Отец не стал ни о чем спрашивать, только приказал негромко:
– С коня не слезай, прямо домой. Бабушка там… – Не договорил, махнул рукой и, круто повернувшись, ушел.
Бабушка встретила меня у порога, обняла, заплакала, молча завела в дом. Мое долгое отсутствие извело ее, она пообещала принести в жертву святому Хыдыру две лепешки, если я вернусь. Все это я услыхал от нашей соседки Кюмюш, которая пришла к нам утешить бабушку.
– Эзиз, разве нельзя было предупредить? Вспомни, как погиб твой дед. – И после паузы Кюмюш тихо добавила: – Бабушка и так напугана пустыней.
Конечно, я поступил нехорошо. С другой стороны, скажи, куда я собираюсь, разве отпустили бы меня? Эх, жаль, не догадался предупредить, на всякий случай, Сапара или Хомматджу. Да кто знал, что так обернется?
Вечером отец все же поинтересовался, куда я ездил. Я рассказал про Гоша дервезе и пообещал, что теперь наша бригада будет победительницей. Отец вообще-то нечасто смеялся, но сейчас улыбка сама собой тронула его губы. Наверное, чтобы я этого не заметил, он поспешно отвернулся. А бабушка запричитала, покачивая головой:
– Ох, чуяло мое сердце, он придумает такое!.. В нашем роду все хороши. Бородатому всю жизнь твердила: брось своих коней, не ходи в пустыню. Да разве послушался? Теперь бы аксакалом был, на внуков радовался. Э, да что говорить… Господи, хоть бы с вами, живыми, ничего не случилось!
Потом, вспомнив про внука Язгуль эдже, принялась ругать нашу учительницу истории.
– Акмурадик вон, совсем еще ребенок, а туда же: вырасту – поеду в Индию, как поэт Махтумкули. Язгуль, бедная, ему: “Индия далеко, куда же ты поедешь?”. А он ни в какую: “Должен и все! Не могу, говорит, не посмотреть Туркменские ворота”. “Ладно, поезжай, но когда взрослым станешь. – “А если вдруг сейчас сбежит в эту самую Индию? – Язгуль боится очень. А виновата во всем, оказывается, младшая невестка чабана Аллаяра. Выучилась в Ашхабаде и теперь забивает головы детям бог знает чем. Современные, они все чересчур грамотные да языкастые. Помните, что случилось в прошлом году с сыном Назара Ешана? Сел на отцовский трактор и свалил каменную плиту с письменами, что в голой степи. Когда же спросили, зачем ему это понадобилось, ответил: “Памятник врагу не должен стоять на нашей земле». Небось, и тут учительница Мехриджемал постаралась. На уроке истории повела класс в степь, к камню, прочитала надпись на плите и объяснила, что памятник этот поставлен завоевателем на могиле своего воина. Ну что ты после этого сделаешь? Чего ж мальчишку ругать? Разве сам бы додумался до таких вещей? Ох, дети, дети…
Закончив говорить, бабушка добрыми и чуть грустными глазами смотрит на моего брата. Тот носится, как угорелый, по комнате, топает, с шумом передвигает стулья. Если окликнешь его, обязательно остановится, оглядит тебя с улыбкой. В этот момент замечаешь, до чего он похож на нашего отца.
– Покататься на лошадке хочешь? – спрашиваю я.
Брат принимается неразборчиво лопотать, показывает рукой в направлении стойла. Потом снимает с качалки подушку, тащит ее на середину комнаты и садится верхом. Лицо бабушки, пьющей чай, остается спокойным. Но когда, разыгравшись, брат начинает стегать свою подушку все сильнее, чаще, – будто настоящий конь у него под седлом! – бабушка глубоко вздыхает.
А может, опять со здоровьем у нее нелады? Уже несколько лет из-за радикулита не показывается бабушка на хлопковом поле. Вконец замучила ее эта болезнь. И все же нынешним летом, когда отца назначили бригадиром, она не удержалась, собрала несколько полных фартуков. После долго кряхтела, грелки себе ставила.
Вообще, все наша бригада трудилась на совесть с раннего утра до темноты. Казалось, руки насквозь пропитаны липким соком хлопчатника. Мы делали все возможное, чтоб поддержать авторитет отца, чтоб ему не было стыдно перед руководством колхоза. Но хотя и собрали хлопка больше, чем в прошлом году, все-таки оказались в числе пяти бригад, не выполнивших плана.
В день, когда это окончательно выяснилось, отец – теперь уже бывший бригадир – вернул Гырата в колхозную конюшню. Конь ему больше не полагался. Зная, как меня это расстроит, он накануне ничего мне не сказал, а коня отвел днем, до моего возвращения из школы. Я понимал, что рано или поздно это случится и все же надеялся до последнего. Но напрасно: в стойле было пусто и такую же пустоту ощутил я в своей душе.
Не скрою, мне было обидно и за отца, но, в конце концов, потерять должность – беда не самая страшная. Человек, разбирающийся в технике, не пропадёт, а отец мой как раз из таких.
Раньше он был бригадиром у трактористов. Маленький, я не раз наблюдал, как поломавшийся и отбуксированный на край поля трактор от одного прикосновения отцовской руки, точно по-волшебству, вдруг с ревом рвался обратно в поле. Трактористы пили воду из промасленного ведра, и я тоже пил, сдувая с поверхности воды радужные пятна. Потом меня брали в кабину, и мы вместе пахали землю.
