И приснился старому Курбану жуткий сон!
Пришла женщина к нему, опустилась на корточки, протянула руки: “Разве ты не знаешь меня? Я твоя жена». И улыбнулась… Не было у нее ни волос, ни бровей. А глаза огромные, белые.
Старик хотел отстраниться, не смог… И проснулся.
Обрадовался, поняв, что это лишь сон, забормотал какую-то молитву. Потом долго сидел с широко открытыми глазами. Ему все казалось: стоит закрыть глаза – увидит ее опять.
Старик хотел взять табакерку с насом… и увидел свое ружье. Вздрогнул от неожиданности, сразу забыв про нас… Только теперь он понял, что это за белесая равнина кругом. Это были солончаки. “Я ведь улегся на соли. С ума сошел!».
А соль уже поглотила большую часть ружья и теперь затягивала то, что осталось. Старик ведь не мог знать, что соль заглатывает все предметы, которые попадают к ней. Заглатывает и превращает в самое себя…
– Отдай, – тихо сказал он пустынной соли и протянул руку к ружью. – Это я… внуку хочу…
И тут он вспомнил вдруг, что зря претворялся перед собой, нет рядом мальчишки в черных туркменских штанах и белой рубахе. Его и на свете нет! Невестка опять родила девочку. И старому мергену вряд ли дождаться внука.
Старик опустился на землю, и лицо его было таким, словно он едва сдерживал боль.
Прошло много времени прежде чем он сумел встать. Опустил руку в карман халата… Круглые пули, похожие на глиняные шарики, раскатились по белой земле.
Перевод С.Иванова 1973 год
ПЕГАЯ
I
У чабана уже было четыре собаки, но за этим щенком он долго ходил к соседу. Все выпрашивал и выпрашивал, пока не уговорил сменять щенка на ягненка. А щенок был тогда чуть крупнее крысенка. От своих сестер и братьев собачонка отличалась белым пятном на левом боку, похожим на заплатку, за что и была дана ей кличка Алабай, то есть Пегая.
О матери этого щенка в округе ходили легенды. Пастухи утверждали, что эта собака понятливей, чем иной человек. Когда ее хозяин умер, она одна несколько дней стерегла стадо, не скормив ни одного барана волкам и беркутам. Но однажды ночью на стадо напали волки, и собаку в суматохе застрелил новичок-подпасок. Осиротевшие щенки достались новым хозяевам совсем тщедушными.
Однако через два-три месяца Алабай выровнялась, обещая статью и силой быть в свою знаменитую мать.
С утра до вечера Алабай гонялась за сусликами, стоило им вылезти из нор на весеннее солнышко. В пылу погони она даже расшибла нос о камень, за которым скрылся, юркнув в норку, суслик. Еще Алабай любила прыгать вокруг брыкливых ягнят да гонять их, а потом, присев на задние лапы, смотреть, как забавно болтаются у них мягкие ушки.
Когда Алабай родилась, у нее тоже были и хвостик, и мохнатые ушки. Но она уже не помнила об этом. Чабан, мечтавший сделать из Алабай настоящего пса-овцепаса, по древнему чабанскому обычаю обрезал у щенка хвост и уши. Следуя тому же обычаю, уши испекли и дали Алабай их съесть, пожелав ей стать храброй и верной собакой.
Обычай этот не зря родился в пустыне. Если на стадо напали волки, собака может вцепиться в ухо, а тому будет не за что ухватиться.
Сарыбай, главный пес при стаде нового хозяина, встретил Алабай неприветливо. Но не трогал ее, то ли остерегался пастуха, то ли считал недостойным связываться с такой мелкотой. Так было до поры до времени…
Чабан, как обычно, слил в большую собачью миску остатки супа. Взрослые собаки, которых опекал Сарыбай, тут же жадно урча принялись за обед. Сарыбай, со свойственной ему степенностью, пообедав, отошел в сторону (он не любил смешиваться с толпой долго) и прилег, положив голову на лапы. Сквозь прищуренные веки он наблюдал за суетой.
Алабай в это время тщетно пыталась играть со степной черепашкой. Она подбежала к ней вприпрыжку, весело виляя обрубком хвоста, осторожно трогала лапой, тыкала носом. Но все было напрасно.
Черепашка не хотела играть и пряталась в панцирь.
Наконец, Алабай это надоело. Поняв, что игра не получится и, бросив на черепашку последний взгляд, она оставила ее в покое. Чем бы заняться? Тут Алабай увидела сгрудившихся у миски собак и бегом припустилась к ним. По пути она заметила, что Сарыбай злобно оскалил зубы и услышала, как он предупреждающе зарычал. Но по щенячьему легкомыслию Алабай не придала этому значения и сходу сунула морду в миску с супом. Попробовать-то суп она успела, а получить удовольствие от еды ей не удалось. Сарыбай, которого беззастенчивый щенок привел в ярость, мгновенно вскочил и одним прыжком достал Алабай. Не погрози чабан своей палкой, неизвестно чем кончился бы конфликт.
Палка в руках хозяина и его резкий окрик заставили Сарыбая выпустить жертву. Он угрюмо понурился и с обиженным видом отошел в сторону. Другие собаки тоже разбежались. А Алабай, притихнув, наблюдала за тем, что происходило вокруг. За хозяином, занятым стряпней, за Сарыбаем, который ушел в дальний конец отары, за ишаком, у которого седло сползло со спины на живот. Ишак с шумом втягивал ноздрями воздух и громко вопил… Не найдя в этих привычных картинах ничего примечательного, Алабай снова сунула свой ободранный в трепке нос в миску с объедками.
