И тут же отвел от меня глаза.
Суд проходил в ничем не примечательной комнате, похожей на школьный класс. За учительским столом сидела знакомая мне уже по лобному месту троица — судья, он же прокурор, и два кивалы-заседателя, они же палачи. Во всех четырех углах комнаты стояли осветительные приборы и стационарные телекамеры. Операторы настраивали аппаратуру. Пятая камера висела на потолке и, неприятно попискивая, вращалась. Мое место было у боковой стены, справа и слева от меня стояли Петя и Гена. Все остальное пространство занимали стулья рядами, для публики. Окна были плотно зашторены.
Я был готов к тому, что и тут повторится прежняя комедия. Ожидал скорого разбирательства и приговора. Виселица, гильотина или расстрельная стена у них, наверное, во дворе, далеко идти не придется. Боялся одного… что этот суд — только очередное показательное издевательство. И что после смерти я опять очнусь где-то… в карцере… а потом все повторится, как повторялись мои мысли… вновь и вновь… и мучение будет бесконечным.
Суд начался с показа фильма: «Жидобандеровские фашисты — кто они?»
После титров на экране появился диктор, один из путинских холуев, кажется Дмитрий Киселев, а может и нет, для меня все они на одно лицо. Он долго говорил что-то, пускал слюни, потрясал кулаками и скрежетал зубами. Затем показали страшные сцены расстрела гитлеровцами евреев, сражающихся солдат в форме украинских националистов (эти сцены напоминали ролевые игры)… вот мелькнули лица Бориса и Марка. Появился и я. Камера долго смаковала стрельбу в Мемориале в Трептов парке. Причем выходило все так, как будто весь Мемориал разрушили мы втроем для удовлетворения своей патологической русофобии. Потом опять бесновался Киселев. Еще несколько расстрелов. А затем показали падающую берлинскую телебашню, взрывающийся собор, руины здания Бундестага… все это приписали нам. Мы якобы уничтожили Берлин… чтобы свалить вину на ни в чем не повинных российских воинов-освободителей, прибывших туда для спасения немецкого народа от жидобандеровских фашистов, т. е. от нас. В финале под рев фанфар показали Путина в длинной шинели с огромным мечом в правой руке, прижимающего к себе левой маленького белокурого немецкого мальчика. Постепенно живой Путин с мечом превратился на экране в бронзовую статую. Диктор патетически заявил, что добро победило зло… затем недолго показывали виртуальную модель нового Мемориала… на месте солдата-освободителя красовался бронзовый Путин соответствующей величины, а вместо Родины-матери сидел на постаменте Родина-отец, тот же Путин, только в мраморе. Фильм закончился. Судья и заседатели зааплодировали первыми. За ними захлопала в ладоши и публика.
Все показанное в фильме меня не удивило… удивили меня проскочившие в этой чудовищной ленте несколько раз кадры, явно не имеющие отношения к жидобандеровцам… возможно монтажер что-то не досмотрел… или схалтурил… и в фильм попали кадры из какого-то фильма, ужасно напоминающие мой приснопамятный сон. Тот, в котором мне откусила голову самка с перепончатыми крыльями. Я тут же узнал и промелькнувший ландшафт с коническими башнями и провалами, и две луны, и гигантскую, состоящую из бриллиантов, статую богомола с воздетыми к чужим небесам конечностями.
Описывать суд у меня нет охоты. Все проходило как положено.
Судья-прокурор метал громы и молнии. Заседатели смотрели на меня как совы на цыпленка. Публика ревела и требовала сурово наказать. Камеры работали без перерывов. Я молчал, старался не слушать всю эту дрянь, смиренно ожидал приговора и казни. Единственное, что слегка оживило процесс, были свидетельские показания Бориса Каневского и Марка Штейна, освобожденных от преследования за «чистосердечное раскаяние и помощь следствию». Оба свидетеля показали, что были втянуты в террористическую группировку присутствующим здесь фанатом Гитлера и Бандеры Розенмейером при помощи запугивания и шантажа, что участвовали в уничтожении Мемориала советским войнам-освободителям против воли, что руководил всем циничный негодяй Розенмейер.
Приговор, монотонно зачитываемый судьей, я тоже не слушал, закрыл глаза и прощался мысленно с теми близкими мне людьми, которые вернулись в мою память… действительно ли они существовали или нет, было уже не важно.
Неожиданно судья перестал бубнить. И тут же какой-то мужчина что-то громко закричал, а за ним закричали и завизжали и другие. Я открыл глаза…
Трясущиеся, ставшие полупрозрачными, судья и оба заседателя превращались у всех на глазах в чудовищ, напоминающих жуков-оленей. Их членистые тела металлически отсвечивали, они свирепо потрясали метровыми рогами и вращали усиками.
Публика в ужасе отпрянула.
Старлей и Бугай взяли меня под руки и вывели из зала. В последний момент я видел, как, завершив превращение, жук-судья набросился на полную женщину средних лет, сидевшую в первом ряду, и перекусил ее пополам, а жук-заседатель проткнул рогом горло ее соседа, молодого человека, несколько минут назад особенно рьяно требовавшего сурового наказания жидобандеровцу Розенмейеру.
Меня вывели в тюремный двор и отпустили. Я глубоко вдохнул, прыгнул, расправил свои перепончатые крылья и полетел к светящейся статуе богомола.