Помню, отцу достаточно было услышать звук работающего мотора, чтобы определить, кто сидит за рулем трактора. Иной раз, если звук этот ему не нравится, он начинал ругать водителя:
– Колхоз ему машину доверил, а он… Да я б осла на него не оставил. Ему бы сейчас заглушить мотор да подтянуть гайки ключом на “семнадцать». Вот неуч! – нервничал отец.
А спустя немного времени за окном раздавался голос тракториста:
– Яздурды ага! Выйди, пожалуйста. – Лаяла наша собака, не пускавшая чужого во двор.
Отец обычно посылал меня вперед:
– Иди, скажи, я сейчас.
А сам уже накидывал ватник и проверял, на месте ли сумка, в которой – термос с кипятком и еда. Что поделаешь, в пахоту у трактористов не должно быть ни минуты простоя, значит, нужно помогать…
Теперь мы с Гыратом виделись тайком. Я крался между длинных и одинаковых, как в поезде, навесов колхозной конюшни; тут же высились скирды сена. Только бы конюх не заметил, а то неприятный может получиться разговор.
– Что слоняешься вокруг лошади? – например, спросит он у меня. – Твой отец больше не бригадир.
Вряд ли я найду что ответить…
Гырат, едва увидит меня, непременно подойдет. Я глажу ему гриву, лоб и всегда даю что-нибудь вкусненькое. Мы вспоминаем нашу прежнюю дружбу… Хотя, почему “прежнюю»? Дружба продолжается!
Вскоре, однако, избрали нового бригадира, и он должен был отвести коня к себе в стойло.
Хорошо помню тот дождливый день нашей последней встречи. Вымокший до нитки, я прибежал в конюшню и увидел, как Гырат, высунув голову из-под навеса, неподвижно уставился на косые струи дождя. Вероятно, монотонный звук падающей воды навевал на коня дрему. Я тихо окликнул его, но он, то ли не расслышал, то ли не узнал мой голос. Когда позвал погромче, конь мгновенно оживился и взглянул на заросли тутовника, где я прятался. Несмотря на дождь, он подошел ко мне. Я покормил его с ладони жареной кукурузой и отправил обратно под навес:
– Завтра, как только взойдет солнце, я приду опять.
– Но на следующее утро Гырата забрал новый бригадир…
Трудная пора наступила в моей жизни! Я скучал по своему другу и чем дальше, тем сильнее. Однажды, чтобы повидаться с ним, пошел к дому его нового хозяина. Гырат стоял как раз неподалеку от приоткрытой калитки. И тогда в голову мне стукнула одна шальная мысль (после сам долго не мог понять, как это произошло).
Я скользнул во двор и спрятался за стогом колючки. Убедившись, что остался незамеченным, подкрался к вбитому в землю деревянному колу, сдернул с него веревку с недоуздком и впопыхах кинулся искать сбрую. Ее нигде не было, скорее всего, она лежала на пне вместе с седлом, но идти туда было опасно, еще нарвешься на кого-нибудь из хозяев. Я вскочил на Гырата, хлеснул его концом веревки от недоуздка, и он, прямо-таки выстрелившись вперед, легко перемахнул через палку, загораживающую поперек проход из стойла. Хорошо, я крепко держался за гриву…
Но на мое несчастье, во дворе все же оказалась какая-то женщина: из стога хлопчатника, на котором сушились детские пеленки, она вытягивала ветки для тамдыра. Я ее заметил слишком поздно, когда уже сидел верхом.
– Ой, парень, ты кто?! Куда лошадь угоняешь? – закричала она.
Гырат не обратил не нее ни малейшего внимания. В три прыжка он очутился за околицей аула и по тропе у самого края вспаханного поля, вихрем полетел в сторону камышовой балки.
Там мы оба перевели дух, я спрыгнул на землю. Вокруг буйно зеленели травы, кусты солодки покачивались на красноватых стеблях. Мимо протрусил охотничий пес Джумы мергена, с трудом несший свое одряхлевшее тело. Он остановился, задумчиво поглядел на меня и побрел дальше. Раньше его часто можно было встретить с хозяином. Когда они возвращались с охоты, с пояса Джумы мергена свисала тушка подстреленного фазана. Мы, ребята, тоже мечтали стать охотниками, иметь такую же замечательную собаку. Года два назад Джума мерген внезапно умер, а Сарыбай уже совсем старый. Наверное, сейчас он обходит знакомые места, вспоминает разные случаи из своей охотничьей жизни…
Мне стало жаль одинокого пса. Настроение сразу упало. Я подумал, что надо бы вернуть Гырата в стойло: вдруг он потребуется новому бригадиру? Я сел на коня, и мы не спеша поехали по извилистой тропе, тянувшейся вдоль Дербенского арыка. Там, где арык огибал невысокую горку, у брода, послышались какие-то непонятные звуки. Я вспомнил, что в прошлом году Гыджан ага наткнулся в этом месте на дикого кабана, завязшего в глине. Может быть, опять кабан?
Нет, у брода сидел человек, длинный Меред, учившийся тремя классами старше меня; он ловил в арыке рыбу.
– Иди сюда, – позвал он, – канар подержишь. Тут есть во какие рыбины! – Он показал на ногу.
Мое намерение отвести Гырата в стойло почему-то сразу забылось. Да и неудобно было отказывать приятелю, к тому же старшему. Я пустил коня пастись, а сам стал помогать Мереду. Гораздо выше меня ростом, он зашел на глубину. Я старался не отставать. В порванную посередине сеть-мешок в самом деле попалось порядочно рыбы, но все больше мелочь.