– Луговкин, возьми, что хочешь, но только сейчас же прекрати свой писк. Как комар над ухом жужжишь, – сказал Колобок и пересел подальше от Луговкина.
– Колобок, замолчи, иначе я тебя съем! – шутливо пропел Луговкин басом.
Только на следующий день, когда рота была поднята по тревоге и отправилась на аэродром, вчерашний день в лесу вспомнился, как отдых перед боем.
* * *
Когда машины остановились на аэродроме, еще не рассвело. Слышны были звуки заводящихся моторов. Рассвело быстро. Пока подошла очередь на посадку в самолет, стало уже совсем светло.
На открытом поле стояли готовые к взлету самолеты. Один за другим они выруливали на взлетную полосу и через равные промежутки взлетали. Бабагельды, сидя в самолете, из иллюминатора наблюдал, как его товарищи быстро исчезают в проёме двери.
Через десять минут взлетел их самолет. Ребята притихли, казалось, что каждый остался наедине с самим собой, со своими мыслями.
Капитан, сидевший у люка, посмотрел на часы и, улыбнувшись, поднялся со скамейки. Открыл дверь в кабину к летчикам и что-то сказал им. Загудела над люком зеленая лампочка. Поднялись со своих мест те, кто прыгали первыми.
– Пошли… – скомандовал капитан.
Когда Бабагельды подошел к люку, влажный воздух ударил ему в лицо, и он, в первый момент, задохнулся. Внизу уже парили раскрытые купола парашютов. Он шагнул за борт самолета. Закрыл глаза и почувствовал, что несется вниз со страшной скоростью. “Нужно считать», – подумал он и после того, как сосчитал после небольшой паузы до пяти, дернул за кольцо. Тело, до этого свободно парящее, вздрогнуло – это открылся купол парашюта и скорость полета стала падать. Он посмотрел вверх и увидел, как парашют, наполняясь воздухом, раскрывался все больше и больше. Над ним в воздухе было много раскрытых шаров: одни парни еще высоко в небе, а другие уже приближались к земле.
Настроение было отличное. Каждый раз, когда он оказывался в воздухе, ему хотелось петь, хоть прежде он за собой такого желания не замечал. Глядя сверху на приближающуюся землю, ему казалось, что все это он видит нарисованным, как бы на картине художника. На зеленой траве – яркие купола парашютов, с двух сторон полянку окружал лес, деревья, освещенные ярким осенним солнцем, выглядели позолоченными. Казалось, что деревья замерли, недоуменно смотрят на такое представление. Бабагельды всегда казалось, что парящие в воздухе парашюты похожи на туркменские кибитки, а сам он себе представлялся всадником, въезжающим в аул.
“…Возле кибитки, как всегда увидел бабушку, которая сидела, прислонившись к тяриму.
– Сынок, как ты жив-здоров?
– Хорошо, – хотелось крикнуть Бабагельды.
– Не видал ли ты там дядю своего, он тоже в Россию ушел…»
Теперь перед глазами Бабагельды ожило лицо дяди. И он тотчас забыл о том, что еще несколько секунд назад ему хотелось петь.
* * *
Прыжки подходили к концу. Парашюты были сложены по-ротно. Ребята группами расселись на поле, устроив маленький перекур, да и поговорить есть о чем, столько впечатлений за сегодняшний день, а главное, как им кажется, что учения прошли на “отлично». Теперь дело за командирами, что скажут они.
Офицеры небольшой группы собрались возле руководителя полетов, обсуждая только что закончившиеся прыжки. Видимо, все прошло хорошо, командиры улыбаются и, пожимая руку подполковника Ицена, расходятся по своим подразделениям.
Только лейтенант Буйнов по-прежнему оставался суровым. На его лице ничего нельзя прочесть. Проверив наличие парашютов и личного состава, он доложил об этом длиннолицему майору и повел ребят к машинам.
И в машине, пока ехали в полк, ребята говорили только о прыжках. Вспоминали, как парень из другой роты, растерявшись, открыл запасной парашют, который можно было использовать только в случае крайней необходимости. Но никто не знал о ЧП, которое произошло с Витей Бахтияровым, да и самого Вити среди ребят не было. Он не смог заставить себя прыгнуть с самолета, когда был отдан приказ. Бахтияров остался в самолете. Его сразу отослали с каким-то поручением, поэтому никто ничего не знал о нем. Все были увлечены прыжком парня, который одновременно открыл оба парашюта: одни его осуждали, другие сочувствовали. Богатырского сложения Инюшин сказал, что это его земляк, и стал описывать его внешность для тех, кто не мог его вспомнить:
– Ну, еще до того, как нас поделили на роты, спал между Прокопенко и Андурсовым-вторым. Да его нос стоит один раз увидеть и уже никогда не забудешь. На лису похож, и сам цвета желтого…
– Нам его внешность ни к чему, а поступил он глупо, – осуждающе сказал Луговкин.
Не слушая Луговкина, Инюшин рассказавал, как его земляк пытался в небе исправить свою ошибку. Увидев, что основной парашют раскрывается, он попытался тут же, в воздухе, собрать запасной. Луговкин ехидно улыбнулся и посмотрел по сторонам, пытаясь по лицам товарищей прочитать их отношение к этому событию.
– Он должен был хорошенько посмотреть наверх. Видишь, что парашют бездействует, через некоторое время снова посмотри наверх.
– А потом, уже на подходе к земле, посмотри на небо в третий раз, и это будет твоим последним видением голубого неба, – издеваясь над Колобком, произнес Андурсов и засмеялся.
