— Как трогательно и не похоже на тебя!
— Что делать! Нам всем время от времени приходится выходить из роли.
Я протянул Азалии камень.
Азалия посмотрела на него и задрожала. Не верила своим глазам. Так опьяняюще красив был камень.
Даже не поблагодарив меня за подарок, жадно выхватила Око Афродиты у меня из рук. Поцеловала его и тихо что-то прошептала, а затем передала его кому-то через щель между ширмами. Мне показалось, что я узнал руку, взявшую его.
Мы разделись.
Я попытался обнять Азалию и поцеловать в губы, но она грубо отпихнула меня и проговорила раздраженно:
— Не хочу я твоих слюнявых ласк. Делай свое дело побыстрее. Я хочу домой.
Затем решительно и по-деловому положила мои руки на свои маленькие смуглые груди, широко раздвинула худые точеные бедра… а потом, убедившись в том, что я готов к бою, обхватила меня ногами и сама, как игольчатое ушко на нитку, наделась на мой член.
Это причинило ей боль. Азалия громко застонала…
По щекам ее потекли слезы.
Я кинул полотенце с двумя пятнышками крови за ширму. Семья Азалии отозвалась радостным воем.
Я жалел девочку, но одержать себя и остановиться был уже не в состоянии. Мне так ее хотелось!
Начал скачку медленно. Потом увеличил темп.
Закусил удила и скакал, и скакал на огненном скакуне, пока не врезался в Солнце.
Моя невеста, вместо того, чтобы обнять меня и улыбнуться, злобно укусила меня в плечо. Потом еще раз — в руку. Да так сильно сжала зубы, что вырвала кусочек кожи.
А затем… я заметил в ее руке нож…
Она вонзила мне его в горло и прохрипела:
— Ненавижу тебя, проклятый старик, меня не купишь! Я люблю другого и буду ему теперь верна до самой смерти.
Видимо, человек в вишневом костюме сказал мне не всю правду.
Перед тем, как умереть, я опять услышал тот звук. На сей раз он был похож на тихий свист.
Я шел по другому лабиринту сумеречной зоны и уже забыл и об Азалии, и о ее семье, и об отеле с каменоломней.
Вышел на рыночную площадь старого Парижа.
Что там творилось! Повсюду валялись трупы, ошалевшая чернь срывала с мертвых одежду. На наскоро сколоченных виселицах висели повешенные. Католики не щадили ни пожилых людей, ни женщин, ни детей. Недорезанных добивали палками. Беременным вспарывали животы…
Сквозь какофонию смерти как бы из-под земли до меня доносился низкий хохот монсеньора.
В правой руке я держал окровавленный меч, в левой — только что отрубленную голову знатного гугенота.
КОМНАТА ИСПОЛНЕНИЯ ЖЕЛАНИЙ
Прошло месяцы или десятилетия, о которых я не могу вспоминать без стыда.
Надо кое-что объяснить. Остался во дворце я тогда не потому, что меня так уж привлекала комната исполнения желаний или служба у монсеньора. Просто мне очень не хотелось возвращаться в мою прошлую немецкую жизнь. К тому же меня мучило любопытство. Что еще скрывает дворец? Тогда я еще не понимал, что некоторые двери лучше не открывать.
А комната? Что она могла мне дать, кроме того, что я уже получил?
Яйца Фаберже? Корону королевы Елизаветы?
Похотливую грудастую негритянку из Гаити с двойной порцией Виагры и ВИЧ-инфекцией в придачу?
В юности я хотел разбогатеть, стать светским львом, купить виллу в Калифорнии с теннисным кортом, бассейном и джакузи, устраивать там шикарные парти. Сорить деньгами, блистать… вступать в связи с голливудскими дивами.
Ну вот, попробовал и это.
Увы, это тоже не для меня. На парти я чувствовал себя чужаком, самозванцем, вором. Болела голова. Поддерживать их разговоры ни о чем я не мог, блистать не получалось. Привлеченные моим богатством люди льстили мне в лицо, а за спиной у меня злословили и зевали. Дивы разделяли со мной постель, но презирали и ненавидели. Мужчины пытались шантажировать. Все — кто как мог — жадно вымогали у меня деньги.
Стал диктатором в одной латиноамериканской стране. Через три дня меня отравили крысиным ядом мои же охранники.
Стал королем Бенина. Меня свергли и продали в рабство.
Стал — только на часок — матерью Терезой. До сих пор тошнит.
Побывал на Луне и на Марсе. Мерзкие места.
Научился играть на губной гармошке блюз как этот беззубый негр, Сани Бой Виллиамсон второй. После получаса игры осточертело.
Побывал в Иерусалиме в последние дни и часы земной жизни Иисуса Христа. Наконец-то понял, что же тогда на самом деле произошло. И поклялся никому об этом не рассказывать. Христиане все равно не поверят, неверующим все равно.
Вмешался в текущие политические события на моей бывшей родине, раздавал деньги нищим в Африке, оплатил постройку новой библиотеки в Канберре — но ничего хорошего из всего этого не вышло.
С меня довольно!
Комната эта — ловушка для глупцов.
Нет, нет, дорогие обитатели дворца, я не шут гороховый и не стану больше изображать вам на потеху гиганта секса, мессию, гуманиста, борца, мецената, Герострата или собирателя сокровищ на земле. Увольте.
