Храме на Крови?» – вела допрос прокурорша.
«Во второй половине августа прошлого года, точную дату я уже вспомнить не могу, Руслан попросил меня снять его на видеокамеру. О чем будет видеоролик, он не рассказывал, просто попросил снять его со стороны. Мы пришли к храму, я стала его снимать прямо на улице, у дороги. Руслан в это время проговаривал текст, но я его практически не слышала из-за шума проезжающих машин…»
После моего повторного ареста я ничего об Ирке не слышал. Просил адвоката и даже следователя связаться с ней, пусть даже просто чтоб привет передать. Когда следствие закончилось и я стал знакомиться с материалами дела, следователь устроил для меня с ней встречу.
Уголовное дело представляло собой семь увесистых томов, в которых заключения всяких экспертиз занимали больше всего места. Поэтому я знакомился не спеша. Однажды, когда я что-то выписывал для себя в тетрадку, в кабинет зашла Ирка. Следователь спрятал уголовное дело в сейф и сказал, что у нас есть несколько минут поговорить.
«Потом мы дошли до храма и зашли внутрь. Там было тихо и почти не было людей. Руслан ходил по храму с телефоном и в мобильную игру ловил покемонов, которые появлялись на экране. Мы вели себя в храме очень тихо, даже совсем не разговаривали. Как он потом монтировал видео, я не знаю. В этом я никогда участия не принимала и особенно не интересовалась его каналом и тем, что он снимал. Я слышала, что он критиковал церковь, но об этом мы с ним старались не говорить, поскольку мне это было не интересно и не близко…»
Мы сидели друг напротив друга и просто молчали минут пять. Многое произошло, и многое мне стало понятно за всё то время, что прошло с нашей последней встречи в мой злополучный день рождения. Но вопросы оставалась, и я хотел получить на них ответы.
«Русланчик, прости меня», – начала она и заплакала как ребенок.
«Кто я такой, чтобы прощать и отпускать грехи?» – каждое слово мне давалось очень тяжело.
«Они меня прижали, – всхлипывая, несвязно говорила она. – Я не думала, что они будут следить за мной».
«Да я так и понял, что они просто проследили», – ответил я.
Никого, кроме себя, я не винил за тот случай. Ведь я должен был понимать, что хату Алексея будут пасти, чтобы поймать меня на нарушении домашнего ареста. И Алексей мне об этом неоднократно говорил и предупреждал. Я сам втянул Ирку в это дело и должен был ещё перед ней извиниться.
«Я не про домашний арест, – вытирая сопли и слезы, сказала она. – Таблетка была моя. Прости, я не сказала тебе, хотела предложить попробовать. Я её тогда на кухне положила и забыла. А когда наутро с обыском пришли, ты же помнишь, что я голая в комнате простояла, как и ты. Нас никуда не пускали, пока не обыскали каждый угол».
«Но ты ведь мне говорила, что не баловалась никогда?» – не верил я своим ушам.
«Так и было. Оксанка-сучка сунула попробовать. Не знаю, как они её нашли, я же пакетик в коробку с чаем засунула».
Ирка почти успокоилась.
«Но ведь экспертиза показала, что той таблетки недостаточно было для привлечения по уголовке за наркоту?» – спросил я, всё больше запутываясь в догадках.
«Всего там было достаточно. Не знаю, как так получилось, но они меня выследили. Это было перед твоим днём рождения. Я взяла у Оксанки пару таблеток, хотела, чтоб мы с тобой вместе побалдели, праздник хотела тебе устроить настоящий. Они меня прямо на улице задержали. Там был тот, из ФСБ, что обыск проводил», – она снова заревела.
У неё даже легкая истерика случилась. Ирка то начинала говорить, то снова пускала слезы, обнимая свои колени.
«Что мне оставалось делать? Это же вся жизнь под откос! Я ведь только на юрфак поступила… Я ведь адвокатом хотела стать… Он мне как нарисовал картину… Я была готова на всё… Русланчик, у меня выбора не было… Я не знала, что мне делать».
Я молчал. Не знал, что тут можно было сказать.
«Почему ты тогда мне не сказала, когда в последний раз пришла?» – спросил я её.
«Боялась. Очень сильно… Меня запугали и сказали, чтоб ты ни о чем не узнал. Им надо было тебя снова в СИЗО запихать», – она продолжала реветь.
Наконец, я к ней подошёл, присел на корточки, обнял за голову. Она продолжала сидеть, скрючившись, закрыв лицо ладонями. Волосы её пахли чем-то приятным и свежим. После камеры обоняние сильно притупилось и различались только плохие и хорошие запахи. Только чёрное и белое. Только злое и доброе.
«Слушай, – спросил я её, когда она немного успокоилась и перестала всхлипывать, но так же продолжала сидеть, пряча от меня лицо, – я в материалах дела справку видел: они меня ещё давно пасли, до покемонов?»