– Это на словах так просто, смотреть по сторонам. До того, как парашют раскроется, не то что по нескольку раз на небо смотреть, а в себя-то прийти никак не можешь, – негромко сказал Михайлино.
– С Михайлиной все ясно. Он каждый раз приходит в себя после того, как парашют раскроется, – смеясь, ответил Луговкин.
– А ты не болтай глупостей, Луговкин! – возмутился Михайлино, лицо его покраснело от возмущения.
– Небо не прощает ошибок, – сказал кто-то.
– Самое главное, он ведь благополучно опустился на землю. Спустился! Вот в чем дело! – не отступал Михайлино.
– Ты хочешь сказать, что победитель имеет право заказывать музыку.
– Мне хочется быть музыкантом, чтобы играть в честь этой победы.
– Хотел бы и я быть в этом оркестре, – не успокаивался Колобок.
– Давай, давай, издевайся. Если и в следующий раз так случится, то он не отделается так легко. Хорошо, что сегодня ветра не было, а то его парашюты запутались бы, и тогда точно был бы концерт по заявкам… – высказался Михайлино.
Некоторое время в машине стояла тишина. И только сейчас Луговкин заметил Бабагельды, который сидел через человека от него. Надвинув пилотку на лоб, он похлопал его по плечу. Тот нехотя повернул голову в сторону Луговкина и кивнул головой, словно спрашивая: “Что надо?».
– А ты чего молчишь? – спросил Луговкин. – Все, кроме тебя уже высказались, а ты как в рот воды набрал.
Бабагельды было не до шуток и не до разговоров.
Его не оставляли мысли о дяде, которого он знал только по фотографии, которая висела у них в доме. Их односельчанин, Арнагельды ага, который уходил вместе с ним на фронт, рассказывал, что они попали под обстрел, бомба разорвалась совсем рядом и пятерых солдат ранило. Арнагельды ага сам отправлял дядю в медсанбат. По рассказу Арнагельды ага, это случилось в сорок втором году, а письма от дяди приходили и в сорок втором году и в сорок четвертом. А потом ничего, как обрезало…
Пока Бабагельды был поглощен воспоминаниями, машина проезжала мимо свекольного поля, где работали женщины. Увидев их, Андурсов первый заорал во все горло:
Через две весны,
Через две зимы,
Отслужу как надо, и вернусь…
Ребята дружно подхватили песню, и через минуту она звучала на все поле. Женщины разогнулись от грядок и, улыбаясь, махали вслед машине платками. Когда свекольное поле осталось позади, ребята как по команде замолкли, и каждый подумал о чем-то своем, сокровенном, кто вспоминал своих девушек, а кто только мечтал встретить…
* * *
Через два месяца настал день воинской присяги. Кончилась жизнь в карантинной роте. В этот день в полку вывесили флаги, офицеры в парадной форме, в столовой специально ради такого торжественного дня испекли печенье и приготовили вкусный кофе. Выходя из столовой после завтрака, ребята встретили старшину Марчилюнуса.
– Ну что, понравилось? – спросил он у солдат, – накормлю вас сегодня в честь праздника по-домашнему – котлетами.
– Товарищ старшина, спасибо вам за кофе, он такой же вкусный, как готовит моя мама… Сказал Андурсов-второй, специально задержавшись возле старшины.
– Если у тебя есть брат, присылай его служить к нам, я и его также вкусно кормить буду. Надеюсь, что я еще прослужу лет десять, – сказал он солдату.
Андурсов-второй остановился и растерянно посмотрел по сторонам. Видно перспектива иметь еще одного брата ему не улыбалась. Рядом с ним стоял Луговкин, он засмеялся и громко спросил, глядя по сторонам “А где же первый Андурсов?», и тут же увидел, как он вместе с Колобком и Инюшиным торопливо курили одну сигарету и смеялись, глядя на старшину, видно, тоже услышали этот разговор.
Ребят собрали на открытой площадке возле леса. Здесь была братская могила и установлен памятник. Командир полка полковник Близнюк стоял неподалеку и беседовал с гостями, которых пригласили на это торжество. Возле каждой роты, которая готовилась принимать присягу, стояли столы, накрытые красным сукном. Полковой оркестр расположился в сторонке, перед строем оркестрантов прохаживался дирижер.
Раздалась команда “Смирно!», оркестр заиграл марш и в сопровождении знаменосцев внесли полковое знамя. Командир полка поздравил десантников с торжественным днем. Перед памятью погибших воинов, лежавших здесь в братской могиле, – сказал он, – воины вверенного ему полка всегда будут верны делу своих отцов. После командира полка выступал пожилой подтянутый старик с тростью в руках. Во время войны он командовал кораблем, который оборонял Ленинград. Когда ветер откидывал ворот его расстегнутого плаща, было видно, как на груди блестит золотая звезда.
Следом за ним выступала среднего роста женщина с совершенно седой головой.
– Ребята, – обратилась она к солдатам, – я хочу рассказать вам о солдатах, которые лежат в этой земле. В этом лесу во время войны был страшный бой, который шел целые сутки. Когда немцы отступили, я в составе санитарного отряда на телегах свозила сюда тела убитых солдат, – голос ее дрогнул и она на минуту замолчала. – Убитых было много, стонали раненые, мы погрузили на телеги несколько сотен человек, а они… – больше сказать она ничего не смогла, заплакала и отошла в сторону.