С непонятным волнением я следил за одиноким парусом в свинцовых волнах. О чем я думал минуту назад? Не знаю, а теперь уже думаю о тетушке Амангуль. Все о чем я думал прежде, теперь исчезло. Ее напоминала мне эта лодочка.
Тетушка Амангуль в белом платке идет по улице, и все смотрят ей вслед… На самом деле этого не было никогда!
* * *
…Женщины нашего села, когда обращались к ней, то чаще всего говорили: “Мать Аганазара» – знали, как ей это приятно…
Мать Аганазара… А ведь большинство из них пришло в село, когда самого Аганазара уже не было!
…Это случилось в тот день, когда она впервые перепеленала своего сына – такого крошечного и такого теплого, такого совсем-совсем беззащитного.
Амангуль взяла его на руки и поняла – раз и навсегда: вот это существо отныне будет определять всю ее жизнь.
Теперь у нее появилось столько радости и столько забот, которые были даже счастливей самой ее радости! То и дело мечты Амангуль поднимались над прекрасной, бесконечной жизнью Аганазара и улетали далеко-далеко. И так сладко, и радостно, и тревожно было думать о том, кем станет ее мальчик и какие родятся у него дети, и…
Ранним утром она распахивала дверь и с порога почтительно здоровалась со свекровью – таков древний обычай туркменских женщин. Аганазар, крепкий парнишка, сидел у матери на руках и нетерпеливо ждал, когда же его, наконец, отпустят на землю, чтобы с разбегу он мог броситься в родные бабушкины объятия…
Жаль что всего этого не мог видеть е муж. Как говорили ей потом через много лет, жизнь круто и несправедливо обошлась с ним. Она растила Аганазара без мужа. А сын рос на славу, тянулся, плечи мужские, широкие, походка свободная, взгляд спокойный и ясный. Сердце Амангуль вздрагивало от радости и печали: вылитый отец!
А по ночам тревожные, тяжелые думы одолевали ее: “Лишь бы судьба моего сыночка оказалось иной, – суеверно шептала она, – лишь бы…».
Но потом опять наступало утро… Да, хорошо ей тогда жилось. Как спокойно, с достоинством, со спрятанной в сердце гордостью она приходила на все торжества. Ей тогда вообще нравилось бывать на людях. Женщины, имевшие дочерей, заводили с ней душевные разговоры, что, мол, пока, наверное, спешить не надо, но разве плохо бы нам, например, породниться?..
Амангуль приветливо улыбалась и отвечала так, чтобы никого не обидеть. Она сама была матерью и хорошо понимала других матерей: радостей много, но и печалей хватает и хватает тревог.
В то же время она никак не могла привыкнуть, что с ее Аганазаром люди связывают такие серьезные мысли – планы всей жизни.
Глядят на него и надеются… А она все помнила его крохотым карапузом, который ранним утром глядит удивленными глазами на красное ровное солнце…
О, сколько же сомнений она испытала, сколько пережила всего!
К соседской дочке вдруг зачастила круглолицая девушка. Жила она довольно далеко – чего бы, спрашивается, ей сюда ходить?.. Подружки расстилали в тени дома кошму и принимались вышивать… И вдруг Амангуль услышала: не рукодельем заняты мысли той круглолицей! Она все говорит да придумывает, как бы повидаться с Аганазаром… Вот оно что!
И однажды, вернувшись откуда-то домой, Амангуль увидела своего Аганазара на дереве шелковицы – он собирал ягоды для этих двух… “вышивальщиц»! Завидев Амангуль эдже, круглолицая покраснела. Амангуль ответила ей строгим взглядом.
Та девушка давно уж стала хозяйкой в другом доме. Скоро будет нянчить собственных внуков. Но до сих пор, встречая ее, Амангуль удивительно ясно припоминает все… И горько думает: “Почему?! Ведь это зависило лишь от меня. Все хотелось получше найти, покрасивей… Сейчас не сидела б одна в пустом доме…».
А в ту далекую пору думалось ей совсем по-другому: “Куда торопиться-то? Успеем. Вот армию отслужит, тогда и женю».
Письма из армии приходили ласковые и спокойные. “Служба идет нормально», – так Аганазар обязательно писал в конце. А через год: “Мамочка! Меня посылают на командирские курсы!» – в словах его слышалась гордость…
И вдруг война! Та самая, которую люди потом назовут Великой и Отечественной… Как многое изменилось сразу. Причем такое, что казалось, совсем не должно меняться. Никогда!
Изменились даже письма Аганазара: они тоже стали военными – редкие, короткие, написанные торопливой рукой.
Однажды, вернувшись с работы, она уже собиралась лечь… Тогда ведь работать приходилось много. Часто Амангуль приходила едва ли не ночью… И вот в свете луны она увидела, как к ее дому спешит мальчонка одноногого почтальона. Амангуль тут же вспомнила о двух кусках сладкого шахнабата, которые ожидали того, кто принесет ей весточку от сына. Улыбаясь, она склонилась над сундуком, чтобы достать свой материнский гостинец. Но когда подняла голову… письмо лежало на пороге, а мальчонка бежал прочь – один по лунной улице… Словно Амангуль была ведьма....
В ту страшную ночь надломилась ее жизнь.
Она так и осталась в желтом платке, что носят пожилые женщины. И знала: никогда ей не повязать белый, который женщина, по обычаю, может надеть лишь в том случае, если достигнет полного материнского счастья, если до конца выполнит свой долг перед жизнью – станет бабушкой, сумеет соединить своею плотью день будущий и день вчерашний.
