Когда в купе проводников девятого вагона постучали, Лариса Селезнева проснулась не сразу. Только когда постучали во второй раз, настойчивей, Лариса резко села на постели и только потом открыла глаза. Кто-то из пассажиров, подумала проводница. Ни минуты покоя.
Стук в дверь раздался снова.
– Сейчас, – недовольно сказала Лариса, мельком глянула в зеркало и открыла дверь. Только после того, как дверь с шумом отъехала в сторону, Лариса сообразила, что вообще-то сейчас должна была бодрствовать ее напарница, Виктория Егоровна.
Перед дверью стоял какой-то парень.
– Чего тебе? – спросила Лариса. Парень был точно не из ее вагона.
– Можно войти? – с улыбкой поинтересовался парень.
– Куда?
– В купе.
– Чего? – Лариса почувствовала, как краска начала заливать лицо.
Какой-то хмырь разбудил ее, а теперь несет чушь…
– Минуточку, – парень достаточно фамильярно толкнул проводницу в грудь, шагнул вслед за ней в купе и закрыл за собой дверь.
– Ты чего? – потеряв от неожиданности голос, прошептала Лариса.
– Не насиловать, не бойся, – парень закрыл дверь на замок.
– Я кричать…
– А я тебе глотку вырву, сука, – также мило улыбаясь, пообещал парень. – Сидеть.
Лариса села.
– Ты тут часто ездишь.
Лариса не поняла, спрашивал парень или наоборот, констатировал, но на всякий случай кивнула.
– Очень хорошо. Значит, мы всегда можем с тобой снова встретиться. Так?
– Ага, – выдавила из себя Лариса.
– Значит, нам с тобой ссориться не с руки…
– Да, – торопливо согласилась Лариса, – конечно.
Она слышала рассказы о нападениях на вагоны. Эти рассказы были очень похожи на слухи, но и на правду они тоже были слишком похожи. Времена такие.
За дверью послышались шаги, тяжелые, будто что-то перетаскивали.
– Чтобы мы с тобой не ссорились, красавица, ты сразу после моего ухода все забудешь. Договорились?
– За-забуду.
– Очень хорошо. И если до места назначения обнаружишь в вагоне что-нибудь странное – не станешь этого замечать. Ага?
– Ага.
Из коридора послышался тихий разговор, слов Лариса не разобрала. Потом Лариса почувствовала, что поезд притормаживает.
Лязгнула дверь в тамбуре.
– Мне пора, – снова улыбнулся парень, – а ты лучше не забывай, что я тебе говорил. О своей напарнице не переживай, с ней тоже поговорили.
Парень вышел, через секунду поезд снова начал набирать скорость – Лариса сидела не шевелясь, глядя на дверь купе.
Потом пришла Виктория Егоровна, глянула на Ларису испуганными глазами, вздохнула тяжело, но ничего не сказала. Они не стали обсуждать случившегося. Когда к ним заглянула проводница из соседнего вагона и поинтересовалась, отчего это поезд притормаживал, обе недоуменно пожали плечами.
Поднимая всех пассажиров перед границей, Лариса заглянула и в третье купе, в котором ехали четверо украинцев с заработков. Автоматически предупредив о контроле, Лариса пошла к четвертому купе, потом замерла на месте и с трудом подавила желание вернуться и посмотреть снова.
В купе были не те, которые сели в Москве. Не те. Похожи, но… Словно во сне Лариса прошла по вагону, разбудив пассажиров в последнем купе, вернулась к Виктории Егоровне.
– Егоровна!
– Что?
– Ты…
– Что случилось? – лицо напарницы побледнело.
– Не… не знаю, – слабым голосом сказала Лариса, – может, показалось…
– Да что тебе показалось?
– В третьем купе. Там…
– В третьем? Где эти, с заработков? Что там?
– Посмотри сама, – Лариса снова села на постель, – посмотри.
Виктория Егоровна вышла из купе и вернулась через пять минут.
– Что? – не поворачивая к ней головы, спросила Лариса.
– Что делать теперь? – простонала Виктория Егоровна.
– Не те?
– Другие. Тех я запомнила, когда они вещи затаскивали. Не те. Что ж теперь…
Лариса тяжело вздохнула:
– Мне сказали, если я чего в вагоне увижу, чтобы виду не подавала.
– И мне, и мне сказали. Еще сказали, что у… убьют, если что не так, – Виктория Егоровна всхлипнула.
– А мы ничего и не видели, – неживым голосом произнесла Лариса. – Ничегошеньки.
– А если пограничники по документам увидят?
– А нас это не касается. Не касается – и все тут. Мы у них паспорта не проверяли, – Лариса решительно встала с полки.
Для нее все встало на свои места. Если тот, кто ей грозил, захочет убить, никто ее не спасет. Лучше промолчать.
Когда прошли пограничники и таможенники, Виктория Егоровна перекрестилась и облегченно вздохнула.
