Я догадалась, что вопрос с подвохом. Антидепрессантам требуется время, минимум несколько недель, чтобы включиться в обмен веществ и начать воздействие на мозг. Вырубали они меня исправно, но я сознавала: ждать какого-то серьезного эффекта пока рано. Поэтому лучше не возбуждать подозрений, не провозглашать, что я нахожусь в согласии с собой, и не нести подобную фармакологическую белиберду в стиле Полианны. Лучше выразиться обтекаемо: «От таблеток я хорошо сплю. Но заторможенной себя не чувствую».
Сестра Рейнир поддалась на эту уловку. Ею было одобрено и мое решение начать прогуливаться по отделению с помощью ходунков, и мои встречи с врачами. Я по-прежнему оставалась единственной пациенткой в психотделении. Хотя мне была предоставлена возможность пользоваться телевизором, я выбрала в качестве компании радиоприемник и постоянно слушала местные программы национального радио. Обследовала я и скромные ресурсы больничной библиотеки. Неожиданно для себя я все-таки обнаружила сотню или около того книг, меня заинтересовавших. Например, потрепанный томик Грэма Грина «Суть дела» — этот роман произвел на меня глубокое впечатление, когда я читала его в первый раз, лет восемь назад. Правда, я не знала, под силу ли мне будет сейчас справиться с мотивами потери, расставания и с повторяющимися воспоминаниями об умершем близком человеке. Все равно я твердо решила перечитать его, стараясь больше концентрироваться на точном и образном языке Грина, его невероятной легкости и тонком понимании того, что все мы обречены на страдания из-за своих эмоциональных порывов и потребности во что бы то ни стало подавлять других. Книга ободрила меня, как ободряют нас все хорошие литературные произведения, еще раз продемонстрировав мне, что все в этом мире несовершенно и преходяще, а все мы просто заложники вечности, отчаянно пытающиеся навести порядок в своей хаотичной жизни.
— Ну что, может, вернемся к тому несчастному случаю в Кембридже? — спросила доктор Айрленд в нашу следующую встречу.
— Не хотелось бы.
— Я не сомневаюсь, что вы этого не хотите. Но было бы полезно — для нашей совместной работы, — чтобы вы рассказали мне, что именно произошло.
Я колебалась.
— Пока слишком рано, — произнесла я в конце концов.
— А думаете, подходящий момент когда-нибудь настанет? Я не жду от вас долгого, подробного рассказа, Джейн. Только самое простое, краткое описание того, что же случилось в то январское утро пять недель назад.
Я уставилась в пол. Это не было позой, я не била на эффект. Мне трудно было собраться, заставиться себя вновь проиграть все те события в мыслях, и это при том, что мой мозг ни на миг не переставал возвращаться к ним. Но говорить о них? Облечь в слова, придать им форму повествования? Это уж слишком.
— Пожалуйста… — прошептала я.
— Пусть это будет совсем коротко. Только расскажите мне.
И тогда я набрала полные легкие воздуха, потом выдохнула и заговорила. Мой рассказ длился, наверное, всего две или три минуты. Но я прошла через это и добралась до того момента в больнице, когда мне сказали…
— А потом? — спросила доктор Айрленд.
— Потом я потеряла над собой контроль.
— Даже несмотря на то, что все отметили вашу собранность и ваше мужество в последующие недели.
— Я действовала на автопилоте. И пыталась делать вид, что…
— Что?
— Что могу с этим справиться.
— Когда вы осознали, что это вам не под силу?
— Я понимала это с самого начала. Но продолжала твердить себе: надо как-то суметь вернуться к нормальной жизни. Вернись на работу. Веди занятия. Проверяй домашние задания. Проводи консультации со студентами. И тогда в конце концов… в конце концов…
— В конце концов… что?
— В конце концов… сумеешь как-то это преодолеть.
— Почему так важно «преодолеть»?
— А вы как думаете? Мне казалось, что, преодолев, я как-нибудь смогу выплыть.
— Даже несмотря на то, что чувствовали, как теряете контроль над собой?
— Даже несмотря на то, что голова раскалывалась и меня постоянно терзала мысль, что я больше не в силах выносить эту муку.
— Но тогда у вас не возникало мыслей о самоубийстве?
— Как раз тогда я начала думать об этом.
— Что вас останавливало?
— Трусость.
— Но когда перед вами вдруг снова появилась Адриенна Клегг с вашим бывшим?
— То происшествие… я была вне себя от бешенства.
— Представляю. Расскажите мне, не возражаете?
— Возражаю.
— Я понимаю, это воспоминание не из тех, которые приятно воскрешать в памяти. И все же это полезно для вас, это нужно…
Я подняла руку, как уличный регулировщик, останавливающий движение. И стала рассказывать. Как и прежде, я придерживалась только фактов, стараясь покончить во всем этим как можно скорее. Доктор Айрленд не прерывала меня, пока я не добралась до того момента, когда после нападения выбежала на улицу.
— Вы представляли себе хоть приблизительно, что будете делать дальше?
