Чабан на ходу открыл дверцу:
– Алабай!
VIII
Отгоняя от стада шакала, Алабай так увлеклась, что убежала за дальние холмы. Когда она вернулась, чабан встретил ее бранью. Алабай поняла: по ее вине случилась беда. Чабан приволок и бросил ей ягненка с перегрызанным горлом.
Алабай поджала лапы, опустила голову. ей стало стыдно. Это была работа волка.
Еще одну овцу чабан застал живой и сам прирезал ее. Обдирая овцу, он через плечо бросил взгляд на сидевшую в стороне собаку и ему показалось, что он видит в ее глазах слезы.
Он не заметил, как Алабай ушла. Она обогнула стадо и направилась по волчьим следам.
Волк догрызал последнюю косточку ягненка, которого ему удалось унести. Завидев бегущую собаку, он бросил ягненка и приготовился к схватке. Полная ярости Алабай, что есть сил оттолкнулась от земли и бросилась на врага. Волк встал на дыбы, не собираясь уступать. Сытый, сильный, он острыми клыками рвал собаку. Алабай поняла, что не выстоит, пятясь назад, прижалась спиной к крутому выступу. Клубами поднималась вверх серая пыль. Яростное глухое рычание оборвалось пронзительным воем волка. Он рванулся, еще надеясь спастись. Но было поздно, челюсти Алабай сжали его глотку. Хлынула кровь, заливая Алабай глаза.
Алабай разжала челюсти, предоставив волку возможность умирать. Гнев ее утих. Дело было сделано.
Обессиленная, она лежала рядом с поверженным врагом. И вдруг почувствовала его странно встревоживший ее взгляд – жалобный, укоряющий. Чуть приподняв голову последним усилием, волк попытался заскулить.
Заскулила и Алабай. Закружилась вокруг распростертого в пыли окровавленного тела. Забыв о своих ранах, забыв о только что владевшей ею смертельной злобе, она обнюхивала и лизала волка. Родной щенячий запах пробивался сквозь запах крови.
…Через несколько дней чабан нашел под крутым уступом мертвую собаку. Рядом с перегрызанным горлом и оскаленной пастью, в которую набилась серая пыль, лежал волк с белым, похожим на заплатку, пятном на левом боку…
Перевод Н.Колесниковой. 1976 г.
ДЕРЕВНЯ НА БЕРЕГУ ОЗЕРА
Александру Брагину
I
Деревушка, к которой мы подходили ранним весенним утром, казалось небольшой, дворов десять-пятнадцать. Она то прямо пряталась за холмами, то вновь возникала, прорисовываясь темными пятнами домов сквозь мглистый туман.
Было холодно. Ветер зябко прохаживался по молодому ежику травы, и она пригибалась под его незримой тяжестью.
В Москве, откуда мы выехали, деревья уже покрылись листвой. А здесь чувствовался север. Только кое-где на кустах, росших в низинах, набухли почки, проклюнулись зеленые язычки листьев.
И все-таки в воздухе и во всей окружающей природе веяло весной. О ней щебетали на разные голоса птицы, о ней журчали сбегающие к озеру ручьи. И сама земля, казалось, вздыхала от переизбытка сил, накопленных за долгие месяцы бездействия.
Взобравшись на верхушку очередного холма, Саша, шедший впереди меня, остановился.
– Смотри!
Вначале я увидел лошадь, которая лениво помахивая хвостом, время от времени наклонялась и схватывала мягкими губами траву. Что в ней привлекало Сашу? Но тут я понял, что он имел в виду деревушку. Она лежала перед нами, как на ладони: отсюда, сверху, хорошо просматривались все ее дома и дворы.
У крайней избы женщина развешивала на веревке выстиранное белье. Ветер-озорник задувал ее и без того короткое платье. Увидев нас, она сконфузилась, бросила белье и таз и стала придерживать подол. Проходя мимо, мы поздоровались. Она ответила и тут же спросила, открыт ли магазин в соседнем селе, через которое мы проходили. Вопрос показался мне наивным, потому что даже в таких отдаленных от больших городов деревушках магазины не открываются так рано.
Саша, мой сокурсник по институту, давно уже приглашал меня погостить у своей старенькой бабки в деревне. Но все было как-то недосуг. И вот только в мае нам удалось выкроить день-два. Правда, бабушки дома не было, она, оказалось, вот уже который месяц гостит у дочери в Череповце. Но нас это не смутило – изба-то бабушкина осталась!..
Мы шагаем по единственной улице деревушки. Рано, и на ней еще никого нет, только кое-где во дворах хлопочут хозяйки. От сырости я немного озяб и поэтому с нетерпением ждал, когда мы, наконец, доберемся до места, согреемся и дадим отдых нашим ногам. Но изба без хозяйки совсем выстыла, выглядела заброшенной и неуютной. Развести огонь в печи сразу не удалось, пришлось вначале влезть на крышу и, орудуя палкой, выселить из трубы, обосновавшихся там ворон.
Мы попили чаю и я в блаженстве вытянул свои усталые, не привыкшие к долгой ходьбе, ноги.
Из забытья меня вывел осторожный скрип двери. Открыв глаза, я увидел девчушку лет пяти-шести. Худенькую ее фигурку плотно облегал белый модный плащик.
– Вы насовсем-насовсем приехали? – услышал я. – А тетя Нина на завтрашней “Ракете» приедет?..
