В вагонах эсбана мне все чаще попадались на глаза люди-двойники. Мрачные и синие как сфинксы. И коренные берлинцы, и беженцы-арабы, и турки, и циклопы. Одинаковые одноглазые люди в одинаковой одежде. Но никто, кроме меня, этого не замечал… или всем все равно?
Только коричневые оборотни кривили свои страшные волчьи пасти.
Однажды, прямо на моих глазах, два мужа-клона обменялись женами-клонами и не заметили этого. Разъехались так, как будто ничего не произошло. Только там, где это случилось, повисли в воздухе подозрительные пестрые ленточки.
Но больше всего меня поразил рассказ одного знакомого психиатра о происшествии в приемном отделении клиники Шарите.
Ночью туда заявилась компания шумных цыган, взрослых и детей. Были среди них и скрипачи, и плясуньи, и барабанщики. И даже один шпагоглотатель.
От встретившего их дежурного врача — они потребовали не медицинской помощи, а католического священника. Они хотели, чтобы священник провел — тут же, в приемном отделении — обряд изгнания дьявола из одной двенадцатилетней цыганочки, заявившей врачу на плохом немецком, что «к ней каждую ночь приходит черный дракон, кусает ее в живот, а потом заставляет ее часами отбивать с ним чечетку».
Врач священника звать не стал, а с огромным трудом оторвал визжащую девочку от матери и отца и отвел к гинекологу (барабанщики бешено стучали, скрипачи скрипели, плясуньи плясали и трясли монистами, а шпагоглотатель так переживал, что подавился шпагой, ему пришлось оказывать первую помощь).
Гинеколог раздел малышку и обследовал. Выяснил, что девочка регулярно подвергается сексуальном насилию. Вагинальному и анальному. И что она — беременна.
Отец ее не стал отнекиваться, а честно признался, что каждую ночь совершает с дочерью половой акт… но «никогда не насилует ребенка, а действует лаской и нежностью». Кроме того, он «разрешает любить ее трем своим неженатым братьям и престарелому отцу-инвалиду».
После того, как дежурный врач не без помощи прибывшей полиции отправил девочку в отделение закрытой психиатрии (это было единственной возможностью, изолировать ее от семьи хотя бы временно и подлечить), цыгане покинули приемное отделение. С угрозами, проклятиями и плевками в сторону врача. И барабанным боем.
А через час или два в приемном отделении снова появились цыгане. Новые, но как две капли воды похожие на ушедших. С двойником-отцом и двойником-девочкой. С плясуньями и барабанщиками. Только вместо шпагоглотателя пришел жонглер. Все повторилось как в страшном сне.
Больше всего в рассказе психиатра меня поразило не то, что взрослые мужчины делали с ребенком (бывает и хуже), а то, что он сказал в конце своего рассказа:
— Представляешь, два таких жутких случая за ночь — я даже не успел перекусить и выпить кофе. Уши до сих пор болят от проклятых барабанов.
То, что в больницу приходили двойники, его вовсе не встревожило.
В околоземном космическом пространстве неожиданно появилась новая орбитальная станция. Которую никто не запускал. Она была точной копией уже существующей станции.
Телевидение и другие поставщики новостей начали, как ни в чем ни бывало, давать в эфир и печатать репортажи о научных достижениях ученых, работающих на двух станциях в околоземном пространстве.
На Алексе стали все чаще появляться целующиеся лесбиянки-близнецы.
А знаменитая белая медведица Альфа в берлинском зоопарке родила медвежонка с шестью лапами.
Неделю назад рядом с Потодамской площадью сама собой выросла новая телебашня, точная копия башни на Александерплатц. И тут же начала транслировать те же каналы, что и первая. Только вверх ногами. И это не было замечено ни прессой, ни публикой.
Как не было замечено и то, что из могил в парке Сан-Суси вылезли четырнадцать легавых собак Фридриха Великого и провыли хором (я не шучу) ораторию Баха. После чего разбежались в разные стороны.
Рядом с канцлершей в правительстве Германии вдруг забегала и затараторила вторая Меркель. Казалось бы, это должно было привнести в работу правительства хаос. Отнюдь! Они мирно разделили полномочия. Например, если первая, исконная Меркель, уезжала на две недели с официальным визитом в Индию, вторая Меркель — возглавляла заседания правительства в Берлине.
Поговаривают, что есть еще две, но я не верю.
В небе над нами уже давно летают три одинаковые Луны.
А где-то между Юпитером и Сатурном астрономы обнаружили вторую Землю и даже обменялись с ее обитателями радиосообщениями. Те, далекие от солнца земляне, пожаловались на то, что там холодно и скучно. Страны европейского союза уже спорят о том, как будут распределены между ними новые беженцы.
Позавчера я, к своему вящему ужасу, обнаружил, что недалеко, за кладбищем, на заброшенном земельном участке стоит двойник моего дома.
Нашей трехподъездной бетонной коробке — около сорока лет. Краска на стенах местами облупилась, швы между блоками обнажились. Двойник выглядел точно таким же сорокалетним бетонным ветераном, ни на год не моложе. И краска также облупилась и швы обнажились. Рядом с ним я испытал что-то вроде пространственного дежавю.