“Кажется, она решительностью и вправду пойдет в мать», – думал чабан, краем глаза следя за собакой. Расщедрившись, он кончиком своего огромного ножа подцепил из кипящего казана кость с мясом и протянул Алабай.
II
С того весеннего дня Алабай решила держаться в одиночку, а чабан при кормежке стал выделять ей особую долю.
Суслики были забыты. Теперь Алабай выслеживала лис, которых на Бадхызских холмах немало, и училась следить за стадом.
Обычно овцы мерно растекались по склону. Собаки подгоняли отстающих или отбившихся в сторону, а когда все было спокойно, лениво лежали в траве, выбрав удобные точки обзора.
Как-то утром Алабай, набегавшись за лисами, дремала, вполглаза наблюдая за овцами. Внезапно ровный овал стада разом лопнул, растекся, овцы заметались, заблеяли. Алабай насторожилась, вскочила. На расстоянии голоса от нее в густой траве мелькнул острый хребет цвета золы. Залаяли собаки. Пастух поднял палку и покрутил ею над головой – дал им команду “к бою».
Резкими прыжками Алабай обогнала трусившего впереди Сарыбая. Тот счел, что стыдно отставать от щенка и тоже прибавил скорость.
Собаки почти догнали огромного зверя, когда их рычанье и лай заставили врага резко обернуться и броситься на преследующих.
Сарыбай метнул в сторону. Остальные собаки рассыпались по склону, как воробьиная стая. Алабай оказалась один на один с противником. Без раздумий она оттолкнулась посильнее задними лапами и бросилась вперед на это огромное, несуразное, невиданное прежде чудовище… Сарыбай опомнился и тоже кинулся на врага.
Подбежавший чабан выстрелом отогнал непроәшенного гостя.
Но Алабай не могла подняться. Брюхо, которое во время схватки словно обожгло огнем, нестерпимо болело. Собака не знала, что вступила в единоборство с редким в этих местах кабаном.
Чабан осторожно поднял собаку на руки и отнес в стан. По радио он вызвал ветеринара, который зашил Алабай распоротое кабаньим клыком брюхо. Вечером чабан сел на ишака и, осторожно держа на руках собаку, повез ее в село.
III
В селе Алабай уложили в сарайчике на мягкую подстилку. Несколько дней она не в силах была подняться. Когда одолевал голод, собака вяло совала нос в миску с размоченным в молоке хлебом, которую ставила хозяйка. Дни проходили для Алабай не то в полусне, не то в полуяви, она словно вслушивалась в борьбу, происходившую в ее теле.
И еще в этом полусне ею постоянно владело одно желание: видеть хозяина. Но пастух не появлялся после того, как привез ее и оставил в сарайчике.
Каждый раз, заслышав шорох камышовой дверцы, Алабай с надеждой поднимала голову. Ей казалось, что стоит появиться хозяину, как рана, которая то ноет, то вспыхивает острой болью, тут же затянется и можно будет вскочить и бежать за ним следом.
Но приходила лишь женщина, которая, поставив на землю миску, сразу же исчезала.
Когда рана начала сама по себе затягиваться, одиночество стало еще сильней угнетать Алабай. Не зная чем заняться, она слонялась по сарайчику. Перенюхала все, что там валялось и было сложено. Хозяйка заметила, что Алабай разгуливает по сарайчику, и стала оставлять дверь открытой. Выглянув наружу, Алабай увидела много интересного.
На свободе она быстро нашла себе друга. Крохотный, лет двух-трех, мальчуган каждый день приходил к сарайчику, волоча на веревочке игрушечную машину. В кармане у него было печенье и сахар. Новый друг взбирался на спину Алабай, и они честно делили пополам принесенные малышом сласти.
Но дружба эта началась не сразу. Когда Алабай впервые выбралась из сарайчика и задремала под солнышком, она вдруг почувствовала, что кто-то на нее карабкается. Алабай страшно рассердилась, дернулась в сторону и зарычала для остраски. И тут же увидела испуганно съежившегося мальчика. Он заплакал, Алабай растерялась и тут же забыла о своем гневе.
На плач ребенка из дома вышел человек. Он подхватил мальчика и как птенца унес его прочь. Вернувшись, он поднял с земли черенок лопаты и, что есть сил, запустил в Алабай. Хорошо, что она успела на лету поймать черенок зубами. И едва увернулась от ноги, обутой в тяжелый ботинок.
Алабай забилась в самый дальний угол сарая. Она поняла, что если причинит мальчику малейшее зло, то ей несдобровать.
Мальчик, однако, оказался незлопамятным и общиәтельным. Прошло немного времени и они подружились. Вначале, увидев ребенка сидящим верхом на собаке, взрослые с опаской хватали его, уносили и старались чем-нибудь отвлечь. Но мальчик, лепеча что-то на своем языке, возвращался вместе с игрушкой, которую ему сунули. Постепенно взрослые убедились, что малышу не грозит опасность и спокойно оставляли его с собакой.
Приближалось лето. Людей тянуло из дому на прохладу, на воздух. По утрам и вечерам под сень деревьев выносили ковры и кошмы, во дворе ели, пили чай. Взрослые любовались малышом, играли с собакой, гордились его смелостью, смеялись над проказами. А мальчуган не любил, когда к нему пристают, он не отвечал на заигрывания взрослых и упирался, если вмешивались в его игру.