Говорили они… обо мне.
Баритон сказал: «Вы представляете, монсеньор, он вообразил, что он — эмигрант из бывшего СССР, состарившийся писатель, потерявший способность чувствовать и любить! Более того, он полагает, что в данный момент находится в Москве, в камере на Лубянке, в Матросской тишине или Канатчиковой даче. Милые названия! И так думает о себе существо, закончившее свой земной путь 62 года назад в живописном городке Миранда. Объясняли ему, объясняли…»
Хриплый бас ответил: «Нечему удивляться, любезный маркиз, кармический маятник может забросить человечка и подальше… А самообман для такого рода особей — естественное состояние. Может длиться вечность. Но какая фантазия, какое самолюбование, доходящее до мазохизма! Куда вы его на самом деле посадили?»
— Прошу прощения, монсеньор, в виду хронической нехватки места для блуждающих в нижних мирах духов пришлось поместить его в пустую бочку из-под бренди! В хорошо известном вам погребе. В Лейпциге. Но он упорно продолжает думать, что он в Москве! В путинской Москве 2018 года! Это что-то невероятное, фантасмагорическое. Он ведь целый мир создал для себя. Только для того, чтобы сыграть там какую-то трагическую роль! Может, попробовать ему еще раз объяснить, что он, где он, когда очнется?
— Он вам не поверит. Решит, что вы — тюремщик или следователь… ну или по крайней мере — привидение или галлюцинация несчастного узника. Он ведь со смертью не смирился и изо всех сил старается походить на живого человека, а люди, как вы знаете, для всего, что не понимают, придумывают особые словечки. И щедро бросаются ими направо и налево. И строят ужасно забавные рожи при этом. Особенно ученые и политики.
— Да, да… Вот ведь умора — привидением является на самом деле он, а не я. Стоит вам только дунуть в воздух, и он испарится и вся его вселенная вместе с ним.
— Вы, дорогой маркиз, всегда были склонны к преувеличению. Разумеется я могу превратить господина Сомну в пар… вместе с воображенным им городом… да, в пар, в то, чем он по сути и имеет честь быть… Но я не сделаю этого. Зачем уничтожать безделушку, которой так приятно забавляться? К тому же, он, возможно, сможет нам помочь. Иногда комар может спасти слона. Кстати, как это у них там называется, ага, папка, Красная папка, все еще у него? Или осталась в этом кошмарном номере постсоветской гостиницы?
— Что вы, что вы, по его версии папку у него забрали вызванные им самим из небытия сотрудники ФСБ или Национальной гвардии… для меня вся эта нечисть на одно лицо. Не беспокойтесь, монсеньор, я постараюсь сделать все, что в моих силах.
— Вот и прекрасно, папка не должна попасть в чужие руки… слишком важные сведения в ней содержатся. Целиком полагаюсь в этом деле на вашу настойчивость и деликатность. Попробуйте уговорить его. Или обманите… Обещайте ему, что… вы сами знаете. Извините, но мне пора на совет. Там уже поди зреет бунт.
— Бунт? Против вас? Шутите…
В ТАКСИ
Говорящие замолкли, шум прибоя стих.
Я шел по улице неизвестного мне города. Шагал по проезжей части, по растрескавшемуся асфальту. С красной папкой под мышкой. Через несколько минут меня догнал автомобиль. Я поднял руку. Оказалось, это такси. Необычная машина — на гусеничном ходу. И шофер в ней сидел необычный — бывший канцлер Германии Гельмут Коль. Умерший недавно в преклонном возрасте. Ему никак нельзя было дать больше шестидесяти. Энергичный, решительный человек. В идеально выглаженном костюме и никелированных очках.
— Куда поедем, господин Сомна?
— Вы прекрасно знаете, куда, господин канцлер. На переаттестацию личного состава. Каждый год мучают.
— Где она состоится на этот раз?
— Заседание комиссии состоится в Лувре. В Большой Башне.
— Ее же разрушили еще пятьсот лет назад!
— Разве это им помешает?
— Через полчаса будем на месте. Пристегните ремень, нас может слегка потрясти. Ничего не поделаешь, турбулентности в континууме. Папочку не хотите на сидение положить…
Проговорив это, канцлер вдруг преобразился, стал другим человеком. За рулем сидел теперь обаятельный мужчина лет сорока в роскошном сиреневом кафтане. С напудренным белым лицом. Завитой его парик источал приторные ароматы. Он остановил машину, повернулся ко мне, многозначительно посмотрел на папку и веско произнес: «Разрешите представиться. Донасьен Альфонс Франсуа…»
Я узнал его баритон.
— Не понимаю, маркиз, зачем вы устроили этот маскарад, потревожили покойного канцлера?
— Не знаю, как для вас, а для меня он обычный грешник, как и все остальные… Пока свои двадцать миллионов не отработает, будет колесить по здешним дорогам.
— Вы за чем явились? За папкой? Вот она, буду рад от нее избавиться. Могли бы прямо в гостиницу прийти, избавили бы меня и от электрошока и от сидения в этой дурацкой бочке.
— Нет, не за папкой. Что нам эта папка? В ней лежат… бумаги. И только. Нас интересует другое. Та самая машина. Да, да, таинственное это устройство, которое один ваш коллега назвал дезинтегратором материи.
