Окрыленный тем, что Ахмед-майыл охладел к Айнабат и даже невзлюбил ее, я решил – надо бы к колодцу Орме, что рядом с Тедженом, прийти завтра как можно раньше. И там, если не будет опасности, сделать большой привал: пора, мол, дать отдохнуть и себе, и коням – объясню спутникам. А сам надеялся: может, во время долгой стоянки удастся все-таки поговорить с Айнабат, услышать ее голос и даже смех, и тогда наберусь смелости, скажу, как думаю о ней, как она нравится мне.
Ахмед-майыл моему предложению так обрадовался, что даже вечерний чай готовить не стал, тут же принялся запрягать коней. Айнабат, как всегда, промолчала.
Всю ночь без остановки ехали мы и перед рассветом добрались до колодца.
С первого взгляда видно было, что здесь недавно, дня два-три назад, останавливалась большая отара: все вокруг усыпано шариками овечьего помета, ветер еще не развеял золу на месте костра. И – приятная неожиданность: чабан, старик, скорей всего, который не забыл, как видно, вековечные законы пустыни, оставил около колодца, аккуратно прикрытого камышовой циновкой, ведро-бурдюк с веревкой и даже дрова – кучку хвороста и два, похожих на кость, обломка саксаульных стволов: разводи, путник, костер, не трать времени на поиск топлива!
Да продлит Аллах дни твои, чабан, пусть всегда будет вода и пища тебе и твоим овцам, очень обрадовал нас, особенно ведром с веревкой, не пришлось мучиться, как у других колодцев, связывая все ремни и даже сбрую и доставая воду торбой, которая, когда поднимешь ее, оказывалась почти пустой – вода просачивалась сквозь ткань, возвращаясь насмешливо журчащим дождичком в темную бездну колодца.
Мы привязали коня к сбруе верблюда и тот без труда вытащил бурдюк с водой.
Напоили коней. И я повел их сквозь заросли, чтобы отыскать место, где овцы чабана-благодетеля выщипали не всю траву.
Около одинокого бархана близ большого солончака стреножил коней – чабан, наверное, знал о солончаке, поэтому и не гонял стадо в эту сторону: для отары пищи мало. А нашим двум коням хватит.
Тем временем совсем рассвело, полнеба на востоке залила заря, в которой застывшие на горизонте далекие облака казались округлыми, оплавленными кустами золота.
Я поднялся на бархан, изрытый резвившимися, заигрывающими ночью лисицами, поднялся, чтобы не пропустить момент, когда выметнув лучи, всплывет и расплеснет по пустыне свет краешек солнца.
Шорох, сопение за спиной отвлекли меня. Я оглянулся.
Ахмед-майыл, отдуваясь, путаясь в полах чекменя, спотыкаясь, взбирался ко мне на вершину бархана. Я вопросительно посмотрел на партнера. Думая, что он пришел звать меня поесть, поинтересовался, готов ли завтрак, но Ахмед-майыл отмахнулся:
– Наверно. Когда уходил, эта женщина чай готовила.
Я удивился: чтобы Ахмед-майыл доверил кому-то готовить чай?! Такого не бывало. Он снял папаху, вытер ею голову с уже слегка отросшими, белыми на висках, волосами и большой лысиной; посмотрел равнодушно на поднявшееся солнце и сказал совсем неожиданное:
– Слушай, сынок, а что, если нам не ходить в эту самую Хиву, а?
– Как это не ходить? – растерялся я. – Мы же обязаны доставить Айнабат ее родственникам. Или ты отсюда хочешь отправить ее одну? И рассмеялся: настолько глупой была такая мысль, ведь женщина заблудится за следующим же барханом.
“Бедный старик, – подумал об Ахмед-майыле, видно, он совсем выдохся. Наверное, я вымотал его сегодняшним ночным переходом. Конечно, то, что мне, в моем возрасте, легко, ему дается с трудом. А может он боится? Может, думает о смерти, как все старики, отправляющиеся в дальнюю дорогу; думает о том, что умрем вдали от людей, непогребенные?»
– Ничего, – заверил я бодро. – Отсюда, от Теджена, осталось немного. Считай, полпути прошли.
– Теджен… – морщины на лице Ахмеда-майыла разгладились, а само лицо стало мечтательным. Он достал тыквенную бутылочку. Отсыпал в ладонь щепотку наса, кинул привычно под язык. – Здесь рядом есть село, в котором живет мой хороший друг по имени Халык, – сказал он, посасывая нас. Покачал восхищенно головой. – Очень хороший друг. Гостеприимный, веселый, счастлив, когда к нему люди приходят. И жена его, Нурсолтан, тоже радуется, тоже хороший человек. Вот обрадуются они, когда мы к ним заглянем, вот обрадуются. Ты такой встречи еще не видел. Давай поедем не в Хиву, а к Халыку?
– Да ты что, Ахмед ага, – возмутился я. – У нас же приказ!.. Да и не в этом дело. Надо ведь домой, домой – понимаешь? – Айнабат отвезти.
– Айнабат, Айнабат, – Ахмед-майыл раздраженно выплюнул нас. – Не думай о ней, сынок. Передадим ее Нурсолтан, жене Халыка, она что-нибудь придумает, пристроит куда-нибудь эту женщину. А Арнагельды скажем, что Айнабат сама велела оставить ее в Теджене: захотела, мол, выйти там замуж за одного мужчину.
Я ошалело смотрел на него, не в силах даже возмутиться. Ахмед майыл осмелел, заговорил уверенней.
– Нурсолтан быстро найдет для нее мужа. Арнагельды не скоро приедет в Теджен. А когда приедет, она к тому времени уже привыкнет к новому мужу, он ее доведет до такого состояния, что ответит так же, как сказала Гулендам, когда за ней приехал Гёроглы: “Время ушло, и теперь уже поздно, так что оставьте в покое меня».