Квадратное в плане здание тюрьмы казалось с высоты почтовой маркой, лежащей на песчаном пляже. Вот… ее покрыла волна… и уволокла в рокочущую преисподнюю.
Я стоял на склоне пологого холма, на полянке, поросшей короткой мягкой травкой, на берегу небольшого овального, как будто ножом вырезанного в земле водоема с темной, но прозрачной водичкой. За холмами виднелись голубоватые горы… над ними вились длинными лентами стаи птиц… белых, желтых, темно-синих.
На берег вылез тюлень… сверкнул зрачком и как будто улыбнулся. Петушок пил, стоя на берегу, теплый ветерок трепал веер из перьев на его коротком хвостике. Рядом с ним сидел красавец-фазан. Он токовал и недоверчиво, косо поглядывал на меня.
Из воды выскочила летающая рыба с мордой похожей на дельфинью… полетала и плюхнулась в воду. Под водой мелькнула коса русалки.
Черный единорог с рыбьим хвостом, лягушачьими ручками и длинным носом муравьеда важно читал на плаву газету.
Трехголовый аист с павлиньим хвостом охотился на лягушек… головы тянули его в разные стороны… он все время промахивался.
На траве сидел обнаженный юноша. Он завороженно смотрел на коленопреклоненную девушку с длинными золотистыми волосами. Девушка глядела на крупных рыжих муравьев, несущих жирную оранжевую гусеницу.
Голубой лебедь дал мне спелую, упругую, с крупный арбуз ягоду красной смородины.
И вот… я лечу в теплых небесах, а ягоду держу перед собой на вытянутых руках. Подо мной — широкая долина…
ЧЕЛОВЕК В КОТЕЛКЕ
Занимательная повесть о том, как князь Эстерхази не погиб на дуэли, не был растерзан оборотнем, но оторвал головы двум голубям.
Написана автором в прусском городе Беролине в феврале и марте 2018 года для развлечения самого себя.
Все герои, обстоятельства и события этой повести вымышлены.
Ипполит, мой сорокалетний кузен, бывший военный, «улан», как он сам себя называл, человек жестокий и решительный, подбил меня на это глупое и злое дело. А я, как всегда, проявил слабохарактерность, не остановил его вовремя.
Сидели мы в баре, в «Мельбурне» на площади Леонардо, пили Кампари с джином и льдом. Ипполит выпил вдвое больше меня, но не опьянел, а я размяк и расчувствовался… засмотрелся на красивую картинку на стене с обнаженными женщинами и мужчинами, цветущими деревьями и античными храмами… не удержался и рассказал Ипполиту, приехавшему домой несколько дней назад после двухгодичной экскурсии по Бутану и Тибету, какую боль причинила мне Агнесса, моя невеста.
Не только изменила и расстроила нашу помолвку, но еще и организовала что-то вроде товарищеского суда, на котором меня судили. Вела себя на этом суде, который почему-то официально назывался «конгрессом», грубо и цинично. Нарочно выболтала там несколько наших постельных секретов. Публика, состоящая из неизвестных мне людей, из каких-то профессоров, астрономов и политиков, смотрела на меня и гоготала.
Чтобы окончательно меня уничтожить, Агнесса призналась, что помимо Теодора, с которым встретилась якобы «случайно» и «не смогла обуздать внезапно нахлынувшую страсть», — имела долговременную интимную связь с Лидией Клех, известной спириткой и фавориткой герцогини. Я кусал пальцы от бессилия и стыда.
— И главное — с кем? С кем моя невеста мне изменила? С этим плюгавым подонком Теодором, сладким как гнилой банан. Избалованным бездельником, болтуном и бабником, сыном колбасного фабриканта! Как бы я хотел его прикончить! Он ведь был на нашей помолвке, тогда, во дворце герцога. Улыбался, поздравлял. Подумай только, они совокупились в городском аквариуме! Как кошки. Нашли там какой-то темный угол и… проклятые рыбы смотрели на эту сцену. И посетители зоопарка. Ты знаешь Агнессу, она обожает экстравагантность. Чихать она хотела на правила приличия! Какая-то сволочь их сфотографировала — и прислала фото моему отцу. По почте. Дорогой генерал, посылаю вам фото коитуса невесты вашего сына с мистером Теодором Мольтке на фоне арапаим и пираний. С лучшими пожеланиями…
Отец рассвирепел, бросил фотографии на пол. Топтал их ногами. Мать рыдала. А я еще ничего не знал, не понимал, зачем он это делает. Потом подобрал с пола одну фотографию.
Ипполит нахмурился, усмехнулся криво, погладил меня по плечу и пробурчал: «Ладно, ладно, Генри… Что случилось, то случилось. Спиритка Лидия? Внезапно нахлынувшая страсть? В аквариуме? Запредельно. Ай да Агнесса! Клянусь сокровищницей герцога, мы заставим ее страдать! А с колбасником разберемся позже, когда все забудется и загладится. Я сам заколю его шпагой. И выпотрошу как лосося. Отвезу его кишки в открытое море и брошу в воду. Акулам на завтрак. Голову, если пожелаешь, можно засушить. А тушку пошлем его папаше по кускам, бандеролью, — пусть делает из него сервелат».