, они насыпали песок в вещевые мешки. Каждый сам определял, где ему находиться. Рыли поочередно, оттаскивали мешки с песком по штольне и далее по коллектору к первому блоку. Постепенно азартное возбуждение первых часов работы сменилось неимоверной усталостью и раздражением. Дышать было нечем. В ожидании, когда им откроют лаз, они лежали, как рыбы, выброшенные на лед, хватая ртом затхлый воздух.
Пять ночных смен ушло на то, чтобы отрыть котлован для приемки грунта. И когда уже угол фундамента здания нависал над головами, проходку повели дальше, в направлении водонапорной башни. Предстояло не только вытащить сотни тонн грунта, но и распределить его по всей длине коллектора до первого блока и в ответвлении, в сторону кухни.
— Роман, тяжело, — взмолился Кузенко. — Прибавь людей.
Для работы под землей тщательно подбирали людей. Почти каждый из них был из раненых и выздоравливающих, ровесником Октября и формировался как личность в годы первых пятилеток. Разные по характеру и привычкам, они в своих действиях хорошо дополняли друг друга.
В столь узкой норе — семьдесят на семьдесят — ползти можно было только по-пластунски, а работать — лежа. К ногам уползающего в забой привязывалась солдатская обмотка для сигнализации и на случай… завала.