Убрал все новоприобретенное и вернул своей каморке ее первоначальный размер и вид.
И вот… который год уже сижу по-турецки на циновке из соломы голый и босой и смотрю на стоящую передо мной свечу в глиняном подсвечнике.
Пламя ее дрожит как испуганный кролик.
ПАЛАЧ
Не знаю, сколько еще времени прошло.
Дверь в мою камеру со скрипом открылась…
Передо мной стоял узколицый человек в длинной темной сутане с белым воротничком и внимательно смотрел на меня через круглые очки. Мне казалось, что он просвечивает мой мозг, читает мои мысли.
Через минуту монсеньор сказал густым низким голосом:
— Браво, Гарри! Не ожидал… вы выдержали испытание. Надеюсь, вы не обманываете меня. Это было бы недальновидно. Пойдемте, я хочу вам кое-что показать. То, что вы напрочь забыли.
— Поверьте мне, монсеньор…
— Довольно, Гарри. Ничего странного не замечаете?
— Вы имеете в виду коридор?
— О да, как вам нравится его новый вид?
— Декорация к фильму ужасов.
— Именно так. А там, куда мы направляемся, будет еще страшнее.
Коридор был выкрашен темной краской. Освещали его массивные бронзовые торшеры в виде горбатых мальчиков-уродов, держащих в руках черные свечи, горящие синеватым пламенем.
— Такой вид придал ему один из посетителей комнаты. Материализации его желаний остались в памяти моего дома. Как бы вам это объяснить… Они похожи на ваши голограммы. Мы почти на месте. Видите эту спиральную лестницу? Она ведет в подземелье.
Перед нами зиял конический, вершиной вниз, колодец. Подземная башня!
По краям ее вилась лестница. И ее освещали бронзовые торшеры, на сей раз — в виде нагих худых девочек, державших в ручках розовые свечи.
Мы прошли девять пролетов, каждый из которых, я считал, имел семнадцать вырубленных в граните ступенек. Стояли на мраморном дне колодца, украшенном большой золотой пентаграммой с непонятными мне знаками.
Спутник мой неожиданно положил свои ледяные руки мне на плечи и сурово посмотрел мне в глаза. Лицо его на мгновение представилось мне отвратительной козлиной мордой, украшенной изогнутыми бараньими рогами.
Я узнал Большого козла…
— Вы готовы?
— Да, монсеньор.
— Тогда пошли.
Он отпер низкую тяжелую дверь… и до меня донеслись истошные детские крики и хриплые мужские стоны.
Мы оказались в зловещем подвальном зале с таким низким потолком, что я мог достать до него рукой. В зал выходили тюремные двери.
Мне было холодно и жутко. Я подозревал, что меня привели сюда не для развлечения.
Монсеньор подошел к одной из дверей и жестом пригласил меня посмотреть в узкое прямоугольное отверстие.
Я ожидал увидеть тюремную камеру, но увидел уютную спальню с необъятной семейной кроватью.
На этой кровати…
Минут через десять я испытал нечто вроде коллапса всего существа.
Как бы сквозь сон услышал голоса монсеньора и маркиза.
— Как вы думаете, дорогой маркиз, он подойдет? Увидел капли крови на ляжке ребенка… и сознание потерял.
— Признаю, монсеньор, он чувствителен. Это, надеюсь, придаст представлению особую пикантность. Вы же не хотите, чтобы эту деликатную миссию выполнил какой-нибудь грубый солдафон с ослиным голосом и внешностью Приапа?
— Нет, конечно, но и чрезмерно чувствительной мимозе тут делать нечего.
— Полагаю, он сильнее, чем вы думаете, сильнее и жестче, чем он сам о себе думает… Согласитесь, далеко не каждый способен наслаждаться теми милыми шалостями, которые вы ему показали, а потом вести себя так, как будто он видит подобное впервые, да еще и в обморок упасть. Кстати, вы поверили в его отказ от желаний?
— Как вы можете спрашивать такое? Конечно, нет. Гарри умеет, почуяв жареное, прятаться за различными масками… и заговаривать самого себя подходящими трюизмами. На сей раз он выбрал Будду.
— И эта маска тут же приросла к его лицу. Не оторвёшь.
— О да. Потому я и согласился попробовать его в деле… Ему нужно помочь надеть правильную маску. Попросите шевалье поговорить с ним. У него это хорошо получается. И еще… пусть он немного подпалит Гарри шкуру… за то, что вздумал меня дурачить.
— Будет сделано, монсеньор.
Очнулся я в моей темной каморке. На кресте.
В кресле передо мной сидел шевалье и зевал. Играл своим перстнем и слепил им мне глаза.
— За что вы меня мучаете?
— А ты до сих пор не догадался?
— Нет.
— А ты подумай. Вспомни хорошенько, чем ты на самом деле занимался в комнате.
— Я ничего не могу вспомнить кроме того, о чем вы уже все знаете. Гордиться особенно нечем…
— Правда? А о том, что ты видел в подземелье, ты тоже ничего не можешь мне сказать?
— Отпустите меня. Я не сделал никому ничего плохого.
— Как трогательно! Монсеньор не любит быть одураченным, а ты умудрился и его и всех нас обхитрить.
— То, что я видел в подземелье — гнусность. Я на такое не способен.
— Ты уверен, дорогой папочка?