«О! – с наигранным удивлением посмотрел на меня Алексей. – Да ты, я смотрю, умнеешь. Если ещё бороду отпустишь и покаешься, то тебе либо грехи отпустят, либо все обвинения снимут – знать только, кому каяться».
Борода у меня ещё росла редкая, как верблюжья колючка в пустыне, а каяться было не за что. Да и перед кем? Перед богом? Если его нет, а его нет, то моё покаяние растворится в пустоте. Если же он существует, а он не существует, то покаяние моё ему ни к чему. А может быть, перед церковью? Попы ждали от меня именно этого. Извинись я перед попами публично, возможно, они бы ходатайствовали о моей невиновности. И страх перед тюрьмой меня почти толкал заплатить уже кесарю его денарии, чтобы раз и навсегда покончить с этим цирком, в котором я бегал словно загнанная лошадь, пытаясь найти выход. Но и другое я понимал: никакие извинения и покаяния уже не могли мне помочь, приговор уже был отпечатан, и осталось его только огласить, чтобы потом забить меня плетью перед восхищенной публикой. И кто-то будет рукоплескать моей смелости и отваге, кто-то – сожалеть о недостаточной жестокости наказания, но, безусловно, всем им станет ясно одно: так будет с каждым, кто посмеет покуситься на неприкосновенность церкви. Церкви, сращенной с властью. Церкви, за блеском куполов которой скрыты тёмные пятна её кровавой истории. Церкви, отдалившейся от бога настолько, что упоминание в её сводах его имени само по себе уже стало богохульством.
Алексей, всякий раз покидая квартиру, оставлял меня наедине с мыслями, которые всегда норовили увести мой воспаленный мозг от возвышенного к низкому, спустить, как трусы с ягодиц, к похоти. Это напрочь очерняло мой «библейский образ мученика», которого от меня добивался адвокат. Одиночество странным образом руководит разумом. Казалось бы, мне следовало обдумывать план, где разыскать нужных свидетелей, а вместо этого в голове моей разыгралась буйная фантазия, будто Ирка случайно оказалась в этом подъезде и спускалась по лестнице как раз в тот момент, когда адвокат выходил из квартиры. Она его заметила первой и, чтобы не быть узнанной, быстро отвернулась и спустилась на лестничный пролет, где подождала, когда он вызовет лифт и уедет вниз. На причинах, побудивших её прогуливаться по лестницам, да ещё так высоко, я останавливаться не стал, в конце концов, она могла подругу навестить. Фантазии, в том смысле, что порой они могут быть совершенно сказочными, схожи со снами. Да и к чему останавливать сюжет и пытаться найти объяснение тому, что объяснению подлежать не может, ведь это всего лишь плод больного воображения? И вот уже события развивались дальше: она подошла к двери, озираясь на лифт, сначала прислушалась, а затем неуверенно нажала кнопку звонка. Динь-дон. Тишина.
Удары по ксилофону пробудили заспанный воздух квартиры, подняв пылинки, которые, сразу не разобрав что случилось, стали метаться в луче солнечного света, что пробился в расщелину между штор и уперся в пол. Ля-диез, фа-диез. Снова тишина.
Замешкавшись на несколько секунд, я прислушался: звонки стали настойчивее и даже нетерпеливее. Очередной звонок вывел меня из легкого оцепенения, я резко поднялся с дивана и, не глядя к глазок, отворил дверь. На пороге стояла Ирка, вполоборота, как будто собираясь уже уходить.
«Ты?» – не поверил я своим глазам.
«Так и будешь меня на пороге держать? – по-деловому отстранив меня, она прошла в квартиру. Ирка заглянула в комнату, зашла на кухню, открыла дверь в ванную. – А ничего ты здесь устроился».
Я стоял в коридоре на пути её передвижения и молчал, боясь спугнуть своё счастье. Завершив осмотр, она подошла ко мне. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза, а руки нашли друг друга и сплели из пальцев паутину, которая постепенно затянула нас в объятия. Незаметно мы очутились на диване, как тогда, в первый раз, в моей съёмной квартире. Языки по очереди заглядывали друг другу в рот, губы соскальзывали по лицу к шее, устремляясь к груди и животу. Иркина кожа была солоновата на вкус, да и у меня самого от волнения выступил пот. Мы упивались этими естественными ароматами, что не шли ни в какое сравнение даже с самым дорогим парфюмом. Тела начали биться в судорогах, и мы поспешно перешли от скользких поцелуев к коротким энергичным движениям, от которых старый кожаный диван даже сдвинулся с места.
«Как же ты меня нашла? Ведь я сам не знал адреса моего нового заточения, а адвокат наотрез отказался помочь мне связаться с тобой», – Иркины волосы рассыпались по моей груди, и я локон за локоном накручивал их на указательный палец.
«Смекалка и дикое желание сделали своё дело!» – Ирка приподняла голову и, хитро подмигнув, поцеловала меня в сосок.
«И всё же?» – не отставал я.
«Я проследила за твоим адвокатом, а потом незаметно зашла за ним в подъезд. Пришлось сидеть на этих чёртовых лестницах, дожидаться, когда он, наконец, выйдет. Всю задницу отсидела, – рассказывая свои шпионские приключения, Ирка ноготком водила по моей щеке. Затем неожиданно хлопнула меня ладошкой. – А ты ещё впускать меня не хотел!»
«В это трудно поверить, но я знал, что ты была за дверью», – пораженный совпадением реальности с моей фантазией, я дотронулся до Иркиных губ удостовериться, что это не было сном.
