Мне никогда не доводилось поставить над собой эксперимент. Вот, если бы мне дали много-много денег, стал бы я работать для удовольствия, или предался бы разным излишествам? Ну, там Канары, бабы, цепура и пара золотых болтов…
Толик вон не выдержал. А я? А мне никто не предлагал. Грустно. Или не очень?
Мне предложили работу. Ура, мне предложили работу! И я, ура, на нее согласился. Что дальше?
– Лады, – сказал Толик на прощание, – тяни дальше свою мысль про войну, но не забывай, что нужно найти тот самый секрет. Не найдешь – хреново, но переживем. Найдешь – класс…
– Но можем не пережить, – меланхолично закончил разговор я.
Переживу или не переживу.
Вспомнил шутку, присланную когда-то в редакцию. Ему так часто говорили «не переживай», что он действительно этого не пережил.
Не переживай, Саша.
Завтра мы приедем в Город. Я забрасываю вещи домой, принимаю душ, завтракаю, звоню Алиске… Нет, вначале звоню Алиске, а потом завтракаю. Потом…
Потом мне придется идти к Рубченко и просить, чтобы он продлил мне удостоверение. Рубченко представляет в Украине достаточно влиятельный российский ежемесячник и, помня наши хорошие отношения, выписал мне временное удостоверение. Тридцать первого декабря истек очередной срок.
А я слишком привык носить в кармане журналистскую корочку. Без нее чувствую себя почти голым. И кроме этого, мне придется общаться со многими людьми, а люди, многие люди, предпочитают общаться с журналистами. Это многим людям льстит. Некоторые до сих пор полагают, что журналисты интересуются чем-то, кроме своего благосостояния.
Значит, Рубченко. Потом?
А что потом? Куда? Время внутренних копаний закончилось, нужно накапливать фактаж. Что, где и, соответственно, когда? Зачем? Это очень опасный вопрос. У меня возникло сильное впечатление, что тут как раз особо глубоко лезть не стоит. Просто – война.
Жуткое сочетание: просто война. Просто одни убивают других, под аплодисменты или возмущенный свист. И кто-то суетится между покойниками и собирает трофеи, выворачивает карманы убитых и раненых, а если раненый пытается протестовать, то мародер помогает ему перейти в категорию покойников.
Нужно искать военных. У меня ведь должны быть знакомые среди военных.
Что-то сказал Пелипейченко. Обиженно. Это значит, что кто-то не высказал достаточного восхищения написанным им вопросом. Олег не обижается ни на что, кроме критики вопросов. Личная жизнь, интеллектуальные способности, его бесконечные бабы – критика по этим поводам принимается безропотно. Но если вы скажете, что придуманный Олегом вопрос не очень хорош, или, что еще хуже, не корректен, на лице Пелипейченко появится обида.
В это момент все обычно отводят глаза и стараются перевести разговор на другую тему. На этот раз кто-то, я отвлекшись, не разобрал кто, пообещал подарить Олегу букет нарциссов.
– Ни фига, – сказал я, – букет нарциссов дарить нельзя. Этот цветок можно дарить только поштучно.
Все засмеялись. Компания была уже в том настроении, когда остроумным кажется все, что чуть-чуть выше табуретки. Хотя, мы строго следим друг за другом, чтобы шутки не опускались ниже определенного, установленного нами же, уровня.
– Так где ты ночевал эти две ночи? – спросил я Пелипейченко.
Я имел право задать этот вопрос, потому что обе ночи спал в его номере. В его пустом номере, потому что поздно вечером Олег исчезал и появлялся только рано утром для того, чтобы приготовить кофе.
– Так где ты был, Олежка? – подключился к допросу Ходотов.
– Не был, а бывал, – поправил Брукман.
– Да, – подтвердила Катерина, – Пелипейченко не такой эгоист, чтобы зациклиться на одной даме, он у нас гений. И в этом тоже.
– Мы не спрашиваем кто. Мы спрашиваем сколько?
Пелипейченко проигнорировал вопрос, но и этого было достаточно.
– Он не помнит. У него всегда была плохая память на лица и цифры, он просто сбился со счета! – мы веселились от души.
– И сколько их у тебя было одновременно? – прозвучал таки роковой вопрос и хохот стал настолько громким, что была вынуждена вмешаться проводница.
В ночь с субботы на воскресенье, когда мои соратники по интеллектуальному многоборью вернулись из дегустационного зала «Магарач», разговор каким-то образом зацепился за групповухи, и мы стали считать, сколько народу может одновременно удовлетворить женщина. А потом – сколько мужчина.
Обсуждение проходило с глубокомысленным перебором поз и вариантов и даже с рисованием схем. Умозрительно полученное число привело нас в бурный восторг тогда и смешило до сих пор.
Я еще некоторое время порадовался вместе со всеми, потом снова переключился на свои мысли. На свои печальные мысли.
Война.
