ными от страха глазами, вырвала руку и бросилась бежать. Я рванулась следом за ней, окликнула, умоляя не пугаться, остановиться. Но она уже добежала до обочины тротуара…
Но это была не вся правда. В ту секунду, когда мы увидели старуху с собакой, на меня нашло минутное помрачение, как уже бывало. Я отключилась секунды на две, не больше. Но этого было достаточно, чтобы Эмили, предоставленная сама себе, добежала до обочины тротуара и…
Только тогда я выкрикнула имя своей дочери. Только тогда бросилась за ней.
Но такси неслось прямо на нее. И удар был такой силы, что она отлетела далеко в сторону.
Я закрыла глаза кулаками. Вычеркнуть это. Вымарать из памяти.
Потом я собралась и отняла руки от лица. Верн, притихший, безмолвно сидел на своем месте.
— Что было потом… Я кричала и поднимала свою дочь с земли — она была неподвижна, — и женщина с проклятой собачонкой тоже кричала, а таксист — он, как я потом узнала, был вроде бы армянином — топтался рядом, тоже в полной истерике, и твердил, что не виноват, что он ее не видел… Она там вдруг! Она там! Она там! Она там! — повторял он, и еще: Без шансов! Без шансов! Без шансов!
Кто-то позвонил в службу 911. Приехали копы. Таксист в это время кричал на меня, требовал, чтобы я подпустила его к Эмили: Я ее спасу… Я ее откачаю… Но я прижимала дочку к себе, уткнувшись лицом в еще теплое тельце, совершенно обмякшее, бездыханное, никак не реагировавшее на всю эту суматоху. Никак…
Один из полицейских деликатно попытался поднять меня, увести от нее. Но я завизжала, чтобы он убирался прочь. Снова завыли сирены. «Скорая помощь». Фельдшерам наконец кое-как удалось разделить нас с Эмили. Издали я увидела, как кто-то из бригады «скорой помощи» проверяет у нее пульс и, вскинув взгляд на полицейских, отрицательно мотает головой… и тут я набросилась на водителя, исступленно кричала, называла его убийцей и…
Двое полисменов оттащили меня от него. Таксиста эта атака окончательно выбила из колеи, так что одному из врачей пришлось поддержать его. Ну, а потом… потом… Я не очень четко помню, что было потом. Эмили уложили на носилки и погрузили их в машину «скорой помощи». Женщина-полицейский села рядом со мной на заднее сиденье их автомобиля, и мы поехали следом. Она так крепко обхватила меня рукой, что я не могла шевельнуться, и велела своему коллеге на переднем сиденье позвонить в больницу и предупредить, что нам потребуется помощь.
«Помощь» оказалась гигантского роста санитаром. Он поджидал меня вместе с врачом в белом халате. Врач — молодой парень — говорил со мной спокойно, тихо и предупредил, что даст мне какое-то средство, которое поможет мне успокоиться. Я каким-то образом сумела выговорить, что владею собой и буду сохранять спокойствие. Но когда женщина-полицейский помогла мне выйти из машины, я стала вырываться, крича, что должна увидеть Эмили. Тогда гигант санитар сгреб меня в охапку, подбежал врач со шприцем, и…
Очнувшись, я поняла, что наступило следующее утро. Я лежала в постели — связанная. Рядом дежурила молоденькая медсестра. Когда она увидела, что я пришла в себя после того, чем они меня накачали накануне, на лице у нее отразилась мука.
«Я вернусь через минутку», — шепотом пообещала она.
Я лежала, глядя в потолок, твердя себе: Ничего этого нет… и одновременно понимая, что мой мир только что был полностью разрушен. Спустя несколько минут сестра вернулась в сопровождении врача, спокойного мужчины лет пятидесяти пяти, и какой-то очень сосредоточенной на вид женщины такого же возраста. Мужчина назвался доктором Мартином и сообщил, что пришедшая с ним женщина — миссис Потхолм, которая будет моим медико-социальным работником. Медико-социальный работник. Теперь, вспоминая об этом задним числом, я поражаюсь, как же четко у них все продумано для случаев, когда нужно сообщать подобные страшные вести людям… особенно родителям. Те, кто это придумал, считают, видимо, что если сначала вывести на сцену медико-социального работника и только потом нанести удар под дых, то это каким-то образом подготовит человека к убийственной новости. Это как если бы вам сначала сказали: Через секунду вас спихнут вниз с балкона тридцатого этажа — и только после этого толкнули. Падение от этого не станет менее страшным… но, по крайней мере, не застанет вас врасплох.
«Мисс Говард… Джейн… — начал доктор тихим голосом, почти шепотом. — Эмили вчера вечером скончалась, не приходя в сознание, еще до прибытия в больницу. Сегодня рано утром было произведено вскрытие, причиной смерти признаны множественные и массивные травмы позвоночника, а также черепно-мозговые. Я это вам сообщаю, чтобы вы знали, что смерть Эмили была мгновенной. Она не мучилась. Я полагаю…»
Но я уже не слышала его, я отвернулась и принялась выть. Женщина, медико-социальный работник, пыталась заговорить со мной, но я не слышала ни слова. Она, кажется, пыталась меня утешать. Но я не хотела утешений. Я хотела только выть.
Тогда — бум! — снова укол в предплечье… и я отключилась.
