Старая сгорбленная женщина в шляпке. С сумочкой и тростью.
Девочка в желтой кофточке и лиловой юбке. Левая ее рука — на подбородке. Глаза закрыты.
Маленький лысый мужчина, сидит на тротуаре и хмуро глядит невидящими глазами перед собой. Его босые ножки меньше, чем у ребенка.
Нагая девушка с еще не сформировавшимися грудками смотрится в зеркало.
Мужчина в сиреневой рубашке несет домой только что купленный багет.
Маменькина дочка баюкает голенькую куколку.
И тут мгновение остановилось, жизнь прервалась, между людьми образовалась невидимая глазу пропасть. И непонятно, поедет ли поезд мира дальше. Или мы уже на конечной станции. И объединяет эти одинокие фигуры только то, что их всех видит художник, последний зритель на затянувшемся спектакле.
Полотна Бальтюса были развешаны на обтянутых темно-лиловой материей щитах в других залах галереи.
Подошли к картине «Спящая обнаженная».
Обнаженная девочка в золотистых носочках дремлет на кушетке у раскрытого окна.
Руки сложены на животе, бедра слегка раскрыты.
Не только нагая девочка, но и все формы и краски этого полотна, их мягкий, щекочущий сетчатку тон, приятно шершавые поверхности, даже композиция и перспектива — все излучало эротическую энергию и красотх; чистую субстанцию радости.
Матильда посмотрела на малышку, ущипнула меня и томно завздыхала.
— Красота! Я сейчас кончу. Посмотри, какая сочная, плотная живопись! Не то, что твоя дурацкая мозаика с чудовищами.
— Посмотрим, что от этой красоты останется через тысячу лет.
— Ничего ты не понимаешь. Вся прелесть такой красоты в том, что она преходяща. Я говорю и о девушке и о живописи.
Невозможно было не заметить, что эта работа Бальтюса подействовала на Матильду слишком сильно. Гипнотически. Я уже два раза обошел выставку, а она все еще стояла у «Спящей обнаженной» и не могла оторвать от нее глаз.
Попробовал мягко оттащить ее от картины. Безрезультатно. Добился только того, что моя милая зло посмотрела на меня и сказала чужим голосом: «Отойди, не мешай!»
Я был шокирован и ее взглядом и ее тоном. В тысячный раз убедился в том, что мы не знаем, не понимаем не только посторонних, но и близких нам людей. Как могут романисты писать тексты по шестьсот страниц о том, о тех, кого вовсе не знают? Шарлатаны.
После долгого напряженного разглядывания «Спящей обнаженной» Матильда вдруг застонала. Затем стон ее перешел в экстатическое всхлипывание.
Еще через минуту она действительно кончила, курлыкая и трясясь, и упала в обморок.
Я едва успел подхватить ее и не дать стукнуться головой о каменный пол.
Кто-то пододвинул к нам стул, и я усадил на него Матильду. Смотрительница галереи принесла стакан минеральной воды. Матильда очнулась, несколько раз глотнула, понемногу пришла в себя, покраснела и опустила глаза.
Тихо извинилась по-немецки перед смотрительницей и публикой. Ее не поняли, но некоторые любители Бальтюса подошли к ней, похлопали по плечу и жестами выразили свое сочувствие и солидарность.
Остальные полотна Матильда осматривала крепко прижавшись ко мне. Для верности я обнял ее за талию.
Пошли наугад по хорошо освещенному коридору, ведущему в недра замка. Поглядели на немногие сохранившиеся фрески, прочитали памятную надпись, полюбовались гербами на стенах и красиво выложенными сводами.
Спустились по одной лестнице, по другой, повернули…
— Почему ты молчишь?
— Не хочу тебе мешать вспоминать твою «Спящую обнаженную».
— Ты мне не мешаешь.
— Ты что, и вправду кончила?
— У тебя есть такт, это приятно.
— Мне просто завидно. Ночью ты была тише.
— Ночью я не могла кричать, так мне было хорошо.
— Ах ты плутовка, опять вывернулась. И как изящно!
— Не могу поверить в то, что у тебя есть комплексы.
— Комплексов нет, но опасения имеются.
— К черту и то и другое. Куда это мы зашли? В подземелье?
— Нет, мы еще выше уровня моря. Видишь, — свет льется из бойниц. Оттуда обороняющиеся стреляли из пушек по осаждающим замок ордам варваров. Лили кипящую смолу и показывали нападающим язык.
— Говорят, там внизу сохранилась подземная тюрьма римлян. Помещение для пыток. Колыбель Иуды, Нюрнбергская дева… И камеры для заключенных. Посмотрим?
— Пожалуй с меня хватит ужасов. Давай лучше выйдем на набережную, погреемся на солнце, посидим в кафе, поедим салат с инжиром. Или закажем жирный итальянский пудинг.
— Нет, милый, прошу тебя, спустимся еще на несколько этажей вниз… прошу… мне так любопытно. Никогда не бывала в античной тюрьме.
— А в обыкновенной, современной, бывала? Я два года назад всего одну ночь провел в камере — на всю жизнь достаточно.
— Это из-за тех оторванных голов?
— Из-за них.
— Тебя допрашивали?
— Еще как.
— С пристрастием?
— Да. Но на колыбель Иуды меня не сажали.
— У тебя на спине и ягодицах странные шрамы.
— Это реликты другой жизни.
— Не мудри, кто тебя так?
