— Понимаю. Боже мой, а что это за стройка?
— Это Вавилонскую Башню строят доисторические рабочие.
— А кто это с лодки падает головой вниз?
— Невежа, это Иона.
— А почему у кентавров две или, смотри, три головы?
— Скажи спасибо, что не четыре. Должно быть, это символы политеизма.
— Принято. А это что за мужик с бородой, на коленях?
— Ной. Видишь, строители с пилой. А тут — животные.
— А где ковчег?
— А вот этот ковер с дыркой — и есть ковчег. А этой Ной с голубком.
— Чудеса. А тут, посмотри, кит, а на нем две голые фигурки. Мужчина и женщина. Кто это?
— Это ты и я. Хочешь обнять ногами кита?
— Нет, я лучше обниму ногами тебя.
Через час мы покинули собор и, не торопясь, пошли назад в отель. Опять шалили и валяли дурака. Матильда несколько раз украдкой поцеловала меня, а я очень деликатно потрогал ее грудь. Она не возражала.
Договорились встретиться вечером у меня в номере, как только Коки захрапит, распить бутылку Тормареско и посмотреть с балкона на Луну и мерцающее море.
По дороге зашли в игротеку, но Коки там не нашли. Спросили у нескольких пареньков и у хозяина заведения, не видели ли они шоколадного мальчика-блондина. Видели, но он давно ушел. Как давно? Не помнят.
Матильда занервничала.
Вошли в Мирамар, быстро поднялись на третий этаж.
Матильда юркнула в номер, а я остался в коридоре. Через полминугы Матильда вышла и прошептала:
— Его нет ни в номере, ни на балконе.
Я обнял ее и сказал:
— Не переживай, он наверное фисташковое мороженое лопает в соседней забегаловке.
Зашли в кафе напротив. Потом еще в одно. И еще. Матильда показывала посетителям фотографию Коки в своем портмоне. Никто его не видел.
Пошли по барам и ресторанам. Через полтора час выбились из сил, вернулись в отель, рассказали все администратору. Он посоветовал обратиться в полицию. Я спросил его, где в Отранто полиция.
— Да вы же вчера там сами были!
— Я был в Морском управлении.
— Полиция в том же здании, только вход с другой стороны. Если смотреть от замка, справа.
Побежали туда. По дороге молчали.
Вот и вывеска «Городская полиция Отранто».
Обратились к дежурной за барьером, Матильда показала ей фотографию Коки. Та почему-то презрительно и злорадно посмотрела на меня и направила нас… в комнату 39.
Меня как будто ударили тупым предметом по затылку. Страшно захотелось почирикать.
Пока мы шли по коридорам и поднималась по лестнице меня терзало дурное предчувствие. Я не хотел больше видеть синьора Фосколо.
Как только мы вошли в комнату, к нам подскочили солдаты.
Они связали нас и посадили на тяжелые, привинченные к полу стулья.
Встать мы не могли. Не могли позвать на помощь — в рот нам вставили кляп, а губы заклеили клейкой лентой. Мы могли только мычать.
Синьор Фосколо, на сей раз голый до пояса (на груди его синела татуировка — крылатый череп, ощеривший неправильные зубы), сидел за письменным столом и читал какую-то бумагу. Выдержав солидную паузу, он громко поприветствовал нас:
— Добро пожаловать в ад! Вы даже не представляете, как я рад вашему приходу. Очень, очень рад!
Бедный Коки тоже находился в комнате 39.
Он висел голый на той же веревке, что и я. В лицо ему светили те же две настольные лампы. Фосколо встал из-за стола, подошел к висящему и начал хлестать его пластиковым хлыстом.
Коки стонал и громко умолял пощадить его.
Порка продолжалась четверть часа. Кровь струилась по красивому телу мальчика. Фосколо громко рычал и трясся от возбуждения.
У Матильды лились из глаз слезы.
Я ужасно страдал из-за того, что ничем не мог помочь ей и несчастному ребенку.
Неожиданно все изменилось.
Я не поверил своим глазам.
Синьор Фосколо перестал пороть мальчика.
Солдаты осторожно опустили его на пол и развязали. Тот встал и, как ни в чем не бывало, вытер тело вначале влажным, а потом и сухим полотенцем и оделся в ту же одежду, в которой я видел его за завтраком. Похоже, он никак не пострадал от порки.
После этого маленький волчонок злобно посмотрел на меня и сел на стул рядом с письменным столом. Фосколо подошел к нему, погладил его по голове и сказал:
— Умница. Люблю тебя. Надеюсь, вишневый сок не вызовет аллергической сыпи на твоей нежной детской коже.
Коки ответил:
— И я люблю тебя, папа. Мне так приятно помогать тебе разоблачать врагов народа Италии.
И он опять злобно и многозначительно посмотрел на меня.
Похоже, вся эта сцена была гнусной инсценировкой.
Затем солдаты освободили от пут Матильду. Та встала и подбежала к Фосколо, обняла его и страстно поцеловала. Затем презрительно взглянула на меня и спросила, кривя губы:
— Ты что же, действительно поверил, что мне понравились твои нелепые шутки, поверил, что я с тобой лягу в постель, лягушатник?