Проснулась я ночью, а рядом с кроватью сидела моя лучшая подруга Кристи.
«Как ты сюда попала?» — спросила я шепотом.
«Похоже, ты меня внесла в свои документы по медицинской страховке как человека, с которым следует связываться в экстренных случаях. Вот они мне и позвонили, а я купила билет на ближайший самолет до Бостона и…»
Она заплакала. Слезы ручьями текли по ее щекам. Она хотела быть со мной сильной, но ничего не вышло. Никогда в жизни я не видела, чтобы Кристи плакала — она всегда была на редкость выдержанной. А вот, представьте, она плачет и требует, чтобы сестра немедленно сняла эти чертовы ремни с моих рук, а потом обнимает меня, прижимает к себе и вытирает мне глаза… и сама ревет в три ручья с полчаса, не меньше.
Приблизительно через час — после беседы с медико-социальным работником — мне позволили увидеть Эмили. Она была в морге, но миссис Потхолм сообщила, что ее переместят в «комнату для прощаний», где я смогу «провести с ней столько времени», сколько захочу.
Помню, как мы с Кристи и миссис Потхолм идем по коридору к «комнате для прощаний», как подходим к тяжелой двери, которая распахивается, как у меня подкашиваются ноги, а Кристи меня поддерживает и говорит: «Ты должна это сделать. Этого не избежать. Но я буду с тобой рядом».
Потом миссис Потхолм открыла и придержала для нас дверь, мы вошли, и…
Замолчав, я подняла глаза на Верна. Он сидел не шелохнувшись. За окном повалил густой снег, видимость была нулевая. Весь мир исчез.
Я продолжила:
— Она лежала на маленькой каталке, по плечи укрытая простыней. Все говорят, что мертвые похожи на спящих. Но я смотрела на свою чудесную доченьку и могла думать только об одном: «Она ушла, она никогда больше не откроет глазки и никогда не скажет мне, что боится темноты, и не попросит, чтобы я ей почитала сказку на ночь, и…»
Я смотрела на Эмили, и мне некуда было деться, некуда скрыться от реальности произошедшего. На лбу у нее был огромный синий кровоподтек, сбоку на шее глубокая рана. Я взяла ее руки в свои — они были как лед. Я думала, что опять потеряю сознание, но что-то со мной произошло в это мгновение. Шок… наверное, это так называется… но это было глубже, чем просто шок. Потрясение такой силы просто затягивает вас в омут…
Глубокий, протяжный вдох, помогающий обрести равновесие.
— Вечером меня выпустили из больницы под надзор Кристи. Мы приехали домой, я вошла в комнату Эмили, села на ее кровать и…
Нет, я не впала в очередную истерику. Потрясение погружает человека в какой-то своеобразный ступор. Я просто просидела там больше часа. Кристи была рядом, ничего не говорила… потому что сказать было нечего. Она попробовала уговорить меня поесть и сумела-таки заставить меня принять лекарства, которые выписали в больнице. Уложив меня, она и сама без сил повалилась на диван… потому что, как мне кажется, моя дорогая подружка не спала больше двух суток.
Но таблетки не подействовали. Я не спала, просто лежала, глядя в потолок и зная, что мне осталось только одно — умереть. Эта идея захватила меня и целую ночь занимала мои мысли — в сочетании с ужасными мгновениями, когда все произошедшее вновь проносилось в памяти, и с безумной, все нарастающей уверенностью, что если я окажусь на месте происшествия, то все еще можно изменить. Можно повернуть время вспять, так что моя дочурка сумеет отскочить прочь от проклятой мостовой, и мы пойдем домой вместе…
Поэтому я встала, натянула поверх ночной рубашки платье, взяла ключи от машины и ушла из дому. Это было среди ночи — я доехала по пустым улицам до того самого перекрестка в Кембридже, до того места, где все случилось. Примчавшись, резко затормозила, вышла, села на мостовую и…
Единственное что я помню, это ощущение падения. Падения в… бездну? В бездонную пропасть? Не знаю. Знаю только, что просидела я так очень долго… пока не подъехали на джипе двое копов, попытались поговорить со мной, а так как я не отвечала, вызвали подмогу и…
Меня отвезли в психиатрическое отделение больницы, чтобы понаблюдать до утра. В машине они нашли мой домашний телефон. Позвонили Кристи. По словам психиатра, который отдал меня ей на поруки, такое поведение очень типично для тех, кто теряет «любимого человека» в результате катастрофы — вернуться на это место в надежде, что…
Я опять замолчала. Потом продолжила:
— Не буду подробно описывать вам похороны. Один мой давнишний приятель по колледжу стал унитарианским священником, он и провел церемонию. Народу было немного — несколько коллег по университету Новой Англии, кое-кто из Гарварда, няня, родители детей из сада, а также жена и дочь таксиста, сбившего Эмили. Они плакали, по-моему, больше, чем мы все. После похорон… знаете, я с тех пор никогда больше не была на могиле дочери, просто не могла. Эти женщины передали Кристи письмо с соболезнованиями. Я его так и не прочитала. Не смогла. Но Кристи поговорила с женой. На таксиста — звали его мистер Бабула — случившееся произвело неизгладимое впечатление, шок был таким, что он уволился с работы, сидел на валиуме или еще каких-то транквилизаторах, не выходил из дому…