комиссарским коктейлем и тоже – матросами-кокаинистами. Этот образ имел, разумеется, бессчётные образцы в жизни. Но что касается обсуждаемой нами темы наркотиков в русской литературе, то имеет очень большое значение, что в 1920‐е годы наркотик нашёл в ней такое место, какого ещё не было в той традиции европейской беллетристики, куда можно отнести, скажем, дореволюционное сочинение вроде «Путешествия в страну эфира». Прежде писатели прибегали к упоминанию наркотика для того, чтобы воспроизвести живую картину грёз. Теперь автор упоминает наркотик, чтобы сделать очевидным, что жизнь утратила обычный человеческий ход, что она отравлена и стала происходить по законам ночного кошмара, делирия, руководящего теми злодеями, которые в ней ведут. С другой стороны, кроме злодеев ещё большую значимость имеет фигура утрачивающего человеческий облик безвольного наркомана, у которого демонический дух времени заменил личность.
Я не ошибусь, если скажу, что в застойные годы одним из самых уважаемых среди русской интеллигенции романов о Гражданской войне была, конечно, «Белая гвардия» Михаила Булгакова, его следующее по значимости произведение после «Мастера и Маргариты», к которому примыкают оказавшие не меньшее воздействие на читателей рассказы 20‐х годов. Один из рассказов, «Морфий», занимает странное место. С одной стороны, он примыкает к самому скромному и, так сказать, ученическому циклу рассказов писателя «Записки молодого врача» и представляет собой краткую «историю болезни» покончившего с собой уездного доктора. Вместе с тем указание на происходящую вокруг революцию, о которой не слишком упоминалось в «Записках…», и намеченная в рассказе психологическая драма ставят рассказ ближе к таким шедеврам короткой прозы Булгакова, как «Красная корона», на подступы создания «Белой гвардии». В этом романе существует линия, связанная с пациентом главного героя, доктора Турбина – наркоманом Русаковым, который представляет собой очень существенный для Булгакова образ героя заблудшего, блаженного, идущего к прозрению (как Бездомный в «Мастере и Маргарите»). Хотя «Морфий» опубликован уже в конце 20‐х годов, после «Белой гвардии», он относится именно к начальному писательству Булгакова и в нём поневоле видишь один из черновиков к знаменитой книге. Зачем эти подробности? Самое интересное, что есть в этом рассказе, – тот факт, что «Морфий» представляет собой текст, который в сильно переделанном и сокращённом виде остался от первоначального намерения автора создать панораму смутного времени, которой в конечном итоге стала история интеллигентной семьи в «Белой гвардии». Здесь у Булгакова, когда он ещё не вступил в литературную жизнь советской столицы, были серьёзные личные основания: во время действия будущей «Белой гвардии», то есть в разгар Гражданской войны, он страдал и лечился от морфинизма. Во всяком случае, в отчаявшейся, разодранной личности героя «Морфия» можно отыскать больше точных автобиографических черт, чем во вполне идеализированном благородном докторе Турбине. Каким тогда мог быть роман, посвящённый главным событиям в русской жизни XX века, если бы его центральной фигурой не был литературный персонаж, а была переодетая персонажем исповедь автора? Вопрос риторический, потому что такого романа не могло быть – по крайней мере, в Советской России.
Я хочу вернуться к тому успеху, который получил у русских читателей в 1990‐х годах, через полвека после своего выхода в свет за рубежом, «Роман с кокаином». Можно бы даже не говорить, что его заглавие было сенсационным для советской публики, однако более глубокая причина признания романа, конечно, другая, и она проще, чем оценка всех художественных особенностей книги. Это была исповедь, рассказанная от лица человека, который происходил из традиционного существа русской жизни, что не может изменить никакая перемена режимов, но в современных условиях ещё никогда не мог быть в литературе. В литературе социалистического реализма, даже если знать её очень поверхностно, можно заметить устойчивый тип отрицательного героя из образованных, который сложился в ней на основе «Жизни Клима Самгина» Горького и выразился в многочисленных портретах контрреволюционеров, отщепенцев и изменников Родины (тут нечего и говорить, что многие из них употребляют наркотики). Образ героя, выстраданный в XIX веке работой Гоголя и Достоевского, в литературе орденоносцев послужил той человеческой травле, которая сопровождала почти что вековой культурный геноцид в России. Михаил Булгаков, который противостоял этому, оставаясь советским писателем, смог это сделать в литературе, только создавая интеллигентных героев, которые были такой же картиной, как и сказочные персонажи соцреалистов. Марк Леви, если это он опубликовал за границей «Роман с кокаином», заживо исчез в той советской жизни, которая прояснилась из наркотического кошмара его героя. Однако именно ценой раздвоенности, бессилия и порока этого героя, Вадима Масленникова, в жизни вокруг него можно разглядывать, отыскивая другие опоры, кроме наркотиков и ещё тех других наркотиков, которые заставляют жизнь идти бредом.