Я шумно выдохнул – сердце колотилось бешено, острыми тычками. Хотел накричать на Ахмед-майыла, этого старика с дореволюционными понятиями: как смеет он даже мысль допускать, что Айнабат можно отдать первому встречному, какому-нибудь вдовцу скорей всего.
– У нас приказ, – ответил я твердо. – Если бы командир велел доставить эту женщину не то что в Хиву, а и в саму Москву, мы должны были бы доставить. – Мне стало жалко старика. – Да если б и сделали, как ты предлагаешь, – добавил я уже мягче, – ничего не получится. Забыл разве про подарок, о котором говорил перед нашим отъездом Арнагельды ага?
– Помню, – пробурчал Ахмед-майыл, – но какие могут быть подарки, если Айнабат, мы ведь так скажем, сама решила остаться в Теджене. Подтверждение от ее мужа? Калым? – Он все еще пытался переубедить меня. – И об этом не беспокойся, я все обдумал. Купим что-нибудь красивое у тедженских мастеров. Поменяем моего коня на породистого скакуна, доплатим, если надо. Деньги у меня есть, заверил торопливо и похлопал по кушаку. – И подарок, и коня отдадим Арнагельды. Он, конечно, спросит. где мой конь? Скажу: сдох. Ты подтвердишь. Если будем говорить одно и тоже – поверит. Можно его убедить. Поверит он нам!
– Нет! – не соглашаясь, покачал я головой. – Повезем женщину в Хиву.
И повернувшись, начал спускаться с бархана.
Ахмед-майыл, не отставая, шагал рядом. Упрашивал согласиться.
Потом стал предлагать: ладно, давай, мол, сделаем по-другому – скажем Арнагельды, что доставили женщину родственникам в Хиву, не будем говорить, будто она вышла замуж, а сами отдохнем в Теджене столько, сколько надо, чтобы доехать до Хивы и обратно. Потом с подарками вернемся в отряд: вот-де, командир, приказание выполнили, подтверждение привезли.
– А Айнабат? – не оборачиваясь, спросил я едко.
– Что Айнабат? – удивился Ахмед-майыл. – Я же говорю: отдадим ее Нурсолтан, та пристроит женщину, не беспокойся. Главное подтверждение привезти. Думаешь, Арнагельды проверять станет? Когда он еще в Хиву попадет, да и попадет – где эту самую Айнабат искать? Город большой, область – еще больше. И время Арнагельды откуда возьмет, не до женщины какой-то ему там будет… – И, разозлившись на мое молчание, выкрикнул возмущенно. – Не будет, не будет он ее искать! Кто она ему: дочь, племянница, родственница? Что он кормил ее, поил, она в его доме жила?
Я ожег через плечо таким взглядом, что Ахмед-майыл даже отшатнулся, руки вскинул, точно заслоняясь от удара. Но через некоторое время опять окликнул меня:
– Максут, а Максут… – теперь голос был неуверенный, просящий. Ты сказал: большой привал сделаешь. Отпусти меня в Теджен хотя бы до вечера. Загляну к Халыку и к ночи вернусь. А? Ну чего я тут буду без дела торчать весь день, когда совсем рядом – друг.
Я отрицательно покачал головой, и вдруг меня прямо-таки в жар бросило: ведь мы останемся с Айнабат одни! Может, удастся с ней поговорить, работу какую-нибудь придумаю, за общим делом люди сближаются. Да мало ли… одни ведь будем, ну как словом-другим не перемолвиться: спрошу – она ответит, историю какую-нибудь расскажу, Айнабат в ответ что-нибудь расскажет…
– Хорошо, – я остановился, повернулся к напарнику притворно расстроенное, но понимающее лицо. – Друга надо навестить… Но чтобы в сумерках ты был здесь!
Ахмед-майыл чуть не подпрыгнул от радости.
– Спасибо, Максут. Можешь быть спокоен, не подведу! – Кинулся со всех ног обратно. И почти тут же проскакал мимо меня на своем жеребце.
Когда я вышел из зарослей к колодцу, Ахмед-майыл уже сидел в седле. Даже завтракать не стал, чай не попил – чудеса!
– Говоришь, там Теджен? – И нетерпеливо посмотрел в ту сторону, куда я показывал с вершины бархана. Я кивнул. Ахмед-майыл гикнул, взвизгнул, ударил коня пятками. Взметнулась пыль, затрещали кусты, и напарник мой исчез.
Мы с Айнабат остались вдвоем. Поели. Молча. Попили чай. Молча. Стал рассказывать о себе. Отвернулась. Сказал, что надо запастись водой – наполнить все бурдюки, все посудины. Айнабат молча встала, пошла к верблюду. Наполнили водой все, что можно было. Айнабат отвязала веревку от упряжи верблюда и тут же села в тень куста. Опять нахохлилась под паранджой – не шевельнется.
Я тоже отыскал тень под кустом напротив, бросил потник, лег, чтобы поразмышлять и, если удастся, вздремнуть – ведь ночью новый длинный переход. Сквозь прищур наблюдал за Айнабат: как бы ее расшевелить?.. Может, обидеть? Пусть возмутится, накричит на меня или хотя бы расплачется – лишь бы не молчала, лишь бы… Хоть характер ее узнаю. Правда, характер этой женщины, пожалуй, представляю: спокойная, умеет держать себя в руках – как она около Кушки посмотрела на меня небоязливыми глазами, как медленно, с достоинством сняла с куста паранджу, не спеша надела ее. Этим и понравилась. И еще лицом, конечно, телом, изгибом рук, волоса