Одарил его дюжиной билетов на разовые двухчасовые поездки в берлинском общественном транспорте, показал, где лежит подробный путеводитель по музеям и достопримечательностям Берлина, предложил сходить туда-сюда вместе.
Сварил кофе…
Мы проговорили с полчаса, и я, ошарашенный услышанным от Олега, почувствовал, что пора уходить. Моя потаенная мыслишка — оказалось несбыточным бредом, и я ушел.
Без сожаления и без желания увидеться с моим бывшим приятелем еще раз.
Этот короткий разговор за кофе сохранился у меня в памяти. Не только из-за страшного признания Олега. Было в этом разговоре еще кое-что. В нем, хоть и не ясно, как бы в тумане неопределенности, прозвучал… намек на то, что случилось позднее…
Намек этот я к сожалению не понял.
Тогда я еще мог предотвратить несчастье…
— Расскажи, как оно там… в Москве.
— А что тебя интересует?
— Атмосфера, люди, город…
— Все по-старому, рассказывать нечего. Ты же был в Москве пять лет назад. Атмосфера сам знаешь какая — вонь везде нестерпимая. Но у нас в Медведково все-таки воняет не так, как в центре. Люди? Очень много азиатов и кавказцев. А коренные москвичи… киснут. Город? Теряет последние романтические уголки. Новые дома мучительно бездарные. Сотни тысяч квартир стоят пустые. Их купили не для того, чтобы в них жить, а для того, чтобы сохранить деньги. Дороговизна. Бедность. Морок. Но в то же время — выставки… театры… рестораны… все работает… залы полные… Москва гудит… какие-то праздники все время устраивают для пипла.
— Ты ушел от ответа. Кто-нибудь хочет Путина скинуть? Протестуют?
— Ну ты герой прямо. Гарибальди. Как это так, скинуть? Захватить телеграф-телефон? В стране, где правят бал два или три миллиона гэбистов? Плюс армия, флот. Полиция. Теперь еще и преторианцы появились — Нацгвардия. И частные охраны — еще миллионов пять вооруженных людей по всей стране. Да еще — шофера, егеря, массажисты, парикмахеры их жен и собак, самбисты… Чтобы кого-то скинуть — и перераспределить ресурсы, недвижимость и капиталы — надо убить чуть ни половину боеспособных мужчин в России. Попробуй. Не понимаешь, что ли? Путинский режим гораздо жизнеспособнее брежневского. Это народная сталинщина, только без большого Гулага. Потому что он не нужен, люди и так на все согласны. И не только согласны, они хотят так жить, понимаешь. Это их власть, воровская власть для дебильного большинства. Путин — один из них. Свой. И все ловят рыбку в мутной водичке. А политикой никто не интересуется. Никто, кроме ничего не понявших лузеров. Давай не будем больше об этом, осточертело повторять одно и тоже… сколько можно толочь воду в ступе…
— Понятно. Не раздражайся, не хочешь о политике — давай об искусстве поговорим…
— Вот скука-то…
— Ну тогда, расскажи о себе, как живешь.
— Как все. Не обращая внимания на общий маразм. Живу сегодняшним днем. Телевизора у меня нет. Компьютер — печатная машинка, интернет — справочник. К знакомым захожу, изредка — в театр… Читаю, перевожу, пишу репортажи… Бегаю каждый день. По лесопарку.
— Молодец, здоровеньким помрешь. Извини за интимный вопрос, ты все еще с Мишей?
— Миша умер два года назад.
— Извини, я не знал. Мои соболезнования.
— Нет, я один. И я болею… у меня СПИД. Не соболезнуй, я еще не помер. Все так, как и должно было быть. Я пил, кололся, спал с кем попало, и залетел.
После такого признания вовсе не выглядевшего больным Дориана Грея я прикусил губу.
А он продолжал: «Слушай, я тебя знаю… ты шокирован… на меня тебе наплевать… и это нормально… ты испугался, что и сам можешь заболеть. Но ты ведь кажется уже двадцать лет женат на какой-то немке и от жены не бегаешь… так что не дрейфь».
— Я живу с одной немкой, но не женат на ней. Все сложно в датском королевстве.
— Давай еще раз сменим тему. Я слышал, что ты знаком с семьей Горкиных, мне очень хочется с ними познакомиться. Особенно с ней. Как ее зовут, Лидия что ли? Говорят, она самый талантливый писатель русского зарубежья. Хотел бы поговорить с ней. Ты не мог бы это устроить? Мне обещали несколько сотен евро за интервью. Кстати, у тебя тут нет ее книг? В России ее не печатают… а на дисплее читать противно.
— Где-то лежит одна, называется, кажется «Анальный капитан» или «Капитанский анал», да, есть еще один романец — «Горбун-насильник»… поищи сам вон там, на верхней полке. Интервью она не дает. Но в гости пригласить…
Дома, после ужина, смотрел кино в ящике. Новое. Что-то про пришельцев. Гадость, естественно. Минна морщилась, но не сводила глаз с экрана. В конце концов не выдержала и сказала резко: «Я пойду спать, меня это кино не вдохновляет».
Ушла и дверью хлопнула сердито. Дура.
Выключил ящик. Вышел на балкон, сел в шезлонг и стал на Юпитер смотреть. В этом году Юпитер торчит прямо перед нашим балконом. В бинокль и галилеевы спутники видны. Забавно. Ты смотришь на них из Марцана, а с какой-нибудь Европы на тебя смотрит в свой телескоп выползший на поверхность льда стоглазый спрут и размышляет: «Есть ли жизнь на этом дурацком шарике, так близко расположенном к Солнцу? Там же так жарко и неуютно!»
