Вышел на балкон. Море сияло, теплый воздух пах йодом, на пляже девушки танцевали тарантеллу, клоун раздавал детям воздушные шарики.
Включил телевизор. По одному каналу показывали передачу о здоровом образе жизни — «для тех, кому за семьдесят», по другому — о «флоре и фауне Австралии», по третьему — передавали репортаж о показе мод в Милане. Нашел новостной канал. Дикторы говорили так быстро, что не понял ничего, но, судя по картинкам и их улыбкам — ничего страшного в мире не происходило.
То жуткое, что случилось со мной вчера, припоминалось смутно.
Я помнил, что чиновник Морского управления долго мучил меня своей бессмысленной болтовней, а потом меня повесили за руки и долго били хлыстом. Затем меня вроде бы тащили по подземному ходу и заперли в пустой низкой камере, в которой я даже не мог сесть. Как я оттуда выбрался, я не помнил.
Все это происшествие было похоже на кино, которое я смотрел вчера. Вроде бы и страшно и больно, но ведь это только кино.
Еще раз внимательно осмотрел себя — ни царапины.
Принял душ, спустился в лобби, показал администратору паспорт (о, как же он обрадовался, даже запел популярную арию) и заплатил за три ночевки. Не хотелось уезжать из Отранто, не взглянув на знаменитую напольную мозаику в соборе.
За завтраком познакомился с той женщиной и ее сыном с желтыми волосами.
Ее, оказывается, звали Матильда, а ее сына — Фредерик, хотя она почему-то звала его Коки. Были они туристами из Австрии, приехавшими в Италию на недельку, «просто так, проветриться».
Говорил я с ними на моем плохом немецком.
Как-то удивительно скоро и Матильда и я ощутили взаимную симпатию, перешли на «ты» и решили вместе осмотреть собор Санта-Мария-Аннунциата.
Бедный Коки, когда узнал, что придется тащиться в церковь и провести там несколько часов, скорчил такую недовольную мину, что мать разрешила ему поиграть в электронные игры в игротеке для подростков недалеко от отеля, выпить кока-колы и съесть две порции его любимого фисташкового мороженого.
— Если тебе осточертеет играть в эти идиотские игры, то возвращайся в отель и жди меня там. Можешь посидеть на балконе в шезлонге и почитать Хемингуэя. Книжка — у меня в чемодане. Как раз для твоего возраста чтение. И английский у Хема простой. Прочитай «Снега Килиманджаро», а когда я приду, ты расскажешь мне сюжет. Иначе больше денег на мороженое не получишь!
По дороге в церковь мы беззаботно болтали. Глазели на сувениры в витринах многочисленных магазинчиков. Злословили. Нюхали заманчивые ароматы итальянской кухни.
Матильда рассказала мне о недавно пережитом кошмаре — разводе со вторым мужем. Коки был сыном первого мужа Матильды, студента из Конго, бросившего ее еще тогда, когда она лежала в больнице после тяжелых родов.
— Второй мой муж был белый, австриец. Респектабельный, добрый, с Коки у него все вроде бы ладилось. Поначалу он казался мне идеальным человеком. А потом… когда я ездила на похороны матери, а Коки оставила дома… Мне не хотелось, чтобы мой чернокожий сынок участвовал в похоронах, смотрел на мертвую бабушку, которая никогда не интересовалась его жизнью, а со мной прекратила все отношения, когда узнала, что я вышла замуж за негра. Да, потом, Коки рассказал мне, что муж приставал к нему, трогал его и шептал — не бойся, мама ничего не узнает.
— Из-за этого вы развелись?
— Ну да. На суде мой муж неожиданно заявил, что Коки все выдумал. Я не знала, кому верить, не хотела тащить тринадцатилетнего мальчика в суд. У него как назло была ангина. Адвокат мужа умудрился доказать, что я намеренно не позволила судье встретиться с ребенком, потому что знаю и скрываю правду. Короче, суд развел нас и обязал мужа платить мне смехотворную сумму в месяц. Пришлось выехать из коттеджа, который мы купили за девять лет до этого в кредит. Кредит конечно отдавал муж, но я убиралась и готовила, работала в саду; занималась с сыном, даже сама отремонтировала комнаты и веранду. Все пропало. Как всегда. Вкладываешь во что-то все силы, трудишься, надеешься воспользоваться позже плодами трудов, а потом все теряешь, и надо начинать с начала. А сил уже нет. Мы сняли квартиру на окраине Вены, в доме, где жили одни бедные иностранцы. Ничего, они тоже люди. Потом я нашла работу. Мы переехали в другой район, мне даже удалось устроить Коки в частную школу. Сейчас ему четырнадцать, после учебы он тренируется в школьном спортзале, играет в волейбол, а потом школьный автобус привозит его домой. А ты, что, женат?
— Нет, так и не пришлось связать себя узами брака. Я лентяй, сибарит, эгоист, мизантроп. После Оксфорда несколько лет проболел. Простудил почки. На работу так и не устроился. У меня есть небольшое состояние, позволяющее мне жить независимо, мой отец… ах, это все так скучно.
— Нет, расскажи. Расскажи, как живут богатые.
— Если ты видела фильм «Скромное обаяние буржуазии», то знаешь, как. Я, правда, наркотиками не торгую, да и с обедом у меня еще ни разу проблем не было, но…
— Что но? Мне что, тебя бояться надо?
— Нет, что ты. Я мирный человек, обыватель. Правда не так давно попал в дикую историю.
