— А какая стража внутри? — спросил я. — Не думаю, что в гарем пускают мужчин.
Он покачал головой.
— В гареме стража из евнухов. Операция, делающая их евнухами, кровавый ад, сэр, вы не захотите даже слушать об этом.
— Но вы все равно расскажете?
— Ну, а почему я должен нести это бремя в одиночку? Они выдирают гениталии с кровью и закапывают парня в песок по самую шею на десять дней. Лишь один из десяти этих страдальцев остается в живых, и эти ребята лютее лютого.
— Ясно, — сказал я.
— И еще кое-что: там, в харамлике, где живут наложницы, есть бани.
— Бани?
— Да.
— Что вы хотите сказать?
Он остановился. Глянул по сторонам, щурясь от солнца. Довольный тем, что рядом никого нет, он ухватился за железное кольцо, которое я даже не заметил — так хорошо оно скрывалось в песке под нашими ногами — и дернул его вверх, открыв люк и явив мне каменные ступени, ведущие в темноту.
— Живее, сэр, — усмехнулся он, — пока не вернулся часовой.
Мы спустились вниз и осмотрелись — осторожно и внимательно. Было темно и почти ничего не видно, но с левой стороны доносилось журчание какого-то потока, а прямо перед нами шел туннель, используемый или как водовод, или как средство для его обслуживания, или и для того и для другого.
Мы молчали. Холден порылся в кожаном мешке и достал вощеный фитиль и огниво. Он зажег фитиль, зажал его в зубах и достал из мешка еще и небольшой факел, который тоже зажег и поднял над головой, осветив все вокруг слабым оранжевым светом.
И правда, слева от нас был акведук, и в темноте исчезал неровный туннель.
— Он ведет прямо во дворец, под бани, — прошептал Холден. — Если я не ошибся, мы попадем в зал с бассейном пресной воды, под главными банями.
Я лишь удивленно выговорил:
— Долго же вы таили это.
— Иногда козырь в рукаве не помешает, сэр, — он просто просиял от удовольствия.
— Я буду впереди, ладно?
Он вел меня и за всю дорогу не проронил ни слова.
Факелы выгорели, мы бросили их, запалили новые и продолжили путь. Наконец впереди показался просторный мерцающий зал, и первое, что мы увидели, — бассейн с мраморными стенами, вода в котором была такой прозрачной, что казалось, она сияет в тусклом свете, проникавшем из открытого люка, к которому вели несколько ступенек. Второе, что мы увидели, был евнух, стоявший на коленях, спиной к нам, и набиравший из бассейна воду кувшином. В высоком белом колпаке и ниспадающих одеждах. Приложив к губам палец, Холден глянул на меня и стал было красться вперед, но я придержал его за плечо. Нам нужна была одежда евнуха, и пятна крови нам ни к чему. Это был человек, стороживший наложниц при османском дворе, а не какой-нибудь красный мундир из Бостона, и кровь на его одежде просто так не объяснишь. Поэтому я тихонько задвинул Холдена в туннель и, бессознательно разминая пальцы и пытаясь сообразить, где у евнуха сонная артерия, приблизился к нему, когда он уже наполнил кувшин и встал, чтобы уйти.
И тут я шаркнул сандалиями. Звук был крошечный, но эхо вышло такое, словно рядом извергся вулкан, и евнух вздрогнул.
Я замер и мысленно проклял эту обувь, а он, чуть наклонив набок голову, смотрел вверх, на люк, и пытался определить, где источник шума. Там он ничего не увидел и тоже замер, потому что до него дошло, что если звук раздался не сверху, значит, он раздался. Он глянул по сторонам.
Его внешность — одежда, осанка, коленопреклоненная поза, в которой он наполнял кувшин — словом, ничто в нем не предвещало, что он может действовать быстро. И умело. И тем не менее, он рывком развернулся и присел, а я лишь краем глаза успел заметить его кулак с кувшином, махнувший в меня, да так проворно, что запросто сбил бы меня с ног, если бы я, в свою очередь, не щегольнул бы таким же проворством и не увернулся бы.
Я уклонился, и только. Когда я отпрянул от второго удара кувшином, евнух за моей спиной заметил Холдена. Он кинул быстрый взгляд на каменную лестницу, его единственный выход. Он взвешивал варианты: бежать или драться. Он выбрал драться.
А все потому, что, как и предупреждал Холден, он был как раз тот самый лютый евнух.
Он отступил на несколько шагов назад, сунул руку под одежды и достал меч, а заодно разбил об стену кувшин, чтобы получить второе оружие. С мечом в одной руке и осколком кувшина в другой он двинулся на меня.
Вход в туннель был слишком узок. Драться с евнухом одновременно мы с Холденом не могли, а ближе к противнику был я. Переживать насчет пятен крови на одежде было уже поздно, и чуть отступив, я выдвинул клинок и приготовился к обороне. Он надвигался неотвратимо, притягивая мой взгляд. В нем было что-то грозное, что-то такое, что не позволяло мне первым нанести удар, и я понял, что — он сделал то, чего никогда не делал со мной ни один противник; как сказала бы в прежние времена моя мудрая нянюшка Эдит — он парализовал меня. Потому что я знал, через какую муку он прошел, когда его делали евнухом. Человек, вынесший такую муку, не побоится никого, тем более какого-то неуклюжего олуха, который и подкрасться-то к нему толком не смог. Он это понимал. Он видел, что парализует меня, и пользовался этим. Именно эта мысль была в его бесстрастном взгляде, когда меч в его правой руке рассек передо мной воздух. Стесненный в движении, я кое-как блокировал удар клинком и еле извернулся, чтобы избежать продолжения атаки с его левой руки, потому что он попытался, и почти удачно, ткнуть осколком кувшина мне в лицо.
