[7] на голове.
Лусио оглянулся в своем кресле, увидел меня, глаза его вспыхнули ненавистью, и он снова уткнулся в работу.
Я остановился посреди комнаты, на полпути от двери к дешифровальщикам.
— Реджинальд, как это понимать? — я указал на мать Лусио, злобно глядевшую на меня из-под уздечки.
— Уздечка — это на время, Хэйтем. Нынче утром Моника несколько шумновато осуждала нашу тактику. Поэтому мы перевели их на денек сюда. — И повысив голос, он обратился к матери с сыном: — Я уверен, что они вернутся на свое обычное место завтра, когда их манеры исправятся.
— Это несправедливо, Реджинальд.
— Их обычное место гораздо более приятное, Хэйтем, — раздраженно заверил меня Реджинальд.
— Хотя бы и так, но ведь нельзя же обращаться с ними подобным образом.
— Нельзя было в Шварцвальде пугать до полусмерти несчастного ребенка, тыча ему клинком в горло, — отрезал Реджинальд.
Я вхолостую задвигал челюстью, пытаясь что-то сказать, и не нашел слов.
— Это. Это было.
— Совсем другое? Потому что тогда ты искал убийц своего отца? Хэйтем.
Он взял меня за локоть, вывел в коридор, и мы стали подниматься наверх.
— Но ведь этот случай даже важнее, чем тот. Может быть, ты так не думаешь, но это так. Это касается будущего всего Ордена.
Я не знал, что важнее. Я не знал, что важнее, и поэтому промолчал.
— А что потом, когда расшифровка закончится? — спросил я, когда мы поднялись в холл.
Он посмотрел на меня.
— Только не это, — сказал я, потому что понял его взгляд. — Никто не должен пострадать.
— Хэйтем, я не очень-то нуждаюсь в твоих указаниях.
— Тогда не считай, что это указание, — прошипел я. — Считай, что это угроза.
Можешь держать их здесь, пока не закончат работу, если необходимо, но если с ними хоть что-то случится — ты ответишь мне за это.
Его взгляд был тяжелым и долгим. Я чувствовал, как у меня колотится сердце, и молил бога, чтобы это не было заметно. Противился ли я ему когда-нибудь так, как сейчас? С такой силой. Вряд ли.
— Хорошо, — сказал он после молчанья, — с ними ничего не случится.
Обедали мы молча, и на ночь меня оставили неохотно. Утром я уеду; Реджинальд обещает держать меня в курсе того, как продвигается расшифровка. Теплота из наших отношений, конечно, ушла. Он во мне видит неподчинение; я в нем вижу вранье.
18 апреля 1754 года
Сегодня вечером, несколько часов назад, я пришел в Royal Opera House[8] и сел в кресло рядом с Реджинальдом, который с явным удовольствием слушал «Оперу нищего». Да, в последнюю нашу встречу я ему угрожал, и я не забыл этого, но, казалось, что он забыл. Забыл или простил, как угодно. Во всяком случае, он вел себя так, словно никакого конфликта не было, грифельная доска вытерта начисто: то ли спектакль на него так действовал, то ли реальная возможность заполучить амулет.
Амулет был здесь, в театре, на шее ассасина, которого в своем дневнике назвал Ведомир, а потом выследили агенты тамплиеров.
Ассасин. Моя очередная цель. Я взял театральный бинокль, глянул в другой конец зала, где сидел этот человек, и испытал горькую иронию.
Моей целью был Мико.
Реджинальд остался слушать оперу, а я прошел коридорами оперного театра, позади рядов кресел с оперными завсегдатаями, и выбрался к ярусам. Я тихо вошел в ложу, где сидел Мико, и слегка тронул его за плечо.
Я был готов к любой его выходке, и он и вправду напрягся, и дышать стал прерывисто, но тем не менее, он даже не шевельнулся, чтобы защитить себя. Казалось, он почти ждал, чтобы я дотянулся и снял у него с шеи амулет — и он испытал что-то вроде. облегчения? Как будто он благодарен, что теперь на нем нет ответственности, и рад, что ему больше не надо быть хранителем.
— Вы могли бы просто прийти ко мне, — вздохнул он. — Мы бы нашли другой способ.
— Да. Но тогда вы бы знали, — ответил я.
Щелкнул взведенный мною спрятанный клинок, и я почувствовал, что он усмехнулся, потому что он понял — это тот самый клинок, что я отобрал у него на Корсике.
— Не знаю, важно ли это, но. мне очень жаль, — сказал я.
— Мне тоже, — сказал он, и я убил его.
Через час-другой я был на собрании в доме на Флит-энд-Брайд и вместе с другими собравшимися стоял возле стола; все мы внимательно смотрели на Реджинальда и на книгу, лежавшую перед ним. Она была раскрыта, и на ее странице я видел знак ассасинов.
— Джентльмены, — сказал Реджинальд. Глаза у него блестели, точно он собирался расплакаться. — У меня в руке ключ. И если верить этой книге, он должен открыть двери в хранилище Тех, Кто Пришел Раньше.
Я не сдержался.
— А, это наших милых друзей, которые правили, потом зачахли и исчезли из этого мира, — сказал я. — А вам известно, что там внутри?
