При этих словах прокуроршу как-то странно передернуло, а свидетель продолжила:
«Но такое оскорбление не затронет ваши чувства, вашу веру в то, что вы на самом деле красивая и очень привлекательная. Если же вам каждый день будут напоминать, какая вы уродина, принижать ваши достоинства по сравнению с несомненно более красивой Анджелиной Джоли или Моникой Белуччи, то рано или поздно вы впадете в депрессию. Вот тогда-то ваша вера пошатнется. Но и это, надо сказать, произойдёт только в том случае, если вы и сейчас сомневаетесь в собственной неотразимости. Понимаете?»
Прокурорша, убрала за уши тёмные волосы и поправила воротник форменной рубашки. Она заметно нервничала и смотрела только в стол. Надо сказать, что и прокурорша, и свидетель-юрист были обе молоды и даже чем-то похожи. Бывает такое, когда совершенно чужие люди схожи не только цветом волос, фигурой, но и чертами лица, а также манерами. Вероятно, мимолетом где-нибудь в толпе их можно было бы даже спутать. Криворучко с интересом наблюдала за этим поединком молодых юристов, ведь её красота давно уже увяла, и напоминанием тому служила рыжая копна на голове, словно собранная дворником в кучу опавшая листва.
«Вы меня как юриста спросили. Что ж, отвечу, – свидетель буравчиком сверлила взглядом прокуроршу. – Уголовному преследованию по сто сорок восьмой статье подлежит лицо, которое выражает неуважение к обществу, к группе лиц, в целях оскорбления чувств верующих, то есть в целях оскорбления этой самой группы лиц. Вот, например, я православная, и моё общение с Богом, моё отношение к нему исключительно индивидуальное, личное. Оно наверняка отличается от отношения других верующих. Каждый из нас по-разному понимает и принимает Бога. Но при этом у нас, у верующих, есть общие ценности, которые нас объединяют – церковь, иконы, молитвы, обряды. Так вот, например, если в церкви во время проведения литургии кто-то громко крикнет, что Бога нет, а мы, все те, кто там собрался, полные дураки и слабоумные и что всех нас следует выслать на Луну, то у каждого из нас возникнут различные эмоции по отношению к тому бедному человеку. Кто-то будет возмущен, кто-то разозлится, кто-то и вовсе не обратит внимания на его слова. Но чувства к Богу при этом у нас всех останутся прежние. Свои собственные, индивидуальные чувства. Мы как верили в Бога, так и будем продолжать в него верить, и никакие слова, даже самые низкие и ругательные, не смогут поколебать наши чувства к Нему, нашу веру в Него. А раз так, то и оскорбить такие чувства невозможно. Если же после тех грязных слов кто-то из нас разуверится в Боге, поверит в Его несуществование, если он устыдится своей веры в Него, значит, и чувств никаких по отношению к Богу у такого человека не было, и вера его была неглубока. Что же до личного оскорбления присутствующих, то кто-то действительно может и обидеться. Кого-то может и задеть брань, но только лишь потому, что этот кто-то принял такие оскорбления на свой личный счет. Он может обидеться на слова «Вы верите – поэтому вы слабоумные» по той лишь причине, что сам не ценит высоко свои умственные способности, что сам в себе сомневается. Он может оскорбиться тем, что кто-то посторонний раскрыл его тайные страхи и неуверенность в себе, нажал на его больное место. Но будет ли такая обида иметь какое-либо отношение к его вере в Бога? Очевидно, что нет. Понимаете, коллеги, о чем я?»
На несколько секунд в зале повисла пауза. Судья сидела неподвижно, лишь чуть заметно шевелились её рыжие кудри в весеннем солнечном свете, что пробивался через окно. После недолгого замешательства прокурорша всё же решила уточнить:
«Вы так и не ответили на вопрос: как следует квалифицировать оскорбления?»
«Как юрист юристу хочу вам напомнить о свободе слова и совести, которые декларированы в нашей Конституции. Каждый из нас вправе верить в кого угодно, думать о чем угодно и говорить что угодно. Но оскорблять никто никого не вправе, такие проступки я как юрист и как человек решительно осуждаю. Но вопрос ответственности за оскорбление это не вопрос, который должен рассматриваться в уголовном процессе. Если кто-то был оскорблен, он вправе обратиться в суд с иском о защите чести и достоинства. В конце концов, статья есть соответствующая в Кодексе об административном правонарушении, и пусть сквернослов платит рублем за каждое сказанное бранное слово. Но лишать свободы за слова и уж тем более за мысли и высказывания недопустимо».
«Высказывания разные бывают, можно словами и к насилию призвать, и к войне», – вставила судья.
«Всё верно! Если бы этот молодой человек, – она махнула головой в мою сторону, – призывал к запрету христианства, ислама, к закрытию церквей, к убийствам монахов и прихожан, то был бы, несомненно, настоящим преступником, но судили бы его сейчас не за оскорбление совсем».
«Так ведь от оскорбления до убийства один шаг», – заключила судья.
«Ваша честь, если так рассуждать, то и ребенка, который стащил конфету со стола, тоже следует в тюрьму сажать, ведь ему до ограбления банка только дорасти осталось», – ответ был таким твердым, что даже дремавший сбоку пристав чуть было не кинулся прикрывать Криворучко своей грудью.