Желтый октябрь нехотя сбрасывал с себя листву. Лужи не успевали высыхать. Плотные днём облака к вечеру сменялись тёмными густыми тучами. Приближался мой двадцать второй день рождения. Ирка принесла мне мобильный телефон с левой сим-картой, по которому я наконец-то мог с ней общаться, а также выходить в интернет, хоть и с низкой скоростью. Чтобы соблюсти конфиденциальность, в соцсети под своим аккаунтом я не заходил, но зато мог читать, что происходит в мире и вокруг моего дела. Договорились, что в следующий раз Ирка придёт на день рождения. Раньше не получалось: к учебе она относилась, в отличие от меня, серьёзно, да и риск попасться за нарушение режима домашнего ареста был всё же велик. В любой момент могла появиться грудастая капитанша из уголовно-исполнительной инспекции.
Капитанше было немногим за тридцать, и, несмотря на богатые формы, которыми Ирка похвастаться не могла, была она стройна и очень привлекательна. Её талия даже в кителе была тонкой и подчеркивала шикарные бёдра, обтянутые форменной юбкой чуть ниже колен. Гладкое лицо капитанши всегда было украшено строгой улыбкой, а под чуть вздернутыми бровями блестели глаза-смородинки. Чёрные, как смоль, длинные волосы с седым, как будто специально окрашенным, локоном, были то распущены и лежали на погонах, то собраны в небрежный пучок, оголяя гибкую шею. С её приходом квартира сразу наполнялась древесными ароматами палисандра и сандала вперемешку с ванилью и кардамоном. Голос у неё был бархатистым, без высоких нот. Всякий раз, когда она говорила, я не мог отвести взгляда от её груди, которая то поднималась, то медленно опускалась, что, конечно, не оставалось незамеченным с её стороны. Мне казалось, что каждый раз между нами пробегал электрический разряд, и был он всё сильнее и мощнее. Мне так хотелось думать. Поводом служили её вопросы-шуточки на предмет «Чем я тут занимаюсь в одиночестве». В предпоследний раз, а было это в особенно теплый день короткой золотой осени, пришла она в распахнутом кителе и без галстука-листочка, а две верхние пуговицы её серой рубашки как будто нечаянно были расстегнуты. Я, как всегда, пригласил её пройти в квартиру. Сомкнув колени и сдвинув плотные красивые ноги в сторону, она присела на край дивана. Я стоял перед ней, держа в руках свой паспорт, и смотрел, как капелька пота, поблескивая в солнечном луче из окна, оставляя за собой еле заметный след-ручеёк, стекала от шеи прямиком в ложбинку между грудями. Капля утонула в тёмном ущелье как раз в тот момент, когда я почувствовал на себе изучающий взгляд капитанши. Губы её приоткрылись, будто начав что-то говорить, но я лишь услышал, как по её языку и зубам с посвистыванием вошёл глоток воздуха, качнув вверх и оголяя грудь из отворота расстегнутой рубашки. Вдруг телефон её громко зазвонил, она отвернулась от меня, доставая его из сумки, и кому-то поспешно ответила, что скоро освободится. Мне стало неловко, и я отошёл к окну, стараясь больше на капитаншу не смотреть. «Что это было? – думал я. – Неужели и впрямь она готова была пуститься со мной во все тяжкие? Или это была провокация? Игра?»
Оставшись один, я снова и снова отматывал пленку назад и каждый раз по-новому представлял наш разговор, молчание и не последовавшие за ними безумные объятья и жаркие поцелуи. Я скучал по ней. Не знаю, как это во мне уживалось: радость долгожданных встреч с Иркой и тоска по моей недоступной надзирательнице.
Двадцатого октября был очередным обычным днём моего пребывания под домашним арестом. Был четверг, и рабочая неделя стремилась к завершению. Алексей пришёл сразу после работы, принёс торт «Наполеон» и поздравил меня с днём рождения. Он передал поздравления от мамы, которая позвонила ему с самого утра, разбудив и подняв с кровати лучше пяти телефонных будильников. Долго адвокат задерживаться не стал, лишь выпил кружку чая с ароматом бергамота и съел два кусочка торта. Я тут же достал из стопки своих вещей телефон, установленный на беззвучный режим, и позвонил Ирке, которая ждала моего сигнала где-то во дворе. Через двадцать минут я уже открывал принесённое ей шампанское, а Ирка весело щебетала мне пожелания наискорейшего прекращения моего странного уголовного дела. Мы чокнулись высокими стаканами для сока как раз в тот момент, когда дверной звонок настойчиво ударил по ксилофону: «ля-диез, фа-диез».
«В ванную!» – молниеносно скомандовал я Ирке, а сам кинулся в прихожую за её кроссовками и курткой.
«Динь, дон!» – прозвучало прямо над ухом.
Закрыв Ирку с её вещами и шампанским в ванной, пригладив по пути свою челку, я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Неестественно увеличенные через сферическое стекло голова и грудь капитанши заслоняли обзор лестничной площадки. Я выдохнул, отер ладонь о футболку и щелкнул замком. Через распахнувшуюся дверь в квартиру хлынула лавина: капитанша, полицейский с видеокамерой в руках поверх головы, ещё двое в бронежилетах и за ними двое мужиков в штатском неопределенного возраста. Не обращая на меня внимания, лавина разлилась по квартире. Капитанша, по ходу зорко бросая взгляды на пустые комнату и кухню, подошла к ванной и рванула дверь. Демонстративно широко открыв дверь, она отошла в сторону, кивнув полицейскому с камерой, чтобы тот снимал, а потом – Ирке, чтобы та выходила.