Острая грудь – и девичья, и женская одновременно, и гибкая талия, и прямые, изящного рисунка
плечи, и стройные ноги…
Не хочешь, да вспомнишь, что ты мужчина!
Переполненный приятными и острыми чувствами, которые трудно передать на словах и совсем не принято передавать на бумаге, я думать забыл, что стою по шею в воде, что еще минуту назад прямо перед моим носом проплыла змея…
Сарагыз! Всегда она казалась мне и грубоватой, и мужиковатой, с такими слишком размашистыми движениями и слишком громким разговором.
Теперь мне виделась прелестная девушка, быть может, чуть угловатая, которая вся была поглощена таким, к тому же бесконечно женским делом – она сосредоточенно искала оброненную заколку…
Машинально я перевел глаза на гелнедже…
Не знаю, уж наверное, я хотел сравнить их… Бедная гелнедже моя стояла, выкручивая подол… И мне стало нестерпимо стыдно! Захотелось, чтоб они поскорее ушли.
Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно естественней, я проговорил:
– Гелнедже, да вы идите. Чего тут осталось-то?.. Несколько камышинок! Я сам это все сделаю… Идите, правда.
С этими словами я кивнул в сторону Сарагыз: мол, к тебе это тоже относится:
– Знаешь, – вдруг сказала она, – пойдем-ка лучше с нами, Язлы. А потом, когда эта гадость забудется… Пойдем! Пока можно заняться чем-нибудь другим… – и краем мысли Сарагыз не подозревала о том, что сейчас творилось у меня в душе.
А у меня действительно творилось! И я не как не мог взять себя в руки. И боялся, что они сейчас заметят все. И от этого волновался еще больше.
– А правда, пойдем отсюда все вместе! – гелнедже улыбнулась…Она, конечно, тоже ни о чем не могла подозревать! Само собой, я отправил их одних. И потом долго еще резал камыш, чтобы, говоря красивыми словами, обрести душевное равновесие.
Наконец, я расправился с последними камыәшинками. И, надо сказать, чувство большого облегчения я испытал, когда смог со спокойной совестью выбраться из воды. Ведь едва мне удалось изгнать из своей памяти образ Сарагыз, которая ищет потерянную заколку, как немедленно на ее место поселился образ… змеи, тихо подплывающей ко мне…
Какое-то время я еще посидел на берегу. Мне казалось, что прошло слишком мало времени, и я неминуемо нарвусь на ехидный вопрос: “Что это ты вдруг так быстро, начальник? Или все-таки страх взял тебя за шиворот, а?».
Чем выше поднималось солнце, тем, увы, короче становилась тень, в которой я устроился. Да и мошкара, целой толпой собравшаяся возле коровьей лепешки, не давала мне отдохнуть по-человечески. Ладно, делать нечего. Я решил идти. Увидел Сарагыз и гелнедже. Они тоже сидели под кустом. И не слышали меня.
А я их отлично слышал и видел!
Конечно, в какой-то иной компании это было бы невозможно. А пока они оставались вдвоем, Сарагыз решила примерить бёрик моей гелнедже.
Гелнедже чувствовала себя неловко, стараясь взять бёрик, потому что нельзя, неудобно замужней женщине сидеть простоволосой. Так, видимо, она считала, моя милая гелнедже.
Сарагыз, нисколько не обращая на это внимания, делала вид, что она с кем-то кокетничает, посмеивается и жеманно поворачивала голову.
– Да отдай же ты! Вот глупенькая! – мягко улыбалась моя гелнедже. – Нашла о чем мечтать… Будто ступа на голову надета.
Сарагыз, однако, и не думала отдавать бёрик. Она рассматривала себя в осколочек зеркала и думала о том, как же она будет выглядеть, когда выйдет замуж. Она приглаживала на лбу волосы, старательно прихорашивалась. А когда нечаянно сдвинула бёрик набекрень, стала громко и счастливо хохотать.
А то вдруг поспешно прикладывала к губам конец платка, словно с кем-то стыдливо здоровалась – такая вся тихая и покорная. Гелнедже покачала головой. Я услышал в ее голосе и печаль, и участие:
– Не спеши ты, красавица, зря не спеши! Вот кончится война проклятая, вернутся настоящие парни… Тогда и твоя наступит пора! Гелнедже опять покачала головой, но уже по-другому, как-то особенно задумчиво. – Придут они, скажут: “А ну-ка, хватит. Становитесь опять женщинами. Давайте сюда ваши серпы и лопаты. Вспоминайте, как детей рожать, как пеленки-распашонки стирать…».
Сарагыз с надеждой и недоверием посмотрела на нее. Хотела сказать что-то, но остановилась. Взяла обычный свой иронический тон:
– Ну уж ты наговоришь, прямо дальше ехать некуда: лежи, обнимайся, ешь да наряжайся. Больше женщине и заняться будет нечем?
– А ты потерпи, потерпи немного… У тебя все хорошее еще впереди!
– А ты слыхала, Айсона! Говорят, позавчера эту несчастную старую деву… ну, господи, дочь этой плешивой Торлы, говорят, ее посватали!
Гелнедже ничего не ответила. Некоторое время они сидели молча, каждая думая о чем-то своем. И, наверное, очень разные это были мысли… Потом гелнедже подняла голову, обернулась в ту сторону, откуда я должен был прийти. Но за камышами она не могла рассмотреть меня. Наверное, и Сарагыз поняла, кого там могла высматривать моя гелнедже:
– А тебе здорово повезло с маленьким деверем! Вот я уверена, еще несколько лет, и он будет сильно девчонкам нравиться!.. Вообще хороший паренек.
