Уже потом, после его возвращения, Айбелек узнала, что это письмо муж написал из госпиталя, куда попал со сломанной ногой после неудачного прыжка с парашютом.
Но и после демобилизации Акмурад в ауле не задержался. Он сказал: “Мои работы прошли конкурс…» – и уехал учиться дальше. Так Айбелек еще пять лет провела в разлуке с ним, обнимая подрастающих малышей. Акмурад возвратился домой подающим надежды художником, и она втайне очень гордилась им. Она никогда ни с кем не откровенничала. Ей казалось, если она раскроет сердце, кто-нибудь сглазит ее счастье, поэтому свои мысли она хранила при себе и радостью своей ни с кем не делилась.
Подумав, что если Акмурад все же приедет этой ночью, то, наверняка, захочет есть, она осторожно вытащила руку из-под головки сынишки, встала и пошла на кухню. Вскипятила чайник, заглянула в холодильник. Там на тарелке лежала копченая рыба. “Не убрать ли ее подальше?” – подумала она, – он же сразу за нее ухватится, потом весь будет пахнуть». Она хотела задвинуть тарелку подальше, но потом передумала: “Он так любит рыбу, все-таки долго не был дома, пусть стоит…».
Айбелек заварила чай, рядом поставила вверх донышком две яркие цветастые пиалы, решив составить Акмураду компанию. Посидев немного, прошла в его домашнюю мастерскую. Так все было так, как оставил муж перед отъездом. Акмурад не любил, когда в его мастерской наводили порядок, что-то трогали или переставляли с места на место. Это хорошо усвоили и Айбелек, и дети. Это было святое для нее место. Здесь он сидел наедине со своими мыслями, здесь он был откровенен с собой, и многие его мысли и поступки становились Айбелек понятнее, когда она смотрела на еще неоконченные работы мужа.
Хотя Айбелек много раз видела картины, над которыми он работал, тем не менее она вновь села на рабочий стул Акмурада и огляделась вокруг. Прямо напротив нее стояло большое неоконченное полотно – весело разговаривающие женщины. Каждая из них была ей хорошо знакома. А женщина в центре, обнимая мальчика, обхватившего ее за шею, была она сама. На этой картине она выглядела намного моложе, чем сейчас, и ее седеющие волосы были совершенно черными. “Наверное, он видит меня такой», – думала она и радовалась, что в глазах мужа по-прежнему остается молодой и красивой, как во время первых лет совместной жизни.
Женщины сидели в тени старого большого дерева. Этот тутовник Айбелек увидела на другое утро после свадьбы. Ветки дерева затеняли окно комнаты, где они остались наедине с Акмурадом.
– Его посадил брат моего отца, дядя Аганазар, перед самой войной. Он взял его у своего приятеля-командира пограничной заставы и вот так, на ладонях, принес его сюда, – сказал муж и показал Айбелек свои ладони. Тогда само собой стало ясно, что это особый тутовник, что в этом доме им дорожат как памятью о погибшем солдате.
Когда Айбелек снова легла в постель, было уже далеко за полночь. Малыш, посапывая, недовольно морщил лоб, словно ссорился с кем-то невидимым. Ей снова захотелось чмокнуть его, но зная, что он недовольно поежится, она лишь погладила его по головке и укрыла легким одеялом. Подумав сквозь дрему, что если не сегодня, то завтра, в крайнем случае послезавтра Акмурад обязательно появится, она успокоилась, все еще прислушиваясь к шорохам, и через некоторое время заснула.
Ночь давно наблюдала за Айбелек. В какую бы комнату та ни входила, ночь тихонько заглядывала в окно, подглядывая за женщиной, которая с нежностью рассматривала и поглаживала вещи детей и мужа, тревожилась в разлуке с любимым, с нетерпением ждала его. Ей это нравилось, так же, как всегда нравилось все доброе. Когда потухли все огни, ночь осталась возле дома, охраняя тайну сердца, доверенную только ей одной.
Перевод Ромэллы Мартиросовой
РАСПЛАТА
Когда я учился во втором или в третьем классе, младшая сестра моего отца Говхер заканчивала десятилетку и была уже совершеннолетней девушкой. Ежедневно, собираясь в школу, она прихорашивалась перед зеркалом с особой тщательностью. Надевала красивое платье с праздничной вышивкой и повязывала на голову яркий цветастый платок, привезенный отцом из Ашхабада.
Прикрепив на грудь брошь и старательно заплетя две косы, она становилась настоящей красавицей – глаз не оторвешь. Впоследствии я понял, что девушки так наряжаются для того, чтобы покрасоваться перед парнями и показать им, что уже готовы к замужеству.
Мы учились в одну смену, и я часто ходил в школу вместе с Говхер. Однажды нас догнал ее одноклассник Сахат, который ездил в нашу школу на велосипеде из соседнего села. Поравнявшись с нами, он притормозил и смущенно сказал:
– Говхер, ты вчера забыла в школе эту тетрадь. – Голос парня почему-то дрожал.
Говхер сначала покраснела, потом побледнела, оглянулась по сторонам и растерянно взяла протянутую тетрадку. Сахат же покатил на своем велосипеде в сторону школы. Теперь-то я знаю, что уже тогда между ними завязались особенные отношения. Но в то время я был еще совсем мальчишкой, ничего не понимал и не догадывался, что в тетради находится любовное послание, которое Сахат писал всю ночь. К тому же в те годы парни и девушки свои отношения до свадьбы держали в строгом секрете.
