Казалось, муке не будет конца… но вдруг я пришел в себя все на той же Красной площади.
В Москве похолодало, на буром небе не было видно ни одной звезды, выл ветер, по оледенелой брусчатке мела поземка. Кроме меня по площади бродили только несколько туристов.
Потащился к музею… у памятника Жукову стоял черный джип. Меня впустили и отвезли в Ясенево. Я лег спать, стараясь не думать о том, что пережил.
Ну и что теперь? Тебе указали твое место. Наказали. Люди, более сильные чем ты. Возможно, из-за их негативного воздействия ты полностью утратил свой скромный дар. Что же мне делать? Искать тот бункер? А как? Брать заложников и пытаться играть с лубянскими тварями их же игру? Для этого ты недостаточно жесток. Обыграют тебя наперсточники. Пора проверить, годен ли ты хоть на что-нибудь.
Закрыл глаза и представил, что лежу в теплой средиземноморской водичке на пляже в Бланесе.
Открыл глаза.
Как же тут спокойно! Живописный город раскинулся амфитеатром… круглая башня Сант Жоан на невысокой горе, несколько похожих на крымские скал в бухте, отели, ботанический сад, по которому гуляли Байрон и Гёте.
Поплавал… посидел на камешках, вспоминал, как купался тут с второй женой и дочкой двадцать лет назад.
Постарался отделить мою тоску по ним от их фигур, рук, боялся вспоминать их лица.
Жить так, как будто ничего не произошло?
Превратиться в арабского шейха, построить виллу в Монте-Карло, нанять гарем из молоденьких фотомоделей, которые будут лизать тебе пятки и потихоньку изменять с охранниками?
Ты будешь забавляться в гареме, а твои родные будут и дальше мариноваться в пяти лубянских звездочках? Эти бульдоги их никогда не выпустят. А Колобок пришлет тебе через пару недель по почте пальчик.
Вернулся в Ясенево.
Воспользовался колобковым мобильником.
— Это я. Приезжайте, надо поговорить.
— Буду через полчаса.
Колобок сел в кресло и не без опаски посмотрел на меня. Несколько часов, проведенные им в теле короткоусых двукрылых оставили на нем странный отпечаток, он часто высовывал удивительно тонкий язык и облизывал им губы, один раз даже облизал глаза. Как-то по-мушьи тер себе виски двумя руками… и непроизвольно жужжал, когда говорил.
— Мы не могли оставить ваши возмутительные фокусы безнаказанными. Жжуж-жжуж… Мы только показали вам, как чувствуют себя другие люди, если вы… издеваетесь над ними.
— Гена рассказал мне, что вы на самом деле от меня хотите. Зачем вам я, когда у вас на службе волкодав такой силы?
— Вы, писатель, жжу… и не поняли разницы? Волкодав — техник, исполнитель, а вы — поэт, романтик, фантаст, поклонник Гофмана. Он способен квалифицированно помучить пациента, жжу-жжу-жжу, точно воспроизвести то, что мы ему закажжжем, вы же можете импровизировать, кардинально изменять этот мир, заново выстроить всю эту ветку. И заменить вас пока некем.
— Отпустите моих и начнем работать.
— У вас нет оснований ставить нам какие-то условия. Уничтожжжить вас, жжи-жжи, мы можем в любое время. И убежать от нас в какой-нибудь придуманный вами мир вы не сможете. Волкодав всюду следует за вами и тут же пошлет вас опять на Голгофу, если вы начнете фордыбачить. Покрасить церковь или вырастить розы в автобусе, это еще куда ни шло, но глумиться над памятью вожжждя— жжуж-жжуж, это уже никуда не годится. Руководство решило вам навстречу не идти. За вами первый шаг.
После ухода Колобка я долго сидел в кресле и размышлял. В запутанной как волосы бездомного мешанине пытался найти путеводную нить. Но вытягивал только короткие обрывки разноцветных ниток.
Наконец, поставил вопрос ребром: «Мир, в котором ты сейчас находишься — это что? Реальность? Или твоя фантазия?»
Возьми хотя бы этот автобус. Если бы ты не вмешался, они бы там друг друга поубивали. Ну так что же произошло на самом деле? Смертоубийство или чудо примирения в райском саду?
Поймал на «Спидоле» «Новое Эхо Москвы». Терпеливо ждал минут двадцать. Наконец, услышал следующие сообщение: «Вчера, в автобусе, следовавшем по маршруту… произошло удивительное происшествие — в салоне выросли ни с того, ни с сего различные экзотические растения, появились мраморные фонтаны, поющие рыбы, говорящие попугаи и прочие чудеса…»
Ты изменил реальность. Перевел вселенную на другую ветку. На другой лист. И этот, новый, лист не наложился на старый, а существует теперь самостоятельно. А старый возможно исчез, испарился, как будто его и не было. Что же теперь с мордоворотами в Челябинске?
И опять помогла «Спидола». Радио «Маяк» сообщило: «Вчера в Челябинске было совершено невероятное преступление. Неизвестные злоумышленники задушили четырех мужчин у памятника Ленину, что на площади Революции, а памятник сильно повредили. Вождь мирового пролетариата стоит теперь на асфальте с распростертыми руками, как будто кого-то ловит».
