— Ну, что же ты, брат? Заклинило?
Космач запихал журналиста в каморку, сел с ним рядом — проснулся сосед, привстал.
— Кто бормочет?.. Заглохни, спать не даешь!
— Он молится, — обронил Космач.
Матрешник вызвал Космача в то же утро вскоре после побудки, когда все невольники завтракали. Но прежде надзиратели завели его в караулку возле ворот, дали бритву, помазок и мыло, затем выложили из сумки новую, в сверкающих пакетах, одежду, ботинки в коробке и велели переодеваться. Когда он стал разуваться, вспомнил, что заточка по-прежнему за голенищем, однако незаметно переложить ее из сапога в карман не удалось, копы сразу скидывали спецовку в мешок.
Когда Космач переоделся, один из них вручил заграничный паспорт.
— Спрячь в карман.
Он расценил это по-своему: за ним явился покупатель, который и вывезет его из России.
В сопровождении двух копов он впервые вышел из пыльного цеха и, отвыкший от солнечного света, вначале ослеп и несколько минут протирал слезящиеся глаза. Его посадили в тесную «ниву» на заднее сиденье, рядом с надзирателем, второй сел впереди.
На водительском месте был сам хозяин.
Не слишком ли много чести рабу? Только эскорта недостает…
— Ну что, турист, готов на мир посмотреть? — благодушно спросил Матрешник.
— Только за твой счет, — пробурчал Космач.
— Разумеется, драгоценный ты мой. Хозяин платит за все!
— Чего стоим, поехали.
— А что, так не терпится в джунгли?
— Думаю, там лучше, чем в твоем кольце.
Матрешник ухмыльнулся и сделал знак копам. Те послушно вылезли из кабины и отошли назад. Мысль заработала в одном направлении — бежать, пока надзирателей нет рядом: дать хозяину по башке, вытолкнуть на улицу и перебраться за руль…
Но эту неподъемную тушу вряд ли скоро выкорчуешь из машины, успеют подскочить, да и ключа нет в замке зажигания…
— Первый случай в моей практике, чтоб в течение одной недели за голову предлагали два выкупа, — признался Матрешник. — Причем сумма увеличивается. Как ты считаешь, подождать третьего клиента или уж остановиться?
— Остановиться, — сказал Космач.
— Почему? Ставки растут…
— Жадность фраера сгубила.
— Это тоже правильно, — засмеялся Матрешник. — А скажи ты мне, что такое есть за тобой, отчего клиенты в очередь идут? Может, устроить маленький закрытый аукцион?
— Продешевить боишься?
— Как же! Все жаба давит. Может, птицу счастья в руках держу, а за гроши отдам?
— Не знаю, какой дурак решил меня выкупить.
— Он не дурак. Скорее придумывает какую-то авантюру. Или точно знает: за тебя можно взять больше. Ты не прибедняйся, уже дают хорошие деньги. Если назвать сумму, упадешь. — Он обернулся всей тушей, насколько мог. — Не буду скрывать, какой-то странный интерес проявил Богомаз. Даже лохом прикинулся… Но я-то его знаю.
— Кто это?
— А кто тебя продал!
— Не может быть, — насторожился Космач. — Его фамилия Палеологов?
— Да, вроде так. На Арбате он был Богомаз, иконами торговал… Ты скажи, с чего он так заволновался?
— Может, человека совесть замучила?
— Он тоже мне тут про совесть пел, говорит, подлость совершил, покаяться хочу, мол, женщина какая-то между вами встала… Но это все фуфло, гонит. А я серьезно спрашиваю. Тебе-то что скрывать? Вы враги.
— Если так заговорил, значит, серьезно. Вдруг и правда покаяться захотелось?
— Если захотелось, пошел бы в церковь, бабки отстегнул и покаялся. Ты же не поп? — Матрешник поворочался и тяжело вздохнул. — Вообще-то у Богомаза всегда крыша немного набекрень была… Где он тебя выкопал?
— Судьба свела…
— А ты ученый по какому профилю?
— Историк.
— Историк? — подпрыгнул Матрешник. — Не понял! Я думал, ты по технике. Оборонка там, высокие технологии… Кому, на хрен, историк нужен в наше время?
— Вот и я не пойму, кому понадобился. Матрешник поерзал, раскачивая машину.
— Ладно, — сказал наконец. — Условия такие. Я возвращаю тебя Богомазу. Только ты должен подтвердить, что был в Эквадоре, у Марадоны, и тебя вернули. Понял? Для того тебе паспорт дали, там виза погашена и обратный билет. Подтвердишь?
— Конечно, это в моих интересах.
— Молодец, сообразительный… Тогда поехали!
Он вылез, обошел машину и завалился на пассажирское сиденье. За руль сел один из копов. «Нива» поколесила по огромной полузаброшенной территории завода железобетонных изделий, выехала за охраняемые ворота. Космач мысленно перевел дух: все, сейчас или никогда!
Попадать в руки Палеологова не было никакого желания.
Космач сидел посередине, успокоившийся Матрешник к нему не оборачивался, смотрел вперед и о чем-то думал, может, считал свои барыши, коп был увлечен рулем, объезжал ямы на разбитой дороге. Потряхивало сильно, и потому Космач как бы непроизвольно переместился в сторону водителя, несколько раз схватился за спинку его сиденья, чтобы приучиться к этому движению, и, наконец, сжал левой рукой привязной ремень, торчащий на стойке. Вытягивал медленно, спускал вниз и прижимал ногой, и когда образовалась петля, схватил ее и набросил на шею копа. И одновременно ударил ногой в голову Матрешника.