Свидетели толпились перед залом судебного заседания. После допроса они могли остаться послушать чужие показания, хотя и найти свободных мест в маленьком зале было сложно. Никого из них я никогда ранее не видел и был очень удивлен тому, что приходившие давать показания в мою защиту находили для этого время и желание. Я был уверен, что моя судьба всем была безразлична. И тем удивительнее было слышать от людей, что называли себя верующими, слова смирения и прощения. А ведь прощения-то я ещё ни у кого не просил. С какого-то прихода, не из города приходил игумен и очень кротко просил судью меня простить. Так и сказал:
«Вы простите его, он же не ведает, чего говорит. Это он по молодости и горячности своей. А что до оскорбления, так разве можно истинную веру оскорбить?»
Так с улыбкой и вышел из зала. Это никак не вязалось с моими прежними взглядами. Были, правда, и те, что уверяли, будто были глубоко оскорблены моими видеороликами.
«Фамилия, имя, отчество?» – вот уже спрашивала судья очередного свидетеля.
«Ларина Елена Станиславовна», – женщина стояла в застегнутой куртке, в платке поверх головы, с сумкой в руке.
«При каких обстоятельствах вы ознакомились с содержанием видеороликов подсудимого?» – задала вопрос прокурорша.
«Я пришла в храм, и сестра Ольга, она там свечи убирает и за порядком следит, мне сказала сходить к следователю. Вот я и пришла, а следователь мне показал ролик, как вот этот, – она пальцем показала на меня, – в храме нашем ловил таких маленьких. Как их?»
«То есть вы только у следователя этот ролик увидели?» – уточнил адвокат.
«Ну а где ещё мне было его увидеть? У меня ведь нет интернета», – пожала плечами свидетельница.
«Хорошо. Вот вы посмотрели тот видеоролик и какие эмоции испытали?» – опять задала вопрос прокурорша.
«Я сильно оскорбилась», – возмущенно ответила свидетельница.
«Что именно вас оскорбило и какие чувства были оскорблены?» – уточнила прокурорша.
«Ну вот что он, вот этот, – она вновь ткнула в мою сторону пальцем, – ходил по храму и искал там этих маленьких. Ну как их?»
Сощуренным глазом она посмотрела между большим и указательным пальцем на прокуроршу в ожидании подсказки.
«Покемонов», – помогла ей та.
«Да, искал и ловил покемонов», – она снова сощурила глаз и посмотрела через небольшое расстояние между большим и указательным пальцами, показывая на размер тех мерзких тварей.
«А какие чувства были у вас оскорблены при этом?» – продолжала задавать вопросы прокурорша.
«Вера. Моя вера во Христа», – напористо отвечала свидетельница.
«Ваша вера во Христа была оскорблена тем, что кто-то в храме ловил покемонов?» – спросил адвокат.
«Да именно этим», – ответила она.
«А кто такие покемоны? Почему ваша вера была оскорблена тем, что их ловили в храме?» – задал вопрос адвокат.
«Это такие чудища. Страшные и большие. Они как черти. Чертям ведь в церкви совсем не место! Этим они и оскорбили меня очень сильно», – путаясь, ответила свидетельница.
«Вы же сперва сказали и даже показали, какие эти покемоны маленькие, а теперь утверждаете, что они большие и страшные?» – её ответами был поражен не только адвокат, но и прокурорша, которая готова была разорвать свидетеля на тысячу маленьких покемонов.
«Так если к экрану ближе подвинуться, то большие», – не понимая, чего от неё хотят, ответила она.
«Если покемоны – черти, то их тем более надо было поймать и выгнать из храма?» – Алексей задал вопрос свидетелю, а сам развернулся к прокурорше, как бы спрашивая, где та отыскала эту оскорблённую.
«Ну, конечно, этих чертей надо было поганой метлой гнать! Но не телефоном же?» – вконец запутавшись, ответила женщина.
«Всё ясно, свидетель, вы свободны», – вмешалась судья, тем самым завершив допрос.
Прокурорша вздохнула облегченно, а оскорбленная прихожанка, ничего не понимая, боком вышла из зала заседаний, пропуская в дверях нового свидетеля.
«Фамилия? Имя? Отчество?» – стандартно поинтересовалась судья.
«Корольков Александр Владимирович. Яков, Яша Король – это псевдоним мой, как у Корнея Чуковского», – с лучезарной улыбкой ответил знаменитый в городе N радиоведущий. На его чёрной толстовке огромными белыми буквами было написано «Посторонись», смотрелось прикольно.
«Вы знакомы с подсудимым или другими участниками процесса?» – спросила судья.
«Нет, я узнал о Руслане только из новостей. Мне стало интересно, и я зашёл на его канал и просмотрел все ролики», – ответил Яша, не переставая улыбаться, раздавая всем присутствующим хорошее настроение.
«Какое впечатление эти ролики на вас произвели? Вас оскорбили они или, может, побудили к ненависти или вражде к кому-либо?» – приступил к допросу адвокат.
«Сперва я только про покемонов в храме посмотрел. Это видео чистой воды журналистское расследование. Он, то есть подсудимый – ведь так нужно называть? – снял его, как профессиональный журналист. Я ведь сам журналист, я ведущий на