«Помнишь, я тебе говорила про киберпатруль?» – подняла она голову. Глаза её были мокрые и красные.
«Ну да», – стал припоминать я тот разговор.
«Мы только познакомились с тобой. Я твой ролик смотрела на телефоне, а он увидел. Попросил ссылку кинуть, – она то смотрела мне в глаза, то отводила взгляд. – Мы с ним в школе дружили. Ну так, несерьёзно всё было. А потом, когда тебя встретила, с ним всё сошло на нет».
«То есть это твой бывший меня фээсбэшнику сдал? – осенило меня. – Тебе в отместку?»
Ирка ничего мне не ответила, а только снова заревела, обняла меня за шею, крепко прижавшись.
«Вы видели смонтированный ролик? – спросил Ирку адвокат. – Этот ролик вызвал у вас какие-то чувства? Был ли он для вас оскорбительным? Может быть, у вас появилось после просмотра желание с кем-нибудь расправиться?»
«Да, ролик, конечно, видела. Какие чувства?» – она вдруг замолчала.
Ее глаза вмиг наполнились слезами, готовыми хлынуть водопадом. Она впервые за всё время допроса посмотрела на меня.
Разве мог я её в чем-то винить? Ей только-только исполнилось восемнадцать. Она была красива, как золотая осень. Какие глупейшие ошибки приходятся на эту славную пору! Кто из нас думает о последствиях, об ответственности, об угрызениях совести в это время? Мы легко влюбляемся, легко любим, легко расстаемся, легко забываем, легко прощаем. Даже ненавидеть у нас в эти годы получается как-то по-особенному легко, без злобы. Как же я её любил! Я любил её тогда, в кафе у огромного окна. Я любил её и там, в моей уютной съёмной берлоге, и в адвокатской квартире. Я загибался без её любви в тёмной и вонючей камере. И как же сильно, наверное, ещё сильней и безрассудней я любил её в тот момент, когда она ответила на последний вопрос и закрыла лицо ладонями:
«Мне стало страшно».
Допрос свидетелей был окончен.
36. Прокурорша
«…В ходе предварительного расследования действия Соколова Р. Г. в Храме на Крови были квалифицированы по части второй статьи 148 УК как совершение публичных действий, выражающих явное неуважение к обществу в местах, специально предназначенных для проведения богослужений. В ходе судебного заседания государственный обвинитель исключила квалифицирующий признак данного состава преступления «в местах, специально предназначенных для проведения богослужений» как излишне вмененный. Переквалификация на часть первую вышеназванной статьи является правильной.
Признавая подсудимого виновным по указанным преступлениям, необходимо отметить, что согласно Конституции каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания или не исповедовать никакой религии, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними. Гарантируя свободу мысли и слова, Конституция запрещает пропаганду или агитацию, возбуждающую социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду, пропаганду социального, расового, национального, религиозного превосходства и устанавливает, что права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом соразмерно конституционно значимым целям. Международно-правовые стандарты в области прав человека, провозглашая право каждого человека на свободное выражение своего мнения, вместе с тем также предусматривают, что всякое выступление в пользу национальной, расовой или религиозной ненависти, представляющее собой подстрекательство к дискриминации, вражде или насилию; всякая дискриминация на основе религии или убеждений должны быть запрещены законом.
В судебном заседании неоднократно звучали реплики о том, что Соколов Р. Г., являясь борцом за гражданские права, стал жертвой несправедливого преследования, незаконно привлечен к уголовной ответственности, что судят его за компьютерную игру, за ловлю покемонов в храме, за то, что использовал сотовый телефон в храме. Данные реплики, по сути, являются неверными. В данном случае виновный нарушил охраняемые законом общественные отношения. Таким образом, высказывание о том, что его судят за компьютерную игру – «за ловлю покемонов в Храме», умалчивая при этом об иной, значимой и полной информации по делу, является неправильным, искажающим истинное положение дел, вводит граждан и общество в заблуждение. Согласно Конституции РФ каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, свободно выбирать, иметь и распространять религиозные и иные убеждения, но не в ущерб другим гражданам, иное влечет уголовную ответственность.
В ходе судебного заседания были допрошены 20 свидетелей обвинения и 19 свидетелей защиты, которые выразили своё личное отношение к видеороликам, вместе с тем составы преступлений по вменяемым ему статьям являются формальными, в связи с чем показания указанных свидетелей не влияют на квалификацию действий подсудимого, её оценку, на выводы о виновности подсудимого…»
Уже везде бежали апрельские ручьи. Солнце уже растопило чёрный снег, превратив его в земляную жижу. Птицы щебетали с раннего утра, с первыми лучами, не давая насладиться последними минутами перед ненавистным подъёмом. Одно было хорошо, что в общей камере я стал проводить всё меньше и меньше времени. Иначе бы ночные прогоны, от которых меня никто бы не освободил, убили бы меня, и весь суд я бы просто проспал.