– А с новым ружьем, запомни, надо быть осторожным. Не дай бог, – конечно, а все-таки знай, что первые семь лет оно может принести боль своему хозяину. Я не испытывал этого, но люди говорят, что…
И замер. То ли чутье стало его подводить, то ли он неверно определил ветер, то ли джейраны стали теперь иные, но в той стороне, откуда он совсем не ждал, Курбан-мерген увидел над песчаным гребнем рога. “Это самец стоит впереди стада». И замер в ожидании с поднятым ружьем.
Джейраны все не показывались.
Но и ружье в руках старика не дрожало…
“Неужели он увидел меня? Или учуял запах?.. Неужели они уйдут?»
Старый мерген очень старался быть терпеливым и спокойным. Однако он знал, что руки не могут слишком долго держать ружье прицеленно и твердо. И глаза через несколько мгновений не будут видеть так зорко, как нужно… Тогда старик опустил мушку чуть под виднеющиеся рога. Он был уверен, что пуля придется джейрану прямо в грудь.
Ударил выстрел. Волнующий запах пороха сейчас окутал все вокруг. А через некоторое время эхо заговорило в горах. Там выстрел прозвучал чуть слабее, но так же грозно!
– Пойдем, сынок, ты его сейчас увидишь… – Курбан-мерген опять вспомнил о мальчишке. – Ты увидишь, как я застрелил его.
Старик не сомневался, что мальчишка был рядом и когда он целился, и когда запах пороха так славно ударил в ноздри, и когда эхо откликнулось им с вершин Хиндигуша…
Но взойдя на холм, за который прятались джейраны, старик сразу понял свою ошибку. Еще до конца не веря себе, он некоторое время осматривал песок – старался увидеть следы их копыт. Но не было следов. Лишь стоял голый саксаул, пробитый его пулей… Корявые ветви дерева старик принял за рога!
Он отбросил ружье, сидел, словно обманутый ребенок. Ему было стыдно перед мальчишкой, который, конечно же, прибежал за ним следом и теперь…
Уж, наверное, лет десять Курбан-мерген не делал ни одного пустого выстрела. И вдруг сегодня, когда он пришел сюда с внуком… Ему было странно и горько, что пустыня сыграла с ним эту плохую шутку. Ведь этот выстрел, конечно, предупредил джейранов, и теперь они уж не явятся!
– Неужели ты ничего не поняла?.. – говорил старый мерген пустыне. – Ведь мы с тобой видимся… да вернее всего, что в последний раз! А мальчишка должен был продолжить нашу дружбу… Как же ты не поняла этого?! Мы вместе должны были накормить его свежим мясом. Сказать: ступай, это теперь твоя охота… Как же ты могла не понять?..
Написанные на бумаге эти слова, быть может, выглядят чуть странновато. Однако, в его душе они звучали именно так, как и положено словам звучать в душе человека: серьезно и немного грустно.
Курбан-мерген всегда был гостеприимен, как того и требует обычай. Но близких друзей за всю жизнь завести ему не удалось. Очень скоро становились скучны и компании, так называемые “дружеские встречи». От этого Курбан чувствовал иногда свою ущемленность жизнью и даже ущербность.
В некоторые моменты его длинной жизни Курбан-мергену начинало казаться, что настоящими друзьями могут быть только родные, а лучше всего – дети… И опять выходило, что он ошибся. Ни с кем Курбан не мог быть до конца откровенен – вечно ему мешали неловкость и скованность…
И только уже в зрелом возрасте, когда ему было за тридцать, Курбан понял, что у него есть настоящий друг. Причем он был с самого детства, с самого рождения. Поняв это, Курбан обрадовался и успокоился… Другом его была пустыня…
Мимо ползла черепаха – отвлекала старого мергена. Он стал думать о черепахах.
В Бадхызе черепахи появились весной – вместе с зеленой травой и цветами. А потом пропали, как трава и цветы. Но уже весной о черепаху можно споткнуться буквально на каждом шагу. Можно было увидеть, как они подставляют свои костяные спины под дождик.
В конце весны черепахи бежали из этих мест. Словно знали, какая здесь скоро начнется жара. Пять месяцев солнце и солнце. А облако на небе – разве что приснится во сне…
Некоторое время он еще смотрел на черепаху, затем поднял ружье, снял хурджун и пошел к источнику, а ишак остался стоять, привязанный к тому самому несчастливому саксаулу.
Родник выбивался из-под земли у самого подножья гор. В Бадхызе все звали его Инжирли. Природа устроила здесь небольшое озерцо. Струясь, вода убегала из него в долину. а вокруг росли низкорослые деревья горного инжира… Инжирли…
Воздух у воды влажен, а во время жары, поверьте, это совсем не так хорошо, кажется, поэтому животные не любили оставаться здесь…
Старик дважды ополоснул тунче, наполнил его водой и поставил на огонь. Сунул руку в хурджун за лепешкой – рука тронула что-то плоское, гладкое… Он сразу догадался что это: банка с жареным мясом – каурмой.
Настроение стало совсем скверным! Не помогли ни отдых, ни мысли о черепахах. Жена, видно, чувствовала: не будут ему удачи. Вот и положила в дорогу мяса… Жена знала Курбана лучше, чем он знал себя. Выходит, что так!
Но невольно, когда он подумал о жене, его лицо потихоньку разгладилось, а душе стало легче. Ему вспомнилось давнее-давнее… самое счастье!