Если Реджинальд и заметил мой сарказм, то вида он не подал. Он просто потянулся к амулету, взял его в руку и насладился тишиной собрания, потому что амулет в руке начал светиться. Даже я вынужден признаться, что это было впечатляюще, и Реджинальд произнес, глядя на меня:
— Там могут быть знания. Или оружие, или что-нибудь еще, неизвестное и непостижимое ни по виду, ни по назначению. Что-нибудь из всего этого. А может быть, и ничего. Они до сих пор загадка, эти предтечи. Но я уверен в одном — что бы ни скрывалось за этими дверьми, это будет большим благом для нас.
— Или для наших врагов, — сказал я, — успей они раньше.
Он улыбнулся. Ну вот, наконец и я начал верить?
— Они не успеют. И за этим проследите вы.
Мико перед смертью предлагал найти другой способ. Что он имел в виду? Примирение ассасинов и тамплиеров? Я невольно вспомнил отца.
— Надеюсь, вам известно местонахождение хранилища? — спросил я после молчания.
— Мистер Харрисон, — пригласил Реджинальд, и вперед выступил Джон и развернул карту.
— Как точны ваши расчеты? — спросил Реджинальд, и Джон обвел на карте какую-то область; я придвинулся поближе и увидел, что она охватывает и Нью-Йорк, и Массачусетс.
— Полагаю, это где-то в этих краях, — сказал Джон.
— Это слишком большая территория, — нахмурился я.
— Примите мои извинения. Но более точно указать невозможно.
— Неплохо, — сказал Реджинальд. — Для начала вполне достаточно. Поэтому-то мы и пригласили вас, мастер Кенуэй. Мы бы хотели, чтобы вы отправились в Америку, отыскали хранилище и добыли бы его содержимое.
— Считайте, что я в вашем распоряжении, — сказал я. Мысленно я послал проклятие и ему, и его причудам, потому что я хотел, чтобы меня оставили в покое и я смог бы заняться своим расследованием, но вслух я добавил: — Но для работы такого масштаба одного меня будет мало.
— Безусловно, — сказал Реджинальд и протянул мне лист бумаги. — Здесь имена пяти человек, сочувствующих нашему делу. Все они будут идеальными помощниками в вашем начинании. С таким окружением вам не о чем волноваться.
— Что ж, мне остается только отправиться в путь, — сказал я.
— Я знал, что вы нам по-прежнему преданы. Мы оплатили вам проезд до Бостона.
Корабль отходит утром. Отправляйтесь, Хэйтем — и прославьте всех нас.
8 июля 1754 года
Бостон сверкал на солнце, над головой с клекотом кружили чайки, вода шумно шлепала в стенку причала, а под ногами, как барабан, грохотал трап, когда мы сходили с «Провидения»— уставшие, сбитые с толку длительным морским путешествием и не вполне верящие в это счастье: что мы, наконец, ступаем на землю. Я остановился, пропуская матросов с соседнего фрегата, которые катили мне через дорогу бочки, издававшие звук наподобие отдаленного грома, и мой взгляд скользнул от сверкающего изумрудного океана, где тихо покачивались из стороны в сторону мачты яхт, фрегатов и военных кораблей Королевского флота, к доку, к широким каменным ступеням, ведущим от причалов и пристаней в порт, наполненный красными мундирами, торговцами и моряками; а дальше, вверху, за гаванью виднелся собственно сам город Бостон — со шпилями церквей и характерными домами красного кирпича, которые, казалось, не представляли себя расставленными на холме в другом порядке, отличном от того, в котором расположила их рука провидения. И повсюду чуть трепетали от легкого ветра флаги Королевства, напоминавшие гостям — если они вдруг усомнятся — что здесь находятся англичане.
Переезд из Англии в Америку оказался богат событиями, если не сказать сильнее.
Я обзавелся друзьями, разоблачил врагов и пережил покушение на свою жизнь — со стороны ассасина, несомненно, который хотел отомстить за убийство в оперном театре и вернуть себе амулет.
Для остальных пассажиров и членов экипажа я был загадкой. Некоторые сочли меня за ученого. Моему новому знакомому, Джеймсу Фарвезеру, я сказал, что «ищу выход из затруднений» и что в Америку еду, чтобы посмотреть, что там за жизнь; что сохранилось из уклада империи и что отброшено; что за перемены произвело британское правление.
Конечно, это было выдумкой. Но не совсем. Потому что даже просто как тамплиеру мне было небезынтересно взглянуть на землю, о которой я так много был наслышан, и которая была, без сомнений, огромна, а дух ее народа целеустремлен и настойчив.
Кое-кто поговаривал, что в один прекрасный день этот самый дух может обратиться против нас, и что наши подданные, если к ним применимо такое определение, могут оказаться грозными противниками. А кое-кто говорил, что Америка просто слишком велика, чтобы мы ею правили; что это пороховая бочка, готовая взорваться; что ее народ измучен налогами, которые взимаются с него для того, чтобы какая-то страна за тысячи миль от него могла воевать с другой страной за тысячи миль от него; и что когда всё взорвется, нам не хватит ни сил, ни средств, чтобы отстоять свои интересы. Все это, я надеялся, мне удастся учесть.