<Война: Фрагмент>
Это были те первые в её жизни летние каникулы, когда у Веры возникла привычка искать одиночество; и в этом одиночестве она, помнится, вроде бы брала с собой школьные книги и очень эффектно располагалась на выгодном для окружающих взглядов расстоянии от дороги и от своего дома – там, где обрыв и руины забора до сих пор огораживают сосновую полянку. Там она могла дремать до обеда, а если у неё не было настроения отправляться после обеда на пляж – так и до вечера. В тот раз (если верить тому, что она мне рассказывала) у неё с собой был роман – книга Вальтера Скотта для домашнего чтения, – и каждую главу этой книги сопровождали короткий пересказ содержания и картинки, так что это была замечательная возможность, почти не отвлекаясь, косить взглядом на шоссе и на соседние дачи. (Ну, если кому-то покажется, что это слишком легко, то пусть он попробует и пусть, даже устроившись в сквозистой тени, серьёзно прочитать в книге хотя бы одну строчку, сидя летом на солнечной сосновой поляне.) Вместе с тем день тогда, видимо, был совсем не бодрый, а такой жаркий и духовитый, что потом Вера не могла вспомнить, как она заснула и что с нею было во сне, лёжа в чернике. Когда она уже сообразила, что этот сон прошёл и что у неё болит от него голова, Верочка поднялась и побрела к дому во вполне загадочном состоянии мыслей и тела. Во-первых, у неё в теле всё вздрагивало от слабости, как будто она сейчас пережила очень сильный испуг или даже настоящую панику. У меня, правда, есть основания думать, что это было невероятно приятное ощущение. К тому же самое незабываемое в таком состоянии человека заключается в особого рода тревоге, которая, как говорится обычно, теснит в груди, хотя на самом деле эта тревога тоже скорее движется по всему телу.
<Сценарий телефильма о Штирлице>
Канва событий, участником которых станет Штирлиц, разворачивается в 1940 году.
Глава СС Генрих Гиммлер связан с деятельностью тайной организации с центром в Тибете. По этому каналу ему становится известно о секретном биологическом оружии массового поражения, которое разрабатывалось Советами. Руководителю этих исследований, старому большевику Поливанову, удалось бежать из России, где ему угрожала смерть по приказу Сталина, и добраться до Парижа. Теперь Париж захвачен гитлеровцами. Гиммлер, который под влиянием колдунов из Тибета мечтает о господстве над миром, хочет получить чудовищный секрет коммунистов в личное распоряжение. Руководить этой конфиденциальной миссией он поручает руководителю разведки Шелленбергу. Шелленберг приказывает Штирлицу, который не посвящён в главную суть дела, отправиться в Париж на поиски красного профессора.
В 1940 году между Советами и Германией всё ещё существует пакт о ненападении. Между Борманом, вторым человеком в рейхе, и Берией существует неофициальное соглашение о взаимной выдаче резидентур. Главная суть этого соглашения, на которое пошёл Берия, – уничтожить чекистов – его вероятных противников, оставшихся за рубежом и избежавших террора. Поэтому Штирлиц в опасности. Однако все прежние руководители красной разведки, которые его знали, уничтожены террором. НКВД и гестапо разрабатывают операцию, в центре которой находятся шеф гитлеровской тайной полиции Мюллер и Кровавая Мэри – доверенное лицо Берии среди русских эмигрантов в Париже. В Париже, где находится центр этой русской эмиграции, которую только с виду можно назвать белой, Мюллеру с помощью Кровавой Мэри предстоит раскрыть всех секретных работников прежнего ГПУ, их организацию и их связи. Однако в рапортах, которые готовятся для Гитлера и для Сталина, нет самого главного. Речь идёт о личном союзе Берии и Бормана, который гарантирует их взаимопомощь и личную безопасность в случае будущего конфликта между Советами и Германией.
Штирлиц, который встревожен, потому что его связь с Москвой пропала, тоже надеется отыскать советскую резидентуру в Париже; к тому же он чувствует опасность провала, и ему важно уехать подальше из Берлина, почти на линию фронта, чтобы скрыться, если дело выйдет совсем плохо. Однако именно здесь он попадает, как сказано выше, в самое пекло. И вот какой непредвиденный оборот. Кровавая Мэри узнаёт в нём Максима Исаева – они были приятелями, когда он жил под маской офицера Белой армии Колчака, и потом она встречала его в эмиграции, в Китае. А профессор Поливанов хорошо знает Штирлица как молодого чекиста Вячеслава Владимирова, вместе с которым он в 1918 году в Петрограде организовал важную операцию, связанную с контрабандой наркотиков. С помощью Поливанова Штирлиц проникает в самый мозг ещё одной тайной организации. Это