— Расскажи, прошу.
— Я был помолвлен с одной девушкой. А она исчезла при загадочных обстоятельствах. Два года назад.
— Просто так исчезла?
— Не совсем. Понимаешь, ее маму, папу, двух братьев и всех их слуг жестоко убили. Оторвали им головы. А невеста моя исчезла, ее среди мертвых не было. Ее искали, но безрезультатно. Я надеюсь, она живет где-нибудь на острове, загорает, ест жареных омаров и танцует танго.
— Оторвали головы? Боже мой, какой ужас! Погоди, я читала об этом! Как же ее звали? Агния… Амели… фон…
— Ее звали Агнесса фон Цароги.
— Господи, то-то я думала, что тебя уже где-то видела. Это был снимок в газете. Погоди, тебя зовут…
— Князь Генри Эстерхази, к твоим услугам!
— Правда князь? Мне что же, звать тебя ваше превосходительство?
— Не придуривайся, пожалуйста. Да, князь. Но гордиться тут нечем. Я ничего в жизни сам не добился, ничего не сделал. Живу как кактус в пустыне. Позавчера еще на яхте плыл. На «Сиракузах». Но пришлось на берег высадиться. Из-за морской болезни. Увидел тебя, ты улыбнулась чудесно, меня потянуло к тебе. И намеренья мои по отношению к тебе — самые несерьезные, какие только можно иметь. Вот как живет буржуазия.
— Поверь мне, все мужчины и женщины, которых я знала, хоть и любят детей и родителей, иногда даже любят свою работу, но при первой же возможности сменили бы свою жизнь на твою.
— Это печально. У меня даже автомобиля нет, есть только велосипед. Нет слуг. Нет ни золота, ни драгоценностей. А когда меня родители к себе приглашают, приходится есть вареную рыбу. С белым соусом. А я терпеть его не могу. И еще у меня есть кузен Ипполит, шовинист, расист и плейбой. Слава Богу, он сейчас воюет в Камбодже, а то бы он отбил тебя у меня. А моя невеста изменила мне с сыном колбасного фабриканта в нашем Аквариуме.
— В Аквариуме? Ха-ха-ха, а ты веселый!
— Посмотрела бы ты на меня три дня назад.
Рассказал Матильде про яхту. Про гостей герцога, про капитана-Нептуна, про доктора Шнабеля, про Кришну с его нэцкэ. Хотел рассказать и про посещение Морского управления, но вовремя передумал.
Матильда хохотала, не поверила, конечно.
— Я давно так не смеялась, как эти полтора часа, проведенные с тобой. Мне даже страшно. Я чувствую себя с тобой так легко, как будто ты мой старый друг или любовник. Нет, ни со старым другом, ни с любовником не бывает так легко и приятно, как с тобой. Почему, ответь! Мне даже жутко.
— Как мне говорила одна истово верующая монашка, спроси у того, кто все это… тут она показывала на чудесные виды, открывающиеся из окна монастыря… придумал.
— Вы, князь, заговорили загадками, как говорил судья вору, который на вопрос, что же вы сделали с изумрудным колье после того, как удрали из города, потупился и ответил — эту тайну никому не дано разгадать.
— Ловко!
— Научилась у тебя.
Болтая, подошли к фасаду собора Санта-Мария-Аннунциата. Матильда положила свои сухие смуглые ладони на теплые камни. Зажмурила глаза. Я нежно обнял ее и оторвал от стены.
Вошли.
И тут же были приятно удивлены — стулья были из помещения вынесены. Как нам объяснил стоящий при входе служитель, публике сегодня разрешалось свободно ходить по собору и рассматривать мозаику. Служитель вручил мне информационный листок и попросил показать ему подошвы нашей обуви. Остался этим осмотром доволен.
Я прошептал Матильде на ухо:
— Перед нами — растянувшееся на всю длину ротонды — Дерево Жизни. Покоящееся на слоне и слонихе. Это так бы искусствоведы сказали — «покоящееся». На самом деле пресвитер Панталеон, который сделал эту мозаику, не владел мастерством художника, поэтому огромный ствол Дерева не покоится на этих смешных слонах, он ни на чем не покоится. Просто снизу Дерева Панталеон положил как будто вырезанные из бумаги неумелым ребенком силуэты двух слоников. Тоже можно сказать про все многочисленные фигуры на этой мозаике. Удивительно неловкие изображения. Но именно это и делает этот бестиарий интересным и оригинальным. Панталеон был взрослым ребенком, верил во всю средневековую чушь. И в кентавров, и в Вавилонскую башню, и в Ноя, и в Александра Македонского, посмотри, вот он, тут. Александр. В ужасно смешных штанах. И с крошечными ножками. Летит в небеса. Держит в руках куски мяса, а глупые грифоны, хотя и все понимают, несут его все выше и выше.
— А это что такое?
— Это, как ты видишь, чудовище с четырьмя львиными телами, у которых на всех только одна голова. Но зато голова эта человеческая и с усами. Нижний лев из этого квартета стоит на гадкой рептилии, которая глотает другую рептилию, еще гаже.
— Ну и что это все символизирует?
— Силу и правоту святой католической церкви. Так тут написано. Я показал Матильде информационный листок.
— Может, четыре льва — это четыре Евангелия?
— Вряд ли. Традиционно, лев атрибут одного Марка. Скорее неправильно понятый монахом Тетраморф из видения Иезекииля. Изначальная четверичная структура, основа бытия. Четыре стороны света, четыре времени года…