Кристи продолжала ежедневно звонить в больницу — я по-прежнему отказывалась с ней разговаривать. Точно так же не отвечала и на звонки мистера Алкена, хотя он тоже регулярно пытался со мной связаться.
Если попал в ад, просто продолжай идти…
До тех пор, пока не поймешь, что пора прекратить заниматься самообольщением, рассказывая себе, будто время лечит, а страдания со временем станут переносимыми. Пора склонить голову перед неизбежным.
Поэтому я просто считала дни. Я исправно принимала лекарства и беседовала с доктором Айрленд, я даже стала интенсивнее разрабатывать ногу, когда с нее сняли гипс, и усердно тренировала поврежденный глаз, приучая его к жизни без повязки. Одновременно со всем этим я готовила себя к неизбежной и неотвратимой развязке.
И вот этот миг настал — ровно через двадцать восемь дней после моего «дорожного происшествия» меня наконец освободили от дальнейшей необходимости выздоравливать. Утром в день выписки у меня состоялась заключительная беседа с доктором Айрленд. Она не скрывала, что боится за меня.
— Мне очень жаль, что приходится вас отпускать, Джейн. Если когда-нибудь вы почувствуете, что не справляетесь с собой, обязательно позвоните мне, в любое время дня и ночи.
— Непременно, — пообещала я.
— Как бы мне хотелось вам поверить…
— Поверить чему?
— Поверить, что вы не опустили руки, не поддались отчаянию. Нам всем необходимо надеяться… даже если жизнь распоряжается с нами жестоко.
— Я это запомню.
Я заказала такси к больнице. Сестра Пеппер настояла, чтобы я напоследок приняла ванну, и все повторяла, как она надеется, что я обрету благодать и смогу ощутить, как «милосердная рука высшего существа» ведет меня, куда бы я ни направлялась. Сестра Рейнир проводила меня до такси. Когда водитель поставил мою дорожную сумку в багажник, она протянула мне деревянную трость:
— Хочу сделать вам маленький подарок на прощание. Что-то, на что можно опереться.
— Спасибо вам… за все, — искренне поблагодарила я.
— Мне не нужны благодарности. Я хочу только, чтобы вы жили.
Я попросила таксиста отвезти меня в гостиницу «Холидей Инн» на окраине Маунтин Фолс. По дороге в мотель мы остановились, и я заскочила в аптеку. Там я обзавелась флаконом со ста двадцатью таблетками тайленола.[94] Мы поехали дальше, я попросила притормозить еще раз, у винного магазина, где приобрела бутылку водки.
Шофер настойчиво рвался помочь мне тащить сумку, даже поддержал меня под локоток, когда я оперлась на палочку, так что я налегке поковыляла к стойке регистрации.
— На сколько ночей вы планируете остановиться? — спросила меня женщина за стойкой.
— Всего на одну, — ответила я.
— Вы без автомобиля?
— Да.
Гостиница «Холидей Инн» была устроена как мотель — вы могли подъехать на машине буквально к дверям номера. Таксист — мужик лет сорока с редеющими волосами, в клетчатой охотничьей рубахе — предупредительно дотащил мне сумку через все коридоры прямо до места и даже внес ее в комнату. Это оказался типичный мотельный номер, с паршивыми обоями, паршивым паласом на полу, паршивым покрывалом на кровати. Я выудила из бумажника две двадцатки и протянула шоферу.
— С вас только двадцать, — возразил он.
— Что ж, а вы заслуживаете сорока.
Он попрощался как-то беспокойно, будто предчувствовал, что я собираюсь сделать, и переживал за меня. После его ухода я позвонила на стоику регистрации и спросила, не найдется ли у них клейкой ленты, потому что мне нужно исправить поломку в своей дорожной сумке.
— Повезло вам, — сказала дежурная. — К нам пару дней назад приходил электрик чинить проводку и, представьте себе, забыл здесь моток скотча.
Опираясь на палочку, я поспешила вниз и забрала у нее ленту.
— Только верните ее на место утром, когда будете уезжать, хорошо? А то вдруг парень вернется, искать будет.
— Без проблем, — пообещала я.
Я вернулась в номер. Положила таблетки и ленту в ящик прикроватной тумбочки. На полке в шкафу нашла пластиковый пакет, предназначенный для отправки вещей в прачечную. Разложила перед собой таблетки, пакет и ленту.
Действую быстро, пока не передумала. Наливаю себе полстакана водки, чтобы успокоиться, потом принимаю таблетки — глотать надо по десять штук за раз, запивая водкой. Когда они начнут действовать, надеваю на голову мешок. Закрепляю его на шее и туго заматываю лентой — к тому времени коктейль из водки с тайленолом окажет свое воздействие, и я начну уплывать в…
В ванной я нашла пластиковый стаканчик. Вернулась к кровати. Разложила таблетки на тумбочке. До половины наполнила стаканчик водкой. Хлебнула. Водка сразу ударила в голову. Я схватила гостиничный блокнотик и смахнула часть таблеток в подставленную ладонь. Но, не успев поднести их ко рту, услышала женский голос. Пронзительный голос — тетка не говорила, а злобно кричала.
— Ах ты, сучка такая… ты еще огрызаться будешь, чертова кукла…
Затем раздался звук пощечины, а за ним — детский крик:
— Не надо, мамочка, не надо…
Снова удар и снова крик, подвывания. Потом до меня донеслось:
— Посмотри на свою рожу, сучка!