Курбану очень хотелось показать молодой жене пустыню. И хотелось, наконец, побыть с ней наедине – они поженились совсем недавно. Но увезти жену все не было удобного случая, а просто так неудобно перед родителями.
И вдруг отец сам сказал, что надо бы свезти невестку к родным, в другое селение – чтобы она погостила там немного, как того требуют обычаи… Курбан только того и ждал! Он сразу придумал сказать отцу, будто потом отправится на охоту – чтобы выгадать несколько свободных дней.
Вначале, когда они выехали из села, Курбан все ехал молча, хотя ему очень хотелось сказать ей что-нибудь ласковое. Но сдерживал себя – знал, что за ними могут смотреть. Когда же они отъехали немного, он вдруг повернул в сторону холмов. Селение родственников было в другой стороне.
– Эх! – сказала жена. – Что люди-то подумают! Нельзя!
Он не стал ее слушать. А скоро стреножил ишака, пустил его пастись. Жену он посадил к себе на коня, и они поскакали. А люди пусть думают, что хотят!
Старик и сейчас хорошо помнил, как она идет по цветущему лугу. И как хорошо было им вместе собирать дрова для костра, а потом пить чай, сидя рядом.
Его сердце помнило, как они купались вдвоем в этом вот озере… хотя погода была вовсе и не жаркая, а довольно сырая… Хорошо, что сейчас никто не мог видеть его, одиноко сидящего среди жаркой пустыни со счастливой и задумчивой улыбкой на лице… И вдруг улыбка эта пропала. Теперь старик сидел, закусив губу, словно боялся расплескать остатки своего счастья…
А тогда он отвез жену лишь через три дня. И с тех пор, отправляясь на охоту, всегда делал здесь привал. И мысли его тоже всегда делали привал – в тех мгновениях его жизни.
Солнце жгло все сильнее. Пустыня замерла. Даже насекомые, даже закрытые броней жуки попрятались в норы – под кусты, в тень деревьев. И теперь они появятся не раньше, чем солнце потяжелеет и покраснеет, а тени станут длинными и расплывчатыми… Лишь оводы не могли успокоиться, продолжали безжалостно и ненасытно преследовать куланов.
Но время прошло, жара начала спадать. Старик напился чаю и снова поставил тунче на огонь, чтобы выпить еще – если захочется. Потом он поспал немного, потом почистил ружье… Когда старик отправился в обратный путь, стало прохладнее и дышалось ему легче.
Проехав меж холмами, Курбан опять оказался в долине и здесь вынул из хурджуна ружье, положил его перед собой поперек седла… Иногда останавливался, прислушивался – будто хотел узнать, о чем это тихим шёпотом переговариваются травы… В здешних местах обычно много фазанов, их-то и хотел услышать старый мерген.
Но сегодня ему не попадалось буквально ни одной птицы. Как сквозь землю все провалились!
На фазанов он охотился редко – лишь когда не шла настоящая охота на джейранов… Сейчас он был рад и фазану: ему надо было показать мальчишке хоть что-то. После двух-трех хороших выстрелов он сказал мальчишке несколько слов – и добрых, и строгих… И отдал бы ружье.
И навсегда распрощался б с охотой…
“Может, я вышел из дому в несчастливый день?» – Медленно и внимательно он опять пересчитал дни… Да нет, счет был в его пользу!
“Да и старые люди говорят, что в среду любое дело удается, – подумал он. – Значит, я вышел из дому в самый раз». И он успокоился, как-то позабыв, что и сам уже старый человек… И сунул ружье в хурджун, и погнал ишака дальше. Его теперь не интересовали фазаны, которые нет-нет да и пролетали мимо. Он понял, что ему ни в кого уже не хочется больше стрелять…
С наступлением вечера задул ветерок. Он принес далекие запахи трав. Потом приполз запах полыни… послышался крик совы.
Стемнело. Саксаулы стали сейчас похожи на многоруких и горбатых чудовищ… А зато днем они – словно молодые женщины в зеленых покрывалах… Это прежде случалось с ним не раз: посмотрит на саксаул – вспомнит о жене. И бросит все, заторопится домой!
Сейчас он остановил ишака, развел огонь, снова поставил тунче. Бросил в пиалу остатки каурмы, сделал чай-чорбу, поел… На огонь со всех сторон стали ползти насекомые. Но он привык к ним, до времени не обращал на них внимания. Ящерицы подходили к костру совсем близко, а варан лежал поодаль и казался ненастоящим…
Напившись чаю, он сразу погасил костер, засыпал угли песком: держать ночью огонь – это собрать вокруг себя всех насекомых пустыни…
Уже в темноте Курбан положил голову на землю, но долго не мог заснуть… Было душно. Где-то рядом филин орал грубым голосом. Сон окончательно пропал. Старик слишком хорошо знал эту птицу: скоро филин не перестанет, будет кричать и кричать. А другие птицы прилетят и усядутся рядом и будут смотреть в его горящие глаза. И лишь на рассвете филин исчезнет…
Еще некоторое время старик лежал, глядя на звезды, но потом сел, потер занемевшие ноги – все равно ничего тут не вылежишь! Он решил поехать туда, где хоть немного было бы ветерка.
Уже глубокой ночью он добрался до какой-то пыльной белесой равнины и остановил ишака. Подумал было развести костер и попить чаю… Да понял: не сделать ему этого – уж слишком устал… Бросил в рот кусок мяса и некоторое время просто сидел на земле. С трудом распрямил спину, глотнул из кувшина. Вода была теплой… как кровь. Сполоснул рот. Лег и быстро заснул.