Инстинктивно нашел глазами окна на седьмом этаже. Да, сомнений быть не может, занавески те же. Бежевые, с квадратиками. В окне спальни — оставленная там висеть с прошлого рождества — красная звезда.
Решил, во что бы то ни стало, повидаться с самим собой.
Но сразу зайти не решился.
Меня остановил страх. Я боялся, что если мы посмотрим друг другу в глаза, то нарушится какой-то фундаментальный физический закон и… произойдет аннигиляция. Мы исчезнем или весь мир.
Вчера переборол страх и пошел. Туда. К самому себе в гости.
Был уверен, что мой двойник меня уже ждет.
Как я и предполагал, мои ключи подошли и к подъездной двери и к квартирной.
Вошел без звонка.
Обстановка знакомая. Даже телевизор такой же. И ковер. И два кинжала на стене.
Он сидел в итальянском кожаном кресле и ел бронзовокрасную грушу.
Предложил мне жестами сесть в кресло напротив и полакомится сочной курагой, лежащей на блюде. Блюдо покоилось на изящном старинном столике эпохи рококо. У меня дома такого столика не было. Откуда он его взял?
Двойник мой вызывающе посмотрел мне в глаза, явно для того, чтобы продемонстрировать мне необоснованность моих страхов, вытер губы и руки синим платком и заговорил высоким голосом.
Вежливо, но холодновато, поприветствовал меня, а затем — чуть ли не полчаса уговаривал меня лететь с ним следующим рейсом на Фобос. Показывал уже купленные билеты. Расхваливал отель, пляжи и публику. Убеждал не забыть взять с собой раскладушку, теплое пальто и ступу. Говорил, что ступа пригодится для приготовления пряностей, потому что суп из бычьих хвостов без пряностей невозможно есть, а тамошние повара ничего в пряностях не понимают и путают иланг-иланг с агар-агаром. А на раскладушке он, так и быть, будет спать сам, потому что на двухместный номер не хватило денег, а отпуск на морском курорте нам обоим необходим как воздух.
На кой черт мне теплое пальто в тропиках — он так и не объяснил.
НОРДРИНГ
Жил я тогда в блочном доме в берлинском Марцане. Была у меня соседка по лестничной площадке, Дорит Фидлер. Тихая такая, неприметная женщина. Бывшая гэдээровка. Не высокая, но и не коротышка, не толстая и не худая.
Сколько лет ей было, когда я впервые ее увидел, — не знаю, может 55, а может и 60, но выглядела она на 42.
Ходила, гордо запрокинув голову.
Короткая стрижка. Брюнетка. Седые пряди.
На ее узком лице застыла вечная улыбка, как это бывает иногда у продавщиц, работников похоронных бюро и педиатров.
Взгляд как бы удивленных карих глаз спокойный, уверенный… но с непонятным темным огоньком.
Я говорил ей при встрече: «Халло!»
Старался, по так и не изжитой привычке мачо, вложить в это слово особый интерес.
Она отвечала сухо и кратко: «Халло».
Легкий звук падал и исчезал.
После смерти мужа она жила одна в четырехкомнатной квартире.
Другая моя соседка, все-про-всех-знающая энергичная толстуха рассказывала:
— У Дорит дома — идеальная чистота. Наверное, убирается все время. Ни пылинки, как в операционной. Кухня умопомрачительная, на стенах — фотографии породистых лошадей. В гостиной крест черный с мертвой головой. Книжки про НЛО и Атлантиду. Бюст Одина с двумя воронами. В спальне — драконы китайские бумажные на веревочках. И везде — горшки с цветами. Бегонии. Всех видов и оттенков. Красиво, но… как будто не по квартире ходишь, а по оранжерее. Или по кладбищу поздней весной.
Мы, хотя и жили дверь в дверь, не общались, как это и принято в большом городе. Я занимался своей писаниной, боролся как умел с различными хворями, а госпожа Фидлер жила жизнью молодящейся, не унывающей вдовы. Играла в теннис на платном корте неподалеку, учила английский язык на курсах, регулярно плавала в бассейне, посещала берлинское общество оккультистов «Черная лампа», принимала у себя любовника и гостила все лето в его загородном доме, окруженном ореховыми деревьями и виноградниками, где-то под Дрезденом, — все это поведала мне все та же толстуха…
Даже лифтом не пользовалась, спускалась и поднималась на седьмой этаж пешком.
Друга госпожи Фидлер я ни разу не видел, не пришлось.
Толстуха описывала его так:
— Солидный господин из Штутгарта, высокий и богатый. Вдовец. После объединения Германии купил недвижимость на Востоке. Владелец конного завода. Не иначе как колдун. Приезжает на своей шикарной черной БМВ и забирает нашу Дорит с собой. Кажется, они учились в одном классе в провинции, и она была его первой любовью. Друг в друге души не чают.
Толстуха завидовала фрау Фидлер и не скрывала этого.
— Да, завидую. Потому что она — старая, а здоровье и фигура, как у молодухи. Потому что у меня нет богатого любовника с БМВ и призовыми лошадями. Меня никто не любит, кроме моих крошек…
Крошками толстуха называла своих несносных померанских шпицев, при каждой встрече истошно меня облаивающих и норовивших укусить за ногу.