— Милый, — обратилась она к чиновнику, — этот придурок решил, что мне с ним хорошо… Поцелуй меня покрепче, дорогой мой муж, я хочу, чтобы эта размазня, этот дутый князишка увидел, как меня любит настоящий мужчина. И ты, сынок, подойди к маме и тоже целуй меня.
Фосколо нежно обнял ее, расстегнул ей блузку, вынул ее увесистые груди и жадно поцеловал ее в левый сосок. А ее мерзкий сын — в правый.
Последующую сцену совокупления трех человек я описывать не буду. Продолжалась она около часа и сопровождалась пылкими стенаниями Матильды, глухим рычанием Фосколо и искусственными стонами гадкого Коки.
Любовная сцена прекратилась — как по команде. Участники ее деловито привели себя в порядок, пошептались о чем-то и вместе с солдатами покинули комнату. Перед уходом погасили свет.
До меня наконец дошло, что синьор Фосколо — вовсе не чиновник Морского управления Отранто и не муж Матильды, а Коки — не их сын.
Мало того, похоже Матильда и не видела Фосколо до сегодняшнего вечера, даже не знакома с ним. И вся комедия была сыграна тремя этими актерами только для того, чтобы побольнее уязвить и унизить меня.
Зачем им это надо?
Неужели все это — изощренная шутка герцога? Как же он все это устроил?
Купленная массовка? Психоделические средства? Гипноз? Голограммы?
Что из того, что произошло со мной в последние десять дней, реально, а что — иллюзия? Или иллюзия — вся моя жизнь?
Целый час я возился с веревками и, наконец, пыхтя, посасывая сломанный ноготь и проклиная весь мир, смог освободиться. Спустился на первый этаж и тут же заметил, что не только дежурная исчезла, но исчез и барьер, за которым она сидела. На фасаде здания не было вывески «Городская полиция Отранто». Здание было пустым и заброшенным.
Побрел в отель. По дороге заметил, что все кафе, рестораны и лавочки сувениров были закрыты. Некоторые — даже заколочены досками.
Пляж было не узнать — мелкая галька была сплошь покрыта слоем гниющих водорослей, среди которых поблескивали лужи мазута, в которых копошились несчастные полумертвые чайки. Маленькие яхты и лодочки исчезли из порта. Место их занял огромный ржавый полуза-тонувший танкер.
Море не мерцало под звездами, оно напоминало лужу грязи, в которой плавают использованные пластиковые пакеты и презервативы.
С трудом нашел здание, в котором еще сегодня утром и днем располагался отель Мирамар. В окнах его не горел свет, почерневшие стены потрескались, некоторые балконы обвалились.
В лобби горела свеча. Пошел на свет.
Рядом со столиком, на котором лежал надкусанный заплесневелый бутерброд, сидел какой-то дряхлый старик в рваной одежде. Это был администратор! Только чудовищно постаревший.
Он узнал меня, кивнул, прошамкал беззубым ртом что-то вроде: «Я ждал вас».
Понимая, что это безумие, спросил у администратора, не помнит ли он госпожу Матильду с сыном. Госпожа — красавица, а ее сын — мулат с желтыми волосами.
— Помню, помню… Они жили тут несколько дней лет двадцать пять или тридцать назад. Расплатились наличными.
Уехали на поезде? Уплыли на яхте? Или синьор Фосколо увез их тогда на своем подержанном рено?
Все равно.
Неожиданно администратор сказал:
— В вашем номере вас уже много-много лет дожидается ваш знакомый. Ваш хороший знакомый, — подчеркнул администратор и кисло улыбнулся.
— Он вам что, представился?
— О, да, да, но просил не называть вам его имя. Я не мог не пустить его.
— Спасибо.
Пошел по шаткой грязной лестнице наверх. Хотя и догадывался, кто ждет меня в номере. Перед тем, как войти в номер, зажмурил глаза.
Ночь с Матильдой была нежна и сладка как консервированный персик.
Ее пахнущее фиалками тело, казалось, испускало лиловое сияние.
Слегка отвисшая грудь с отвердевшими розовыми сосками моей новой подруги разжигала меня снова и снова. Я безумствовал и гнал и гнал свое тело, как жестокий наездник гонит несчастную лошадь, вонзает шпоры в ее потные бока и хлещет нагайкой… пока она не упадет и не захлебнется пеной.
Матильда отрешенно улыбалась, и я так и не понял, разделила ли она со мной хотя бы раз высшую радость.
Часов в шесть она остановила мой бешеный бег ласковым жестом, посмотрела на меня почти скептически, усмехнулась, встала и ушла к себе, в номер с двумя кроватями, на одной из которых спал мертвым детским сном Коки. Обещала зайти полдесятого и разбудить. А потом вместе со мной позавтракать.
И выполнила обещание.
— Вставай, вставай скорее, соня! Сколько можно спать? Пора ехать в Сараево.
Я не мог разлепить глаза. Тело ломило, в голове шумело (мы выпили три бутылки вина и полбутылки сицилийской граппы), вылезать из-под одеяла ужасно не хотелось.
— Какое Сараево, что ты плетешь?
— Это была шутка, ваше сиятельство! Я уже позавтракала с Коки, теперь позавтракаю с тобой, милый.
— У меня… нет сил. Загнали лошадь.
— Ах ты мой бедненький! Ночью, впрочем, у тебя было сил много. Даже очень. У меня все внутренности болят, отвыкла от таких скачек.