– Только, может, немного горячий… – разговор обо мне осторожная гелнедже начала с упоминания недостатка, чтобы не сглазить. – А вообще – да: он очень хороший, не лентяй какой-нибудь безполезный. Какая ни появится работа, он первый! А уж потом разбирается, хватит силенок или не хватит… А ведь знаешь, когда я пришла к ним в дом, я буквально в ужас пришла – до того он был избалован: ну, думаю, ничего хорошего из этого мальчишки не получится. А Довлет мне говорит: “Не думай так! Просто Язлы – широкая натура, ему до всего есть дело. Вот он и кажется таким… ну, неуравновешанным, что ли… Запомни, есть примета: из таких вырастают вожди!». Довлет очень гордился им!
Наверное, гелнедже еще что-то хотела сказать и вспомнить о Довлете, но Сарагыз нетерпеливо перебила ее:
– Какое мне дело до твоих прошлых сомнений? Я знаю наверняка: Меле-шейтану он отвесил в полную меру! Говорят, Меле на следующий день даже ходил к Акжемал… ну, к знахарке нашей… Да, правда! – Сарагыз засмеялась. – Сердце свое показывал. Видать, прилично он перепугался. Акжемал так ему и сказала, между прочим. У тебя, говорит, сердце ушло с положенного места! Даже, будто камнем его била по пяткам, чтобы сердце вернулось обратно… Ты представляешь? – тут она не выдержала и снова расхохоталась. А потом продолжала серьезно: – Говорят, Донлы ага едва сумел унять мальчишку… сам Донлы ага… а не то бы сгореть дому Меле-шейтана, – она прищурилась.
– И думаю, немало народу с удовольствием погрелось бы у этого огня! Н-да… А Шейтан всю ночь глаз не смыкал: все ходил вокруг дома… А потом будто говорил, что не отдать ли Язлы на фронт. Ростом, мол, он вполне подходит, годков приписать. А там в суматохе, в неразберихе, глядишь, не заметят…
VI
Была ночь. Вдруг кто-то тронул меня и потом потряс за плечо. Я открыл глаза – надо мной склонилась старшая гелнедже.
Когда вчера вечером я вернулся с поля, дома ее не было. Младшая гелнедже, сидя на кровати, гладила спинку Юсупу, чтобы он поскорее и поспокойней уснул.
Я знал, что уже второй день старшая гелнедже и наша соседка Огулназ эдже, сменяя друг друга, ухаживают за дядюшкой Донлы ага.
Старику вдруг сделалось плохо, у него отнялся язык. Уже второй день, придя с работы и спросив, как там дела у Донлы ага, я получал один и тот же ответ: “Все то же самое пока…».
Я шел посидеть с ним немного и видел, что сил у Донлы ага осталось совсем мало – вряд ли ему дождаться возвращения Гега, единственного своего сына…
Шепотом, чтоб никого не разбудить, гелнедже сказала мне, что сейчас старик совсем уж плох… Голос ее дрожал… – и все смотрит на дверь… Все ждет!
Уже на улице, коротко поговорив, мы решили, что мне поскорей надо идти в соседнее село – там жила сестра дядюшки Донлы.
Я шел и думал о нем, о необыкновенном этом человеке. Но мысли мои были невеселы!
Потом, однако, я стал вспоминать его рассказы о легендарном Гёроглы, нашем великом герое. О его сорока юношах…
Мне во время этих рассказов нет-нет да и начинало казаться, что Донлы ага был одним из тех сорока. Уж очень живыми были его рассказы. Уж очень удивительные и точные подробности он приводил… Словно вспоминал! Нет, думалось мне, не может этого быть просто так! Он сам все видел и сам все пережил, когда стремя в стремя с Гёроглы гулял по белу свету.
Слушая удивительные эти рассказы, я тоже невольно начинал думать, что нахожусь в отряде Гёроглы, что подо мной пронзительно ржет горячий конь, и я вместе с другими воинами иду в бой, и отступают отряды жестокого и кровавого царя Хункара…
Но Донлы ага умел не только красиво рассказывать!
Однажды я поехал в город… не помню уж теперь в точности, что там было – какой-то праздник. И Донлы ага дал мне свой чудесный тельпек. Действительно чудесный – завитки были красивые, длинные. В городе на меня не раз оборачивались – уж очень здорово смотрелась у меня на голове эта папаха…
Но даже не сам тельпек больше всего запомнился мне, а то, как старик дал его. Когда я пришел к дядюшке Донлы и, запинаясь, стал просить его о тельпеке, старик просто откинул крышку сундука, достал эту весьма дорогую вещь, молча протянул мне. А ведь кто я был тогда? Мальчишка и не более!
Когда мы с сестрой дядюшки Донлы пришли, наконец, в наше село, все уже случилось.
К дому старика сходился народ. В стороне было привязано несколько ишаков. Женщины в траурных своих накидках, словно тени, двигались меж домом, где лежал бедный Донлы ага, и камышовой пристройкой.
Уже явились и увечный Абдулла, и Гурт ага – наши милисе: негласные, но и неизменные исполнители всех обязательных обрядов. Тут же я увидел Сапара и Черкеза, которые – тоже, исполняя давно отведенную им в селе роль – заголосили, затянули мужские причитания, отдавая усопшему последнюю дань…
Когда выносили тело дядюшки Донлы, старики и за ними все окружающие посетовали, что не успел Гег проститься с отцом… Но кто же возьмется за переднюю правую ручку погребальных носилок?