Долго она прожила потом, так долго, что устала от жизни… Тысячу новолуний пришлось ей увидеть! И ни разу никого она не обвинила в гибели сына. Думала: “Так решено было свыше. Провидение погасило жизнь моего Аганазара и, наверное, отдало его годы мне… Зачем?!».
Но не зря в туркменской пословице говорится, что народ, он, как ласковое солнце… Люди делились с Амангуль тем, чего не было у нее: они делились с нею своими заботами и радостями.
– Мать Аганазара! Амангуль эдже! Мы сына женим. Не сочтите за труд, помогите, пожалуйста, выбрать благоприятный день для свадьбы…
А если в селе умирала женщина, Амангуль непременно была одной из тех, кто убирал покойницу перед погребением… После Аганазара смерть уж не была для нее чем-то страшным или таинственным.
Вечерами, в тишине своего одинокого дома, она размышляла спокойно, без суеты: “Ну, теперь мне осталось… Да, наверное, не больше чем годика три-четыре… Еще помогу добрым людям, чем умею. А там пусть с миром земля упокоит и меня».
А годы все шли… Оглядываясь назад, Амангуль с удивлением видела, как же изменилась жизнь.
Когда появился здесь первый мотоцикл, что она подумала? Чудо! А теперь и мотоциклов кругом, и машин…
Не изменилось только одно: больше чем за восемьдесят лет она никому ни разу не была обузой. Лишь однажды с просьбой переступила порог кабинета начальника: крыша протекает, дайте немного шифера.
Начальник, веселый молодой мужчина, засмеялся в ответ:
– Ну ты старушка, так старушка… Сколько еще жить собираешся? – Мысленно Амангуль уже ругала себя, что явилась в этот кабинет.
– Что же я поделать могу? Не берет меня смерть!
И ушла… Было ей горько, но не за себя. Ей все казалось, что неудачный шутник задел память Аганазара. Теперь она словно бы слышала его голос:
– Зачем же ты просишь? Если б судьбе было угодно, чтоб мы жили в доме с шиферной крышей, разве она прибрала бы меня так рано? Предки наши жили в юртах. Разве ты настолько их лучше?!
Она часто разговаривала с сыном. Вот и теперь его голос звучал так ясно и… так укоризненно!
“Проклятые мои ноги! – думала Амангуль. – Как не споткнулись вы? Зачем принесли меня к этому начальнику?.. Баба! Баба и есть. Притащилась, расселась… ждали тебя!»
А начальник тот оказался странным человеком: шутить умел плохо, а делать умел хорошо. Ближе к зиме, присланный им самосвал завалил весь двор Амангуль дровами. А потом вдруг явились рабочие:
– Ишин илери, здравствуйте, мать Аганазара! Вот мы пришли к вам крышу чинить!
Каждое утро Амангуль обязательно затапливала печку. Увидев этот ранний дым, соседи знали: ночь для старой женщины прошла благополучно. Если же Амангуль не успевала вовремя затопить, к ней, как бы по делам, приходила Огульбиби эдже:
– Проснулась, мать Аганазара? Вот хорошо!
Огульбиби жила вся в семейных заботах… Муж ее, Сахатдурды, тоже ушел однажды на фронт и не вернулся. Но зато уж дети – таких поискать во всем селе! Что сын, что дочка: оба спокойные, вежливые, уважительные. Когда речь заходила о хорошей семье, непременно вспоминали Огульбиби.
Так уж повезло ей, что и невестка пришла в дом хорошая – характер открытый и работать умеет… Амангуль и Огульбиби любили посидеть да потолковать о жизни. Не всякой невестке это понравилось бы! А эта сама заварит старушкам чайничек чая. И прилежно выслушивает их советы, как простегать ватное одеяло, да как подобрать для кошмы узор понаряднее…
Так прошло десять лет и двадцать… Амангуль все жила.
Годы не брали ее, опаленную огнем горя… Приходя к ней в гости, родственники не раз дарили Амангуль эдже куски белой кисеи… на платок. Поблагодарив, Амангуль убирала материю. И – словно ее не было в доме!
Опустевший за годы войны теперь сундук Амангуль был почти полон кисеи. Она понимала: люди хотят утешить, хотят сказать ей: “Ты такая же, как наши бабушки и прабабушки. Мы уважаем тебя, мать Аганазара!». Да, они уважали тот очаг, хранительницей которого она была.
Но ни разу Амангуль не решилась накинуть заветный платок. Все казалось, что хоть один кто-нибудь да непременно окинет ее насмешливым, а то и презрительным взглядом: “Вырядилась. А ведь на это надо право иметь…».
Амангуль эдже умерла в дожливый, ничем не приметный день, каких много бывает перед наступлением холодов. Ранним утром Огульбиби вошла к ней дом:
– Проснулась, мать Аганазара? Вот и…
Амангуль лежала, зажав в руке лекарство “от головы», которое вчера вечером взяла у доброй соседки…
– Мать Аганазара! – тихо сказала Огульбиби и тихо вышла на двор. Так она в последний раз обратилась к Амангуль эдже. В день похорон ее поминали среди женщин, которым судьба не дала материнского счастья.
Я подошел к тому месту, куда должна была пристать маленькая лодка под белым парусом. Она была уже близко. Если б я крикнул: “Здравствуй, мать Аганазара!». Меня бы услышали. Но я молчал. А лодка вдруг развернулась и стала уходить от меня – в сторону куда-то, на запад, волны послушно бежали за нею следом. Скоро парус совсем затерялся среди облаков и белой пены. Море было пустынно, и сколько ни ждал я ее, всматриваясь вдаль, лодка под белым парусом так и не вернулась, не вспомнила обо мне.