Он не дал мне передышки, вероятно, понимая, что единственный для него способ разделаться со мной и с Холденом — загнать нас обратно в узкий туннель. Снова сверкнул меч, на этот раз из-под низа, и снова я отбил его клинком и, скривившись от боли, предплечьем блокировал очередной удар кувшином и попытался ответить контратакой, внезапным тычком направив клинок ему в грудь. Он закрылся кувшином, как щитом, мой клинок воткнулся в препятствие, фаянсовые брызги посыпались на пол и с плеском отскочили в бассейн. Клинок теперь придется затачивать.
Если я выкарабкаюсь отсюда.
Чертов мерин. Это был первый евнух, который нам попался, и мы тут же подрались. Я прикрывал собой Холдена и, отставляя назад ногу, старался выгадать себе чуть больше простора, но это снаружи, а внутренне я пытался пересилить себя.
Евнух бил меня — не по причине какого-то особого мастерства, а просто потому, что я боялся его. А нет ничего гибельней для воина, чем страх.
Я принял стойку пониже, чтобы в полную силу использовать клинок, и посмотрел противнику в глаза. На какой-то миг мы застыли, противоборствуя беззвучно, одной только силой воли. Я выиграл эту схватку. Его превосходство надо мной исчезло, и в его погасших глазах я прочел, что и он это признает — психологического преимущества у него больше нет.
Я скользнул вперед, вспыхнул клинок, и теперь уже была его очередь пятиться и отбиваться — прилежно и безошибочно, но без прежнего куража. В какой-то момент он даже крякнул и оскалился от напряжения, и я увидел, как на лбу у него тускло заструился пот. Клинок мой был стремителен. Тесня противника, я снова стал подумывать о том, как бы не запачкать кровью его одежду. Ход боя переломился; я побеждал, он махал мечом уже наугад, его атаки становились все более глупыми, и наконец мне выпала удача — я почти упал на колени и тут же бросился вверх и вонзил клинок ему в челюсть.
Тело его содрогнулось, а руки раскинулись в стороны, как у распятого. Меч его выпал, и когда рот у него разинулся в беззвучном крике, я увидел там серебристое лезвие моего клинка. И тело его рухнуло.
Во время боя я оттеснил его к самому подножию лестницы, а люк был открыт. В любой момент какой-нибудь евнух может поинтересоваться, где же кувшин с водой. И точно, наверху раздались шаги и над люком прошла тень. Я отпрянул, ухватил убитого за лодыжки и оттащил подальше, а заодно снял с него и нахлобучил на себя его шапку.
Тут же из люка показались босые пятки евнуха, который остановился на лестнице и, наклонив голову, всмотрелся в глубину зала. Моя белая шапка на какой-то миг сбила его с толку, я кинулся к нему, сцапал за одежду, и сдернул с лестницы вниз, хлопнув ему лбом в переносицу раньше, чем он успел вскрикнуть. Переносица хряснула и сломалась, глаза у него закатились, он, ошеломленный, сполз по стенке, и мне пришлось придержать ему голову, чтобы кровь не запачкала одеяние. На миг он пришел в себя и стал звать на помощь, но этого я не мог допустить. Я прикончил его, страшно ударив основанием ладони по разбитому носу и вбив сломанные кости в мозг.
Через несколько секунд я взбежал по лестнице и очень тихо, очень осторожно закрыл люк, чтобы мы могли хотя бы отдышаться, пока к ним не явилась помощь. Ведь где-то там какая-то наложница дожидалась заказанного кувшина с водой.
Мы, не сговариваясь, нацепили одежду евнухов и нахлобучили колпаки. С какой радостью я сбросил с себя проклятые сандалии!
Мы оглядели друг друга. На платье Холдена были пятна крови, из носа бывшего хозяина. Я поскреб их ногтями, но вместо того чтобы стереть, как я рассчитывал, я лишь намочил и размазал их. В конце концов, после ряда страдальческих гримас и остервенелых кивков, мы пришли к выводу, что пятна придется оставить как есть и отважиться на риск. Я потихоньку открыл люк и выглянул в верхнюю комнату, которая была пуста. Здесь царили полумрак и прохлада; облицованные мрамором стены казались светящимися, потому что большую часть нижнего этажа занимал бассейн с гладкой, бесшумной, но какой-то одушевленной поверхностью.
Опасности не было, и я подал знак Холдену, который вслед за мной выбрался через люк. Мы постояли так с минуту, привыкая к обстановке и посматривая друг на друга со сдержанным ликованием, а потом направились к двери, которая вела во внутренний дворик.
Я понятия не имел, что ждет нас снаружи, и невольно напрягал пальцы, готовясь в нужный момент пустить в ход спрятанный клинок, а Холдену, верно, не хотелось выпускать из рук меч, и мы собирались оказать достойную встречу и своре злобных евнухов, и толпе стенающих наложниц.