Вопросы следовали один за другим и после каждого девчушка пытливо поглядывала на нас, ожидая ответа. Казалось, что вот она выспросит все для себя интересное и тотчас убежит. Но исчерпав свое любопытство, девочка, усевшись рядом, сообщила, что дядя ее спозаранку отправился на рыбалку, они с бабушкой тоже выудили четырех карасей.
Саша, в свою очередь, рассказал, как мы сражались на крыше с воронами. Выслушав его, девчушка, смешно всплеснув руками, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, живо нарисовала картину, как однажды у старого стога сена она нашла воронье гнездо, а в нем яичко. Долго ждала, пока прилетят и согреют его родители. Но время шло, а никто не прилетал. Тогда она принесла яичко домой, укутала потеплее и положила на припечек. На следующий день вместо яйца нашла там маленького вороненка.
– И что ты с ним сделала? – спросил Саша девочку. В голосе его звучала ирония. Но девочку это не смутило.
– Я вынесла его и положила на дороге. А сама спряталась. Скоро прилетели большие вороны, взяли вороненка и унесли с собой. Девочка опять всплеснула руками, показывая, как улетел ее вороненок. Потом она с какой-то радостью заговорила о том, что уже совсем-совсем скоро приедет мама и увезет ее с собой в Ленинград.
Девочку эту звали Людочкой. В селе не было больше малышей и она очень скучала в одиночестве. Прошлым летом к ним приезжала Инна, невестка, так Людочка не отходила от нее ни на шаг.
Так всюду и ходили вместе. Все это я узнал от Саши, когда Людочка ушла. Уходя, она остановилась на пороге и пообещала:
– Я еще приду к вам.
Почему-то в тот день она так и не пришла.
II
Людочкина бабушка – седенькая невысокого роста старушка, брала молоко у какой-то Кузьминичны в соседней деревне. Выходя по утрам во двор умыться, я видел, как она семенит вдоль улочки, лежащей за нашей избой. Если кто-нибудь встречался и спрашивал, куда она идет, бабушка тут же принималась подробно и сердито рассказывать, что-де она еле волочит сейчас больные ноги всего из-за двух глотков молока для внучки. А дорога неблизкая – из одной деревни в другую. И виноваты в этом соседи, которые недавно продали всю такую молочную корову. Да будь эта корова даже одна на все село, жить было бы можно. Ведь что за удовольствие попить парного молочка! А еще лучше поесть блинов со сметанкой…
И бабушка принялась распекать соседей.
На следующий день после приезда она пригласила нас на уху. Кроме ухи на стол подали и жареную рыбу. Подняли первый стаканчик и все разговорились. Рядом со мной сидел Людочкин дедушка. Он вспомнил, как во время войны случайно попал на винный завод, разрушенный бомбой, отыскал там самую старую бочку, кое-как погрузил ее в машину и привез своим товарищам. Это надо было видеть как они обрадовались! В морозный день вино пришлось кстати.
Напротив сидели дядья Людочки: Петька-молчун и очкастый Андрей. Одна рука и нога Андрея были покалечены, плохо повиновались ему.
Людочка, подперев рукой подбородок, слушала все, о чем говорится. Сиди она молчком, может никто и не заметил бы ее присутствия. Но она вопросом выдала себя:
– Деда, а тебе за это дали медаль?
Бабушка, спохватившись, что внучка не спит, стала выпроваживать ее в соседнюю комнату:
– Ты смотри, сама с карандаш, а до всего ей дело, – приговаривала она, легонько подталкивая Людочку к выходу. – Погляди вон, как кошка спит! Завтра снова будет хороший день, пойдешь гулять. А сейчас иди ляг, поспи.
Уходя, Людочка все же успела спросить:
– А дяденьки у нас будут ночевать?..
Разговор за столом перекинулся на рыбную ловлю. Кто-то говорил, что хорошо вот в такой ветренный денек ловить на удочку. Другой предпочитал невод.
Я не пытался вникать в суть спора, потому что в рыбной ловле ничего не смыслил. Петька-молчун тоже сидел и слушал. Но потом вдруг резко поднялся и вышел в другую комнату.
А Андрей, ничего не замечая вокруг, уже вспоминал то время, когда работал в колхозе агрономом. Как-то ему поручили получить в соседнем райцентре два седла. Они же с извозчиком пропили деньги, выданные им для покупки седел, а потом несколько дней он прятался от председателя колхоза, боясь попасться на глаза. Все же председатель разыскал его и крупно ругался. А потом послал кого-то за бутылкой и пригласил Андрея распить ее вместе. О чем они говорили тогда за бутылкой, Андрей не сказал, но чувствовалось, что запомнил он тот разговор навсегда, и случай с седлами тяжелым камнем лежит на его душе до сих пор.
Когда после долгого сидения за столом мы вышли из избы, студеный ветер набросился на нас, пробрав до костей. Слева послышался протяжный гудок проплывающего мимо парохода. Голова у меня кружилась от выпитого, и я на минуту почувствовал себя плывущим куда-то на огромном корабле.
III
Нам с Сашей захотелось прогуляться по реке, и мы попросили у Андрея его лодку.
– А чего ж, – берите, – ответил он. – Раз приехали погулять, значит, и надо гулять.
Саша сел на весла, я устроился на корме. Людочка, тоже собравшаяся с нами, как и наказывала ей бабушка, расположилась на средней скамье, крепко ухватившись за ее край.