Неожиданно для самой себя я вдруг вскочила на ноги — таблетки раскатились по всему полу — и поковыляла к двери. Распахнув ее, я увидела, как обладательница пронзительного голоса — здоровая, жирная баба с копной черных волос — бьет по голове ребенка. Девчушка — лет пяти, не больше, — была крупной и толстой, как и ее мамаша. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я схватила бабищу за руку, не дав ей нанести очередной удар по голове собственной дочери.
— Прекратите немедленно, — услышала я свой крик.
— Это еще что за черт? — заорала та в ответ, пытаясь выдернуть руку.
— Перестаньте сейчас же.
Свободной рукой бабища что есть силы толкнула меня прямо в живот. Удар был настолько сильным, что я согнулась пополам, а выпитая водка устремилась наружу.
— Не надо нервничать, дамочка, — процедила баба, рывком заталкивая свою дочь в машину.
Я попробовала подняться. И не сумела.
— Вы не можете так обращаться с ребенком.
Бабища обернулась и направилась ко мне.
— Ты еще будешь указывать, как мне воспитывать собственного ребенка? — заорала она. — Ты будешь учить меня жить, мадам Недотрога?
С этими словами она кулаком ударила меня по ребрам.
Я упала на тротуар, и меня еще раз вырвало. Раздался звук мотора. И заглушая его:
— Видишь, что ты наделала, сучка чертова?
Девочка завыла, умоляя мать простить ее. Потом, чиркнув шинами об асфальт, машина тронулась и скрылась из виду.
Все это произошло за какую-то минуту, нас никто не видел. Я выплюнула горькую желчь, которая наполняла мой рот. С трудом поднявшись, я доползла до комнаты. А войдя, передавила башмаками рассыпанные по полу таблетки. Захлебываясь от плача, я стала сбрасывать с тумбочки оставшиеся таблетки и в бешенстве крушить их каблуками, потом схватила бутылку, доползла до ванной и расколотила ее о раковину. Наконец упала на кровать, продолжая рыдать, — я чувствовала себя совершенно опустошенной.
Когда истерика мало-помалу утихла, я заставила себя встать, пошла в ванную и тщательно убрала все до последнего осколки. Поискав, я нашла в шкафу веник с совком и смела в мусорную корзинку весь раздавленный тайленол, размышляя при этом: Даже если тебя избили и в очередной раз помешали покончить с собой, прибраться нужно. Потому что ты плохая девочка. А плохие девочки, которые хотят стать хорошими, всегда стараются прибраться и ликвидировать кавардак, который они устроили. Даже если понимают, что и после этого их мнение о себе не станет лучше. Потому что…
Как она могла так обращаться с ребенком? С собственным ребенком.
Я почувствовала, как рыдания опять подступают к горлу. Но, взяв себя в руки, не позволила им прорваться. Больше этому не бывать. Сестра Рейнир была права: если оказался в аду, слезами делу не поможешь. А еще одно неудавшееся самоубийство было просто несерьезным.
Я поднялась. Снова пошла в ванную. До ребер было больно дотронуться, голова раскалывалась. Перед тем как умыться прохладной водой, я внимательно рассмотрела свои покрасневшие глаза, изучила свежую ссадину на лбу и губы, теперь уже без швов, но покрытые шрамами. А когда с отвращением отвела взгляд от зеркала, в одурманенном мозгу родился вопрос: Если ты не способна разрушить свою жизнь, что остается делать, каков единственный выход?
Ответ пришел почти сразу, без долгих раздумий… ведь он, черт побери, лежал на поверхности.
Расстаться с миром.
Глава четвертая
Мне понадобилось около двенадцати часов на то, чтобы отделить себя от себя же самой. Я провернула все очень быстро. Сообщив сотруднице за стойкой регистрации, что задержусь в «Холидей Инн» еще на две ночи, я, опираясь на палочку, добралась до мрачноватого торгового центра через дорогу от гостиницы. Там я купила телефонную карточку за двадцать долларов, мясную нарезку и хлеб, ножницы и несколько бутылок воды.
Вернувшись в номер, я уселась за телефон. Я позвонила в «Америкен Экспресс», «Дискавери», «Визу» и «Мастеркард» и закрыла все свои счета. Все четыре служащих по обслуживанию клиентов поочередно пришли в ужас от моего решения отказаться от услуг их компаний. Дама из «Америкен Экспресс» даже задала мне прямой вопрос:
— Мы что-то сделали не так, чем-то вам не угодили?
— Все в порядке, — уверила я ее. — Просто в настоящее время ваша кредитная карта мне больше не требуется.
— Очень жаль… Но мы не хотим вас терять.
— Я уверена, вы оправитесь от этой потери.
Потом я связалась по телефону с сервисной службой своего банка в Бостоне и попросила сделать денежный перевод, сняв с моих карт остатки средств, а потом порезала все карты на куски. Один пластиковый прямоугольничек я все же оставила нетронутым — банковскую карту для своего текущего счета, на котором после всех операций должно было оказаться в конечном итоге двадцать три тысячи восемьсот шестьдесят три доллара восемьдесят четыре цента. Достаточно, чтобы продержаться какое-то время, особенно с учетом того, что университет Новой Англии продолжал ежемесячно платить мне жалованье.