Зря я заговорил с Матильдой о камере. Забыл о том, что может из-за этого произойти.
Мы все еще болтали, когда передо мной внезапно возник, как из-под земли вынырнул, незабвенный комиссар Леперье. Комиссар протанцевал на цыпочках несколько па и быстро проговорил:
— Жалко, жалко, что я тогда вас на пирамидку не посадил. Вы бы у меня во всем сознались. Вы же слабак! И кровожадный убийца. Вы виновны, князь! Виновны! Виновны! Мне не удалось вас изобличить, но от высшего суда не убежишь. Ни на Линкольне, ни на яхте! И в замке не спрячешься! И под юбкой у вашей дамы тоже! Ха-ха! Вы кажется еще не поняли, что она вовсе не та, за которую вы ее принимаете. Готовьтесь к тому, чтобы выпить горькую чашу до дна! Да-с, князь, до дна! Не хотите ли в зеркальце взглянуть?
И он ткнул мне в лицо большое овальное зеркало в медной оправе.
Я невольно посмотрел в него, но вместо себя увидел какую-то гадкую рожу с тремя носами и четырьмя глазами и с огромным зубастым ртом. Рожа эта ухмыльнулась и произнесла важно:
— Запомни, рыбка, сумма квадратов катетов не всегда равна квадрату гипотенузы. Хррак и готово! Все птички разлетелись. Иди, ищи, ветра в поле.
Матильда никак не отреагировала на появление Леперье, очевидно она его не видела и не слышала. Положила руки на стену, состоящую из мощных прямоугольных блоков. Глубоко задумалась. И глаза закрыла.
— Милая, пойдем отсюда.
— Отойди.
— Что с тобой, дорогая?
Матильда отошла от стены, взяла меня за руку, потянула, и сказала упрямо:
— Хочу в римскую тюрьму. Пойдем, я отведу тебя вниз.
Повисла у меня на правой руке как свинцовая гиря. Я подумал, что она дурачится, сказал ей что-то ласковое, а затем попробовал стряхнуть ее с себя. Но не тут-то было, Матильда вцепилась в мою руку как львица в антилопу. И потянула меня к запертой на висячий замок двери, на которой была табличка с надписью: «Стоп! Не входить! Опасная зона!»
Сорвала замок вместе с петлями так легко, как будто они были из бумаги, открыла дверь и подтолкнула меня к винтовой лестнице, ведущей в подземелье.
Мы начали спускаться.
Я чувствовал себя провинившемся школьником, которого тучная учительница биологии ведет за руку к директору.
Круглые стены вокруг нас были сырые и страшные, как будто изъеденные крысам, ступеньки — грубо обтесанные, скользкие. Редкие лампы почти не светили.
Я расслышал доносящиеся откуда-то снизу непонятные звуки. Кто-то пел заунывную песню, а ему подвывала стая шакалов или волков.
Несколько раз я робко пытался повернуть назад, но каждый раз Матильда висла у меня на руке и толкала меня вниз. Я не хотел бороться с ней, потому что боялся, что кто-нибудь из нас споткнется, покатится вниз по лестнице и разобьется.
Наконец спуск кончился.
Мы очутились в круглом зале с невысокими колоннами, похожем на крипту. По всему периметру были вырублены ниши, в которых стояли статуи каких-то невыносимо уродливых божков, похожих на работы Гигера. Перед ними горели черные свечи.
Матильда провела меня по кругу.
У каждой ниши она останавливалась и бормотала заклинания. На помертвевшем ее лице я заметил гримасу безумной торжественности.
Подруга моя стала неузнаваемой, даже фигура ее изменилась…
Одета она была тоже не так, как до нашего спуска по лестнице. Темный полупрозрачный плащ с капюшоном покрывал ее с головы до пят. Под плащом она была нагая. На ногах ее не было обуви.
В середине крипты возвышалась мраморная статуя неизвестной мне богини, окруженная горящими свечами. Только свечи эти были красными.
Матильда встала на колени и заставила меня сделать тоже самое. Опустила голову и начала бормотать заклинания.
Двухметровая богиня была обнажена, крылата и рогата. В поднятых ее руках она держала предметы, похожие на большие петли. Ступней у богини не было, вместо них на каждой ноге она имела по три длинных пальца с согнутыми когтями, как у птицы.
Кто-то дунул мне в ухо: «Астарта…»
Астарта, великая мать людей и богов. В руках она держала анхи, «узлы жизни».
Подумал: «Матильда явно знала, куда меня ведет и зачем. Никакая римская тюрьма ее не интересовала. Что ей тут нужно?»
Долго гадать мне не пришлось.
Матильда резко встала и сбросила плащ.
Подошла к статуе, обняла ее, прижалась и… слилась с ней.
Статуя ожила.
Захлопала крыльями как птица, взлетела…
Полетала в крипте, потом встала на ноги там, где стояла раньше, и поманила меня пальцем. Я подошел к ней. А она надела один из анхов мне на шею и резко его стянула. Крипта затряслась и запрыгала. Потом все померкло.
Я шел по узкому проходу между каменными стенами.
Тот звук, который я впервые услышал когда мы начали спускаться по лестнице, стал заметно громче. Он был теперь похож на гром от множества молний.
Стены фосфоресцировали неприятным, переливающимся как северное сияние, синеватым светом. Неожиданно я увидел перед собой старых знакомых. Мне показалось, что они состояли из теней или эктоплазмы.