А еще через десять минут дикторша пробормотала как будто нехотя: «В Москве, в районе метро Юго-Западная произошел феномен массового психоза. Множество людей почувствовали себя грызунами — крысами. Психоз длился несколько секунд, но за это время, при невыясненных еще обстоятельствах, случились несколько убийств пассажиров городского транспорта. Триста сорок семь человек было госпиталю ировано».
Бедный мой сынок с внучатами… сноха… Натка, Марика… Как же мне вас вытащить из ямы?
Я попытался представить себе сына. Но не мог вспомнить его лицо.
Когда ты видел его последний раз?
Много лет назад.
Нет, ответь, когда?
Не помню.
Может быть это волкодавовы козни? Представлять себе внуков или сноху я и не пытался, видел их только на фотографии.
Какой фотографии?
Тоже не помню.
Как звали твою бабушку? Маму? Отца? Как тебя зовут?
Забыл.
Какую ты заканчивал школу?
Как выглядит Марика?
Сколько тебе лет?
Кто ты?
Ты писатель?
Где твои книги?
Где ты провел детство?
Кого ты первый раз в жизни поцеловал?
Ничего не помню, одни расплывчатые тени в голове.
Помню вольный полет над Москвой.
Кристаллические крылья.
Небесный свет в пробирке.
А потом… иду я по полю. Грязное, странное место… как будто сняли бульдозером несколько лет назад верхний почвенный слой… а обнажившийся нижний слой темной глины так и не превратился в плодородную землю. На краю поля наткнулся на столб. К этому потрескавшемуся деревянному столбу двумя гвоздями прибита сильно поржавевшая табличка. В середине ее изображен равносторонний треугольник с вентилятором посередине. Сверху и снизу от него можно с трудом разобрать надписи:
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
ПРОХОД И ВЪЕЗД ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ЗАПРЕЩЕН!
Стало быть, это не вентилятор, а символическое изображение радиации. Куда же меня теперь занесло? В Чернобыльскую зону? Нет, природа тут другая. Северная.
Вот и дорога. Давно не ремонтированная, покрытая глубокими лужами, но все-таки асфальт, цивилизация. Прошел метров триста, натолкнулся еще на один столб. Перед мостом через речушку. На нем тоже табличка. Река Тача.
Вдоль реки травы… сочные, зеленые… а у самой воды почему-то огненно красные… бурые тощие коровы бредут по берегу… гуси гоношатся. За мостом — церковь и колокольня. Без куполов, без стекол в окнах, краска облупилась, кирпич такой, как будто его столетиями царапали злые гномы. За церковью — деревенские дома. Брошенные, что ли? Ни огонька, ни дыма из труб.
Собака пробежала… белая, хвост под брюхом… морда ошалелая, трясется.
На мосту мужик стоит, на реку смотрит. В сапогах, солдатских штанах, в черном пиджаке и меховой шапке… Курит…
— Ей, вы, да, вы, что это за деревня?
— А-то ты не знаешь?
— Представьте, не знаю.
— Пить надо меньше, а еще учитель.
— Я учитель? Ты чего городишь, мужик? Я тут впервые… и не был никогда… Кончай базар, где мы?
— Где-где, в Угрюмове мы-то! Улюмский район. А ты тут учитель. В восьмилетке. И живешь ты тут, почитай четыре года.
— Учитель? Четыре года? А радиация почему на табличке?
— Кака такая рация? Мы люди простые, таких слов не понимаем. А к реке лучше не подходь, умрешь-то!
— А как же вон коровы там, видишь, прямо у реки пасутся, а вы тут небось их молочко пьете. И гуси.
— Шибко ты умный. Молоко-то в магазине дорогое, а гусятинки и вовсе нет.
— Ладно, ладно… Слышь, мужик, проводи меня домой!
— Пойдем, в школу-то. Небось жана-то заждалася свово кенаря, а он на мосте чирикает… Про рацию-то… Это ты на уроке робятам расскажи, а мне чево рассказывать-то. Мне немного осталось, ходить-то.
— Почему в школу? Домой веди.
— И то забыл, что при школе живешь? Ну, развело-то тебя как, учило!
— Тебя как звать?
— Да Михалыч я, слесарь со станции, не узнал что ль? Я же тебе водопровод правил. Что ж ты пил, расскажи-то. Чифиря напился-то?
Мы шли по неасфальтированной деревенской улице… домишки справа и слева все были какие-то тощие, убогие, заплатанные. Крыши покрыты толем, а в нем дырки, как будто кто прогрыз. Изгороди упали. Садики и огородики отсутствовали. Несколько раз мимо нас пробегали собаки-призраки, братья и сестры той, белой, у моста. Шарахались от нас, как ягнята от волков.
— Что их так напугало?
— Кого-то? Кобелей, что ля? Так их стреляют те-то, с комбината.
— С какого комбината?
— Крепко тебе памято-то сшибло, как ребят учить будешь? Да, со «Звезды победы». Отсюда семьдесять пять километров. От них сюда гнилая вода текёть. Они тут и землю-то сняли. Живем как без кожи-то. Колючку вдоль Тачи сварганили, да мы ее посымали. В цветметаллы продали колючку-то.
— А почему садиков и огородов нет?
— Потому и нету-то. Зараженное все. Ну вот и школа-то! Прощевай.
Школа построена в те же доисторические времена, что и церковь. Три этажа, красный кирпич, светлая краска. Завитушки на фасаде. Краска облетела, завитушки обвалились, крыша провалилась. Все окна первого этажа — забиты досками и оргалитом.