— Нет. Я действовала совершенно спонтанно, это относится и к самому нападению. Потом я бежала по улице куда глаза глядят… ехала в такси — не помню, как его поймала. Через десять минут мы были возле моего дома в Соммервиле. Я бегом поднялась в квартиру, покидала барахло в дорожную сумку…
— Включая весь запас зопиклона…
— Включая мой паспорт, ноутбук, смену белья и одежды… сколько сумела втиснуть в сумку… да, таблетки тоже. Я засунула все это в свою машину. Завела мотор. И дала деру. Собственно, это не совсем точное выражение. Я ехала спокойно, не превышая установленной скорости. Вела машину ровно, не привлекая к себе внимания…
— Потому что думали…
— Думала, что уже объявлен розыск и всем постам разосланы мои данные. Думала, что если остановлюсь где-то на ночь, то меня выследят и схватят. Поэтому… я просто ехала.
— Расскажите подробно, где вы проезжали.
— Везде.
— По какой дороге вы ехали сначала?
— По шоссе девяносто.
— По федеральной автотрассе девяносто?
— Именно. Я ехала только по федеральным дорогам. А останавливалась только в небольших семейных гостиницах, платила наличными, регистрировалась под вымышленными именами, почти не спала.
— Уточните, что значит почти?
— Час или два за ночь.
— А остальное время?
— Сидела в обшарпанной ванне… в горячей воде, почти кипятке. Смотрела всякую чушь по круглосуточным телеканалам. Обдумывала, как бы повеситься на душевом шланге.
— Что вас остановило?
— Я просто дико устала, выбилась из сил, была настолько не в себе… и в таком ужасе от своих перспектив, даже несмотря на созревшее к тому времени намерение расстаться с этим миром. А когда ты твердо решил что-то сделать, то совсем не хочется общаться с кем-то, кто может убедить тебя передумать…
— «Расставание с миром», — повторила доктор Айрленд, будто пробуя эти слова на языке. — Мне нравится. Это почти романтично.
— Самоубийства часто романтичны.
— Только не для тех, поверьте, кто на самом деле их совершает.
— В литературе великое множество романтичных самоубийств.
— Свою попытку вы тоже расцениваете как романтичную?
— Посмотрите на мою рожу и скажите: вы так себе представляли романтику?
— Вообще-то, я иронизировала.
— Я знаю. Впрочем, дорога настраивает на романтичный лад… особенно американцев.
— И все дороги рано или поздно куда-то приводят. Ваша привела в Монтану. Почему сюда?
— Все это случай, понимаете? За эти дни я намотала порядка двадцати пяти тысяч миль, а вот поди ж ты, сугроб, который я выбрала, оказался именно здесь. Не взбреди мне в голову свести счеты с жизнью на том повороте трассы двести два между Коламбиа Фолс и Эвергрин, вы никогда и не узнали бы о моем существовании.
— Есть одна старая теория о том, почему люди садятся в машины и отправляются на запад. С одной стороны, они бегут от своей старой жизни. С другой — их привлекает возможность забраться на край света. Проблема состоит в том, что, доехав до Лос-Анджелеса, Сан-Франциско или Сиэттла, они понимают: теперь остается только прыгнуть вниз с обрыва и кануть в лету.
— Отличная метафора для Тихоокеанского региона — в самом деле, куда же еще деваться, кроме как свалиться с края материка? Жаль, что Маргарет Этвуд уже использовала ее в своих романах.
— Так вы обвиняете меня в плагиате? — мягко спросила доктор Айрленд.
— Нет, просто во мне говорит преподаватель, я очень придирчива, когда дело заходит о первоисточниках.
— Постараюсь не попадать к вам на занятия, профессор.
— У вас нет шансов. Я никогда больше не буду преподавать.
— Довольно категоричное заявление.
— Потому что я приняла довольно бесповоротное решение. Моя преподавательская карьера закончена.
— Этого мы с вами не знаем.
— Лично я знаю, хотя вас это, видимо, огорчает. Вы, разумеется, хотите, чтобы я нашла способ вернуться к прошлой жизни… а это означало бы смириться с утратой… и все прочее.
— Вы называете это «прошлой жизнью»? Я хочу сказать, вы преподавали в университете всего каких-нибудь две недели назад.
— Все, что относится к тому периоду моего существования, отныне для меня «прошлое». К нему нет возврата.
— Даже несмотря на то, что заведующий вашей кафедрой несколько дней назад сообщил мне, что хотел бы, чтобы вы вернулись?
— Не хочу употреблять резких выражений, и все же… как вы посмели?
— Посмела что?
— Как вы могли связаться с моим работодателем и…
— Но он сам со мной связался.
— Я в это не верю.
— Когда в полиции обнаружили ваш бумажник с документами, они, естественно, звонили в университет и разговаривали с профессором Сандерсом. А тот в свою очередь приложил немалые, надо сказать, усилия, чтобы связаться с нами и узнать, как ваши дела.
— Он воспринимал меня как обузу и не знал, как от меня избавиться.
— Мне он сказал совершенно другое. А еще президент университета лично звонил главному врачу, узнавал, как ваше самочувствие.