Когда поезд остановился на вокзале Города, Лариса открыла дверь вагона и вышла на платформу. Кто-то из пассажиров проходил молча, кто-то прощался. Четверка западенцев из третьего купе, прошла мимо проводницы, не прощаясь.
Лариса посмотрела им вдогонку и тихонько, одними губами, прошептала: «И не было ничего».
– Я не розумию российскои мовы, – в третий раз произнес Олесь Романчук.
И в третий раз человек, сидевший за столом напротив него скептически улыбнулся.
– И ще я вымагаю выклыкаты украинського консула, – сказал Романчук.
– Извини, брат, я не понимаю по-украински, – с сожалением сказал человек, сидящий за письменным столом.
Его лица Романчук все никак не мог разглядеть из-за света настольной лампы, бившего в глаза.
– Я!.. – снова начал Романчук.
– Ты. Именно ты и твои приятели были задержаны на территории России за участие в незаконных вооруженных формированиях. И чем скорее ты поймешь, что не в твоих интересах разыгрывать из себя недоумка…
– Я не розумию российскои мовы.
– И полгода в Надыме ты общался только по-украински? Так?
Романчук промолчал.
– Странные вы хлопцы. Поперлись воевать в чужое государство, за людей, которых, по логике, должны не особенно любить… А когда вас подставили, а вас таки подставили, вы разыгрываете из себя комсомольцев на допросе. Смысл?
– Я не…
– Знаю, ты не говоришь и не понимаешь русского языка. Тем хуже для тебя. Ты подумай лучше, борец за идею, почему я с тобой уже почти час беседую мягко и ненавязчиво, хотя мог бы применить, скажем, спецметоды. Почему?
Романчук промолчал.
– А потому, что я дожидаюсь поступления некоей информации. И вот после этого…
– Мэнэ будуть шукаты.
– Искать? Тебя? Ничего подобного. Здесь, в России, тебя никто искать не будет, потому что ты и три твоих приятеля, благополучно прошли пограничную проверку и высадились в Городе…
Человека прервал телефонный звонок.
– Да? Все точно? Без проблем? Лады, переходим к основной стадии.
Телефонная трубка легла на аппарат.
– Такие вот дела, пан Романчук. Оказывается, что в Городе ваша четверка посетила кафе, там произошла стычка. Все вы четверо задержаны как свидетели и с вас сняты свидетельские показания. Теперь уже совершенно точно вы находитесь в Украине, и если с вами там что-нибудь случится, в России искать не будут. Может, избежим излишних… э-э… неприятностей?
– Я не розумию по российськи.
– Жаль. У меня просто нет выбора. И я тебе скажу честно, то, что я с тобой разговариваю, уже есть большая ошибка. С такими, как ты нельзя говорить, как с людьми. Таких как ты нужно уничтожать.
– Я не розумию…
– Не получится, – сказал человек за столом. – И поймешь, и заговоришь.
Романчук продержался полтора часа. Потом заговорил. Как, впрочем, и остальные члены его группы. Выбора у них не было.
Человек сам кузнец своего счастья. И чтобы этого самого счастья добиться, не нужно зарабатывать миллион или лезть на вершину горы. Достаточно просто подойти к книжному стеллажу, наклониться и отключить телефон.
Я понимаю, что такая моя нелюбовь к телефонам похожа на прогрессирующую шизофрению, но ничего не могу с собой поделать. Это превращается просто в муку, когда в любой момент ты можешь услышать неприятную новость, или голос человека, которого ты никогда не собирался слушать.
Я это понял еще тогда, когда был женат и жил в доме у тещи, а с тех пор, как у меня в моей собственной квартире появился телефонный аппарат, это стало просто наваждением.
Это словно жить в коридоре. В самый неподходящий момент кто угодно может пройти и на ходу сообщить любую гадость. А у нас, творческих людей, очень тонкая и чувствительная натура. Мы не можем работать, когда нам кто-нибудь сбивает настроение. Мы должны быть окружены как минимум, тишиной и покоем.
Мои родственники это поняли. Вернее, отношение ко мне, как… Как к больному, страдающему человеку, сложилось не сразу. Вначале, в течение развода и сразу после него, меня действительно старательно обходили, боясь, не дай бог, задеть.
Потом я уехал в Одессу и вернулся через полгода… не в лучшем состоянии, чем уезжал.
В жемчужине у моря мне показалось, что можно начать новую жизнь. Я даже собрался жениться…
А потом выяснилось, что возможность новой жизни мне только показалась. Померещилась…
Я одернул себя. Не хватало только сейчас предаться печальным воспоминаниям и снова начать себя жалеть. Это запретные воспоминания.
Мне нельзя сейчас сидеть и пускать сопли. Мне нужно сейчас сесть за компьютер и решить, наконец, как именно Россия может начать войну с Украиной и что из этого выйдет. Или это Украина начнет войну с Россией.
Карту Украины я на всякий случай со стола убрал. Мне сейчас не нужны топографические подробности. Мне нужна идея. Вернее, идею вчера я уже зацепил и даже успел ей сделать первое кровопускание.