А вскоре после этого я увидел Говхер и Сахата стоящими рядышком в саду неподалеку от нашего дома. Тогда мне стало ясно, почему этот парень ездит в школу именно мимо нашего дома.
Мне почему-то не нравилось, что какой-то посторонний парень встречается с Говхер и о чем-то с ней секретничает. Видимо, это была детская ревность. Несмотря на юный возраст, я чувствовал себя униженным и оскорбленным.
Я решил отомстить Сахату. На следующий день, когда все разошлись по классам после первой перемены, я незаметно пробрался туда, где ребята обычно оставляли велосипеды, и спустил весь воздух из камер велосипеда Сахата.
После уроков я со злорадством наблюдал, как ненавистный соперник, пыхтя и задыхаясь, накачивает камеры.
Когда это повторилось в третий раз, проходя мимо Сахата, возившегося с насосом, я посмотрел в его сторону, он укоризненно улыбнулся, как бы говоря: “Ну и хулиган же ты!». Мне стало ясно, что он все понял, и я решил, что нужно мстить по-другому.
Пришло лето. Говхер, как все другие, работала на прополке хлопчатника. Каждый день, забравшись на своего ишака, я ездил на поле и собирал траву, которую Говхер оставляла на грядках – нужно было кормить корову.
В один из таких вояжей я заметил в укромном месте под мостом знакомый велосипед. Опять этот Сахат! Значит он где-то неподалеку встречается с Говхер! Моя утихшая ревность вновь вскипела в груди. Я слез с ишака, схватил велосипед и зашвырнул его в водоворот арыка. Веткой хвороста заметя следы “преступления», я со спокойной совестью отправился дальше.
Когда я подъехал к полю, где работала Говхер, мимо меня прошел Сахат, наряженный в белую рубашку, усиленно делая вид, что не замечает меня. Глядя ему вслед, я с удовольствием подумал: “Посмотрим, найдешь ли ты свой велосипед! Сейчас на нем катаются лягушки!». Мне стало весело, когда я представил, как он ищет его.
…Вскоре в наш дом зачастила пожилая женщина, постоянно намекавшая, что хочет стать нашей родственницей. А перед хлопкоуборочной мы выдали Говхер замуж. Ее нарядили в брачные одежды, посадили в машину, украшенную коврами и яркими тканями, и увезли. Как сейчас помню, как тухлое яйцо, запущенное моей рукой, разбилось о лоб одного человека, приехавшего за невестой, а камень, брошенный мною, попал в какую-то толстую женщину…
Как-то, когда я уже учился на третьем курсе университета, на одном из праздничных вечеров ко мне подошла незнакомая девушка и спросила:
– Вы не Мурад?
– Да, я Мурад.
– А вы меня не узнаете?
– Нет, – недоуменно развел я руками.
– А я вас сразу узнала. Мы с тетушкой Говхер часто бывали у вас дома. Я ее золовка.
Я вспомнил, что, когда Говхер после замужества приезжала домой, ее всегда сопровождала одна девушка. Это и была моя неожиданная собеседница.
С тех пор Дженнет (так звали девушку) стала усиленно внушать мне, что она является нашей родственницей. А вскоре сумела “убедить» меня в том, что она самая красивая и лучшая в мире.
Когда я подсказал ей, какие ключи подходят к сердцу моей матери, давно уже мечтавшей женить меня, Дженнет, прихватив свою соседку, направилась к нам домой.
Через две недели отец, собрав несколько женщин из числа родственниц, отправился свататься. По обычаю в этот же день обговаривался калым за девушку.
Когда прислали список вещей, я не удержался и заглянул в него. В одном из пунктов значился велосипед. Я не смог скрыть удивления.
– Мама, тогда надо было попросить их, чтобы внесли в список и настоящий танк.
– Сынок, когда составляли список, велосипед включил в него Сахат, ответила мать. – А когда мы спросили его, что это значит, сказал с улыбкой: “Если этот озорник спросит, скажите, что велосипед внес в список я. Он поймет…».
Мне оставалось лишь с улыбкой вспомнить, как я утопил в арыке велосипед Сахата.
Перевод Натальи Семеновой
СЧАСТЬЕ ЕВЫ
Увидев Сону среди девушек, собирающих хлопок, я вначале ее не узнал. Она заметно осунулась, побледнела, словно перенесла тяжелую болезнь. Мне даже показалось, что она стала выше ростом и стройнее. Но лицо ее при этом оставалось удивительно красивым, глаза излучали добро. Чувствовалось, что она пережила трудные времена и теперь бесконечно рада, что все осталось позади. И эта радость переполняла все ее существо, еще больше подчеркивая необычайную внешнюю красоту.
Несколько месяцев назад Сона родила перевенца, пройдя путем счастья Евы.
Когда Сона только стала невесткой в новом доме, она тоже немного похудела. Но и тогда, как и сейчас, оставалась красивой и счастливой.
И сегодняшнее ее счастье стало продолжением того счастья, которое она испытала, став молодой невесткой.
Внимательно вглядевшись в Сону, можно было заметить, что она любит своего мужа так же сильно и самоотверженно, как Ева – Адама. И эта любовь делает ее еще прекрасней.