Думал свалить сразу, однако лысая голова на короткой шее лишь мотнулась. Коп захрипел, бросил руль и потянулся к горлу. Налегая всем телом, Космач затянул ремень.
— Тормози! — зарычал ему в ухо и еще раз ударил Матрешника.
Тот сначала пытался схватить его за ногу, потом потянулся к бардачку. Машина сбавила скорость и запрыгала по ямам, поэтому он никак не мог поймать крышку, упорно хватал руками. Обвиснув на ремне, Космач почти лег на спину и начал молотить хозяина обеими ногами, а потом и вовсе придавил его голову к приспущенному стеклу дверцы. А тот сопел, кряхтел и все царапал бардачок, но из-за толстой фигуры руки были коротки! И тут случилось невероятное: его голова начала плющиться, превращаясь в красную лепеху на стекле дверцы. Космач поджал ноги, отпустив Матрешника, но тот не обвис, не повалился замертво, и голова еще секунду оставалась плоской, после чего, будто резиновая игрушка, со свистом втянула воздух и выправилась. Он захрипел и потянулся руками.
Двигатель задергался, заглох, «нива» вкатилась в выбоину и остановилась сама.
Космач бросил неподвижного копа на руль, уперся руками и ударил Матрешника со всей силы. Тот вдруг заорал, схватился за голову и начал вставать — развернуться хотел, но уперся в потолок. От следующего удара немного осел и, будто разъяренный, обезумевший бык, с ревом полез к заднему сиденью, но не мог протолкнуть туловище в просвет между спинками сидений и потолком. Тем временем Космач достал крючок, открыл дверцу и, отпихиваясь ногами, вытолкнул водителя на улицу.
И сам выскочил, откинув спинку сиденья. И только сейчас увидел, что машина стоит посередине придорожной деревни и вроде бы люди на улице. Но озираться и медлить было нельзя, одуревший Матрешник кричал и буйствовал, зачем-то пытаясь протиснуться назад. Космач распахнул дверцу и. ухватив за шиворот, вырвал неповоротливую тушу из кабины.
Пока он елозил на четвереньках, Космач сел за руль и стал запускать мотор, однако тучный работорговец больше напоминал ваньку-встаньку — оказался уже на ногах и теперь хватался за открытую пассажирскую дверцу. Голову вдруг пронзил детский страх, что это чудовище сейчас вползет назад и все повторится, как в кошмарном сне. Тогда Космач открыл бардачок, и стало ясно, почему Матрешник рвался к нему: там лежал пистолет. Космач схватил его, не проверяя, заряжен ли. потянул спуск, — громоздкая туша сама лезла на ствол…
От выстрела в замкнутом пространстве зазвенело в ушах. Работорговец отпрянул, согнулся и встал на колени.
Показалось, стартер крутится очень долго и медленно, а Матрешник все еще стоит перед открытой дверцей и тянет руки…
Их не зря называли отступниками и крамольниками. Вера сонорецких старцев была не ведома на Соляном Пути и потому непонятна, как и язык читаемых ими молитв. А их могучий, совсем не церковный распев больше напоминал разбойничьи песни или воинские гимны, охватывающие богобоязненную душу страхом и трепетом одновременно.
Некоторые старообрядческие общины не почитали сонорецких старцев и стариц, бывало, предавали анафеме и намоленные камни опрокидывали, но если случалось встретиться с ними на Тропе, а паче того когда хворого приводили тайком на Сон-реку каждый в отдельности готов был принять грех на душу и побеседовать с еретиками, поесть из одной по суды, принять анчихристово зелье, позволить чтение над собой бесовских заговоров и послушать их моления.
И редко кто не заражался от них ересью и не то сковал, не скорбел и не печалился потом тайной печалью от бренности собственной жизни и неуемно го влечения на берега заветной реки. По достижении зрелых лет некоторые вкусившие крамол лесные скитальцы самых разных толков или открыто, или тайком прощались со своими единоверцами и домашними и, невзирая на суд и проклятия вслед, уходили на Сон-реку.
Сколько помнили на Соляной Тропе, обратно никто не возвращался, разве что странствующим старцем, которых опять же крадучись почитали как святых и, настращав домашних, чтоб держали язык за зубами, с поклонами просили войти в хоромину, чтоб вместе помолиться.
Говорили, что их слышит Господь, ибо старцам ведомо Его истинное имя…
Придя в Холомницы, Клестя-малой долго бродил вдоль реки, покуда не выбрал крупный прибрежный валун с плоским верхом. Встал на него лицом на восток, одни сутки молился стоя, вторые на коленях, а третьи распластавшись ниц. А река прибывала, странника подтопило, однако он не сошел, лежал в воде, отрезанный от берега.
Каждый день боярышня ходила к нему, звала, но юродивый не сходил с камня и в ее сторону даже головы не поворачивал. Она знала, нельзя мешать молитве пророчествующего старца, но боялась, встанет где-нибудь затор, в одночасье поднимется вода и смоет его.
На четвертый день она застала юродивого стоящим по колено в бурной ледяной реке, однако от согбенной спины и даже от воды вокруг его ног шел пар, а до берега уже сажени две мутного, стремительного потока. Вавила забрела чуть ли не по пояс, сдернула старца с камня, вытащила на берег.