— Неужели для вас или для монсеньора представляет интерес хоть что-то… в земном мире? Почему бы вам тогда не совершить путешествие луда, на бумажную фабрику… Приземлитесь в начале пятидесятых или раньше. Вам же это ничего не стоит. Поиграйте с машиной, пощелкайте кнопками, познакомьтесь с свихнувшимися сотрудниками закрытого института. Я думал, вы это уже сделали. Позабавились на славу. Не понимаю, в чем, собственно, проблема.
— Да-да. Проблема. Понимаете, эта машина создает вокрут себя что-то вроде защитного поля. Для таких как мы… непроницаемого. Для обычного земного человека она — смертный приговор. Перемелет тело и забросит муку к чертовой матери в другую галактику. Для нас — доступ к ней закрыт… а вот такое существо как вы… может пройти сквозь поле и не быть измельченным в труху и выброшенным на космическую свалку. Благо вы не из трухи состоите, как люди, а из другой… хм… субстанции.
— Ну и что же вы хотите? Чтобы я закончил странствия в Лимбусе и поднялся в реальный мир?
— Вы же так плакались… Хотели бы вероятно вернуть былую чувствительность… Монсеньор вернет вам ее, если вы…
— Ничего я не хочу. Хочу только, чтобы мне не мешали.
— Не мешали играть постыдную роль демиурга? Раскладывать пасьянс, а потом плакать сухими слезами? Поймите, эта машина может запросто уничтожить всю небесную иерархию. Сколько лет мы потратили на то, чтобы ее построить. Все пойдет прахом.
— Ну что же, тогда и я наконец обрету покой.
— Вас просто не будет. Не будет никого и ничего. Произойдет гравитационный коллапс и остановка времени… Открою вам маленький секрет. Вы прочли в папке, что машина исчезла в январе 1956-го года. Институт расформирован, отчеты — уничтожены. Конец всему делу венец. На самом же деле произошло нечто иное. Радикально иное. Тогда исчезла не машина, а мир. Да, весь реальный мир. Он переместился в Шеол… последствия вам известны, если вы конечно хотя бы новости по телевизору смотрите. Если самому монсеньору тошно…
— Что я должен сделать?
— Отправляйтесь сейчас же туда, на фабрику, в год 1945-й. И уничтожьте проклятую машину.
— Как?
— Позвольте ей себя телепортировать вместе вот с этим.
И маркиз подал мне тяжелый золотой диск размером с блюдце. На одной стороне диска была выгравирована звезда Давида, на другой — лилия.
— Вы уцелеете, машина разорвет в клочки только вашу человеческую оболочку, которую мы вам выдадим на прокат. Вам будет очень больно, но благодарность Монсеньора стоит того, чтобы немножко потерпеть. Субстанция, из которой вы состоите, не пострадает.
— А что потом? Возвращение в Лимбус и вечные скитания?
— Хотите поторговаться? С монсеньором?
— Нет, нет, что вы!
— Что будет дальше… и будет ли вообще что-нибудь дальше, будет зависеть от вас.
— Когда отправляемся?
— Зачем тянуть… Сейчас мы вас переоденем.
Маркиз усмехнулся.
— Вот зеркало, посмотрите на себя.
Подал мне большое овальное зеркало в бронзовой оправе.
В одно мгновение он превратил меня в белобрысого, глуповатого солдата Красной армии. В пилотке, лихо сдвинутой на затылок, жеваной гимнастерке, заштопанных штанах с галифе и стоптанных сапогах. Да еще и с пистолетом-пулеметом Шпагина в руках.
— Мне что, воевать там придется?
— Что вы, мы же не садисты! Для достоверности! Шутка, шутка, милый господин Сомна, автомат исчезнет, как только вы начнете подниматься на лестнице в здании бывшей бумажной фабрики. Лично прослежу. Не забудьте золотой диск, ваше главное оружие, папку оставьте тут… и ничего не бойтесь!
Я положил диск в карман, а папку — на сидение.
Маркиз щелкнул пальцами, и вот… я еду уже не в автомобиле, а на лязгающем и ревущем танке Т-34… Сижу рядом с дулом. И не один, а еще с несколькими ухмыляющимися солдатами.
ДЕЗИНТЕГРАТОР
— Иванов, Петров, Сидоров, живо, ноги в руки, проверьте фабрику. Нет ли там фрицев. Может какой гаденыш засел на верхнем этаже с фаустпатроном. Держитесь вместе, но в кучу не собирайтесь! Выполнять! Через двадцать минут доложить. Живей! О бабах размечтались? Войне конец, но дело делать надо.
Командир взвода был уверен, что никаких «фрицев» на фабрике нет, но имел приказ прочесать территорию вокруг замка, внутри которого уже бегали и тащили все что могли несколько десятков воинов-освободителей.
Двое солдат неохотно слезли с танка и, незлобно матерясь, пошли к входу на фабрику. Я пошел с ними.
Мы быстро убедились в том, что фабрика — заброшена. Цеха ее были пусты. Взять тут было нечего. Вероятность подцепить симпатичную немочку была нулевой. Тащиться наверх пришлось мне одному, двое других влезли на какую-то тачку, сели и закурили махорку.
На лестнице — почему-то разволновался, как школьник на экзамене. И струсил. Руки вспотели. И одновременно — ощутил эйфорию.
Давно со мной не было ничего подобного. Я живу!
Оружие мое, как маркиз и обещал, исчезло… превратилось в фиолетовый дымок.