За последнее время я убедил себя в том, что война может вспыхнуть в любой момент, что поводов для нее можно найти множество, что среди этих способов есть такие, которые не зависят от желания наших правителей. И уж совсем ничего не зависит от нас, от мелких человечков, составляющих народ.
Мы можем только жить. Как крысы.
Я помотал головой. О крысах лучше не начинать, слишком точная и безрадостная аналогия. Война.
– О чем думаешь? – негромко спросил Ходотов.
– О войне, – честно признался я, хотя тут существовала угроза, что все примутся обсуждать с шуточками тему, по поводу которой я шутить не хотел. Но было, видимо в моем ответе что-то такое, что заставило Ходотова остаться серьезным.
– Ты что, снова вернулся к книге?
Я уже успел сообщить команде о потере работы. И не успел поставить в известность, что работа снова ко мне вернулась.
– Вернулся. Меня вернули.
– Где, в пансионате?
– Трудно поверить? Мой работодатель нашел меня в Крыму и слезно попросил вернуться к работе.
– Серьезно?
– Еще как. Даже привез деньги за прошедшее время.
– Деньги? – переспросила Катя.
– Его вчера нашел работодатель и снова заказал тот самый роман, – с гордостью за меня сообщил Ходотов.
– Позавчера, – поправил я его.
– Это тот, с которым ты сидел в кафе? – уточнил Пелипейченко.
– Тот.
– Видимо, ты ему очень нужен.
– Нужен, – кивнул я.
– Он тебя давно знает? – спросил Кулинич.
– Нет. Второй раз встретились.
– Он из Города?
– Судя по телефону на визитке – Киевский.
– И в Киеве никого не смог найти другого?
– Не знаю, – я действительно не знал, на чем зиждется такая нездоровая тяга уверенного в себе парня к сотрудничеству со мной. А ведь правда.
Если прошлый раз он мне пояснил, что меня не тронут, то почему теперь, когда я ясно объяснил ему, что утратил статус. У него ведь была возможность просто отвалить в сторону?
– Так о чем ты будешь писать? – во второй или третий раз спросил меня Брукман.
– Сам еще толком не знаю.
– Я ему уже говорил, – обратился к массам Пелипейченко, – невозможно сейчас говорить о войне между Украиной и Россией. Никто не выиграет.
– Никто, – с этим были согласны все, как и с тем, что такая война не имеет смысла.
Но все также были согласны, что наши обожаемые политики далеко не всегда сверяют свои действия с требованиями элементарной логики.
Мы даже потратили некоторое время на обсуждение Крымской проблемы, согласились с моим личным мнением, что может грянуть в любую минуту, но, скорее всего, пока не грянет, потому что выгоднее угрожать, чем угрозу осуществлять. И снова пришли к первоначальному вопросу: о чем тогда писать в романе?
– А ты не пиши, из-за чего началось, – порекомендовал Ходотов, – начинай сразу со второго месяца войны. Или с третьего.
– Не получится, мне нужно описать конкретно места боев, начало войны и, по возможности, ее завершение.
– Тогда поступи решительно – пара бомбардировщиков с атомными бомбами, и через час по всей Украине…
– Дурак ты, Брукман, и шутки твои дурацкие.
– А роман твой не дурацкий?
– Дурацкий. Но надо же и предел иметь. Это ж кем нужно быть, чтобы возле собственно границы, да еще почти в центре Европы устроить радиоактивное пятно? Не говоря уже о том, что с Россией сделает мировое сообщество.
– А что оно может сделать? – вопрос задал Ходотов, и все задумались.
Как-то так случилось, что команда вдруг вошла в режим обсуждения, и теперь содержание моего романа рассматривалось как вопрос, ответ на который должен быть найден в результате коллективного обсуждения.
– Россия вылетит со всех мировых рынков, и от нее отвернутся все, кто до сих пор сохраняет хоть какую-то симпатию, – я произвел вбрасывание, и процесс пошел.
Помимо экономических и политических санкций на Россию обрушивался еще и внутренний кризис, разжигаемый международной общественностью и средствами массовой информации. Миллионы жителей приграничных районов России бросились бы прочь от расползающегося района повышенной радиации, разрушая инфраструктуру и создавая хаос и неразбериху.
Субъекты федерации, до этого только шепчущие о своем желании взять столько независимости, сколько смогут унести, теперь громко заявляют о своем желании разорвать отношения с кровавым и преступным федеральным центром. И, что самое главное, их поддержат, причем, напрямую поддержат все страны во всем мире. Все, как один. И отваливать будут не национальные окраины, ингушетии и колмыкии, вернее, не только они. Прочь бросятся всякие Красноярские края, Дальние Востоки и кто там еще…
Через пять минут даже нам, знатокам, стало понятно, что победой это назвать будет трудно.
– А если это сделают террористы? – тоном провокатора спросил я, памятуя, что Толик как раз настаивал на поиске варианта, при котором очень небольшая группа людей может спровоцировать кон