Я думал об Олеге. Верил ли я ему? И да и нет. Да-да, хитер и циничен. Но и хитрые и циничные тоже болеют этой ужасной болезнью. И что ему надо от Горкиных? Интервью с Людмилой? Не верится. Чихал он на «литературу русского зарубежья».
Даже не спросил, как я живу… что пишу…
Нет, он в Берлин не ради музеев приехал. И не ради тебя. Хотя много лет назад, однажды… на картошке… советская романтика… да, на картошке, мы случайно остались одни в душевой пионерлагеря… Мылись в кабинках напротив.
Нет, нет, не вздыхайте, господа, не отводите мученически глаза и не кривите ваши благородные хлебоприемники… ничего страшного не произошло…
В какой-то момент я почувствовал… его влечение…
Он не смотрел на меня… взгляд его был печален, горек, он смотрел вниз.
Смотрел сквозь земляной пласт, в ад, на Сатану, сгорающего заживо на раскаленной решетке, как его нарисовали братья Лимбурги для «Великолепного часослова герцога Беррийского», знатока искусств, мецената и безнадежного должника.
И его влечение опалило меня… и я почувствовал в себе сатанинскую страсть.
Я был молод и неопытен. Заячья душа. Если бы он сделал следующий шаг… но он его не сделал. И слава богу. Но жар этой страсти, жар одного только мгновения, я не забыл до сих пор. Поэтому и ответил на его имейл, в котором он писал о намерении посетить Берлин и просил найти недорогую гостиницу. Поэтому и предложил остановиться пожить в моей квартире.
Хорошо, что все прояснилось, и дикая идея не получила никакого воплощения! И мое постаревшее тело не испытало «сварливого старческого задора»… попахивающего по словам классика камфарой.
И все же, что ему на самом деле нужно от госпожи Горкиной?
Неужели и вправду — интервью?
Шито белыми нитками.
Выдержал паузу. Горкиным позвонил только через три дня.
Подошел Марк, муж Людмилы, с ним меня познакомил… кажется Боря М..
— Послушай, Марк, у меня есть бутылочка Макаллана двенадцатилетней выдержки. Вкус мягкий. Дорогая. Да, американский дуб и из-под бурбона. Одному мне ее не осилить, а выпить надо и немедленно. Сегодня вечером? Чудесно. Ты не против, если я мальчика своего возьму с собой? Хорошего, хорошего… не боись, не обидит, он смирный, посидит в сенях, картошку почистит, на губной гармошке поиграет. Да, серебряные ложки прятать не обязательно… а у тебя они есть? До встречи!
Позвонил Олегу на мобильник. Тот обрадовался. Про «мальчика» ему ничего не сказал. Авось не прогонят. Договорились встретиться на перроне эсбана в семь. Ехать нам было нужно в Шпандау. Через весь город.
По дороге Олег неожиданно заговорил о своем покойном отце.
— Знаешь, после того, как папа умер, я сдал нашу старую квартиру на Тверской. Ну ту, шикарную, ты в ней был, с антресолями. Я иначе не могу, жить не на что. А так… мне и на квартплату в Медведково хватает и на жизнь остается. Так сейчас многие москвичи делают. Сдал знакомым со средствами… И вот, представляешь… никак не ожидал, знакомые мне стали жаловаться… Якобы, по ночам, в тишине, они вздохи слышат… кашель отцовский… и его тяжелые шаги. Даже иногда слышат, как он бормочет что-то, как бормотал при жизни… последние два-три года, когда Альцгеймер уже сожрал его мозги… Все маму звал, говорил с ней… что-то ей рассказывал…
— Позови попа, или раввина… Отслужи молебен. Съезди на кладбище, положи камешек. Я не знаю, что в таких случаях делают. Обратись к охотникам за привидениями. Я твоего папу помню… жизненная сила у него была как у мамонта. Пятьдесят лет преподавал в Совдепии марксизм-ленинизм и дожил до восьмидесяти пяти… На это только евреи способны. Русский бы или спился или раньше в ящик сыграл…
— Ты будешь смеяться, но я действительно и попа приглашал и с раввином советовался. Все без толку. А знакомые — помучились с полгода и съехали. И те, которые после них там жили, тоже. Кряхтит, бормочет, ходит… Книги берет с полок… они падают. Маму зовет. Уходить не собирается. Говорят, некоторые не способны понять, что умерли… что попали в лимб. Я там несколько раз переночевал, хотел сам убедиться.
— Убедился?
— Такие страсти… Расскажу после гостей. Смотри, мы уже в Шпандау. Где тут тюрьма?
Не сразу нашли дом, в котором была квартира Горкиных. Трехэтажный… окна с жалюзи… так себе… но с видом на канал Мюленграбен. Позвонили.
Открыл нам Марк, быстро оглядел меня, а потом уставился на Олега. Довольно недружелюбно.
— Это твой мальчик, который картошку чистить будет?
— Ну да.
Олег веско представился: «Я Олег Соколовский, четыре дня как из Москвы. Свободный журналист. Почитатель прозы вашей жены. Старинный приятель господина Ш. Обещаю, что никаких неудобств вам от меня не будет. И картошку почищу, если надо. И полоний я с собой из Москвы не захватил».
Марк ненавистно посмотрел на меня, потом на Олега. Я подумал — сейчас он нас обматерит и выгонит.