В зале уже почти никого нет.
На Николая Кирилловича, приплясывая грудью, движется Осипенкова.
– Музей! – Берет его за локоть. – Я все помню – музей!
Фойе, буфет, мраморная лестница.
Осипенкова кивает, здоровается, полуобнимает кого-то на ходу.
– Ну, Николя, как вечер?
Они поднимаются по лестнице.
– Да…
– Да-да, все это отмечают…
Сворачивают, прорезают толпу детей в грузинских костюмах, подходят к дверям.
Над дверью золотятся буквы из пенопласта:
«Музей истории Ордена В. И. Ленина завода "Красный дуркор" имени В. И. Ленина». Рядом наклеен вырезанный из пенопласта орден, тоже крашенный бронзовкой.
Им открывает старуха в треснутых очках и с седоватыми усиками. Осипенкова подталкивает Николая Кирилловича, знакомит, смеется и исчезает. Начинается экскурсия. В длинном зале зажигается свет. Старуха берет стеклянную указку, Николай Кириллович вытаскивает блокнот. Жалеет, что не успел записать имени и отчества. В глубине фосфоресцирует голова Ленина, выложенная гелиотидом.
Стендов немного, они долго топчутся возле каждого. Что-то он помнит еще со школы. Название города произошло от персидских слов «дур» – жемчужина и «кент» – город. Гелиотид долго считали жемчугом, только не морским, а подземным. В отличие от жемчуга, не содержит конхиалина. Дуркентское месторождение является единственным. Да-да, единственным на всей планете. Добывать камень начали с древности, еще раньше самого основания города.
– А городу нашему, как вы знаете, тысяча лет… Что вам, товарищ? – Экскурсоводша строго смотрит в конец зала.
Возле двери стоит Давлат.
– Извините… – Давлат делает пару шагов к ним. – Николай, вас там ищут к телефону. Из Ташкента звонят. Нет, не сказали. Сказали, что из Ташкента.
Николай Кириллович извиняется и идет за Давлатом.
– Поговорите и приходите снова, – доносится голос экскурсоводши.
– Поговорю и приду, – обещает Николай Кириллович уже с лестницы.
Пройдя по лабиринтам, добираются до кабинета Осипенковой. Давлат остается за дверью, самой Осипенковой тоже нет, стоит ее огромное кресло. Николая Кирилловича встречает дюймовочка, таскавшая на сцену букеты.
– Они вначале в Музтеатр звонили, – протягивает ему трубку, – а там сказали, что вы здесь…
– А кто звонит?
– Ваша родственница.
Николай Кириллович прижимает трубку:
– Алло…
– Ну наконец-то… – возникает голос Анастасии Дмитриевны. – Полгорода пришлось на ноги поставить! Беда у нас…
Всхлипывания.
– Алексей Романович? – быстро спрашивает.
– Нет, жив… – Молчание, всхлип. – К нам люди приходили…
– Какие люди?
– Вчера. Вчера вечером.
– Я говорю, какие люди?
– Если б я сама знала… Трое. Сунули удостоверение какое-то. А если бы дверь взломали? Вы нашу дверь помните… Я впустила. Вошли. Все в одинаковых костюмах, черных. И я, главное, в халате была, и ничего не соображу…
– Они представились?
– Только удостоверение с калякой, а я без очков. На грабителей непохожи, что у нас грабить, одни стены. Может, думали, у Алексея Романовича что-то спрятано, а, как вы считаете?
– Не знаю.
– Что ж тут не знать? Ничего у него нет, одни стены, всю жизнь трудился, когда его друзья уже по нескольку гарнитуров себе имели… Зашли, один сразу на кухню, другой по стенке стучать стал. Я говорю: «Это что, обыск? Где у вас бумага на обыск?» А они – молчок, только по стенкам – тук-тук, а один, постарше который, давай в спальню к Алексею Романовичу. Тут я как встала в дверях, а он на меня. Алле… Алле…
– Да, я слышу.
– Вот. И на меня, говорю. К Алексею Романовичу, значит, собрался. И лицо такое… Я и закричала. Смотрю, сосед в окно заглядывает, собака в подъезде залаяла… И эти, костюмы, бочком, бочком, к двери, а я все кричу, весь дом переполошила. Только это и спасло, ушли. А? Как вам это, а?
– А в милицию…
– Ночь, конечно, бессонная. Любой шорох, у меня – сердце. Соседи сказали, если что, звонить или по батарее стучать, так я раз пять к батарее бежала, но обошлось. А утром, как все процедуры с Алексеем Романычем сделала, так и пошла в милицию… Вы слышите?
– Да.
– Захожу, а он там стоит. Прямо в милиции. И на меня своим лицом смотрит.
– Кто?
– Да тот, вчерашний. Даже костюм черный не переодел. Я – бежать и домой. Стала прежним друзьям Алексея Романыча звонить за советом, потом вас искать.
В трубке повисает тишина.
– Вы хотите, чтобы я приехал?
– Нет, нет, пока не нужно, – быстро и другим тоном говорит Анастасия Дмитриевна. – Сейчас друзья Алексея Романыча подключились, а если вы приедете, то даже не знаю, куда положить. Полы у нас ледяные, первый этаж, на полу спать отменяется.
– Я не собирался, но если нужно…
– Я сама вначале думала, чтобы вы приехали, а потом головой все обдумала… Да, подождите, главное забыла сказать! После их ухода Алексей Романыч очень стал беспокойный. Просто смотреть страшно. Ну, меня он давно уже не узнает… Бормочет что-то. И вдруг слышу, отчетливо: «Николай». Думаю, погрезилось, он ведь давно уже ничего не выговаривает. И снова: «Николай». Я так и села. «Николай». «Николай». После вчерашнего. Я даже не хотела вас беспокоить, а тут как не побеспокоишь? Других Николаев нет!
Они прощаются, Николай Кириллович вешает трубку и выходит из кабинета.
– Поговорили? – спрашивает девушка.
– Да, спасибо большое.
Давлата уже нет.
По лестнице спускается экскурсоводша в тапочках:
– Идемте скорее, я расскажу вам самое интересное…
Город с желтым куполом,
2 апреля 1973 года по старому стилю
Удар был нанесен внезапно. Нижний парк был наполовину уничтожен. Чайный павильон лежал в руинах, статуи обуглены, дымятся остатки сосен. Несколько солдатиков расчищают дорогу, один с перевязанной головой.
После визита вождя большевиков он ожидал чего-то подобного. Отдал приказ усилить патрулирование в квадрате Е. Приказ, как выяснилось, не был своевременно исполнен.
Он идет по бывшей аллее, покашливая от дыма. Чуть позади движется свита, флигель-адъютанты, товарищ военного министра. Сам министр подал час назад в отставку; отставка принята. Сухомлинова тоже нет, взят под стражу, начато следствие.
Идут молча, припекает солнце, фуражка служит слабой защитой. Молча обходят рухнувшую ель.
До сих пор не выяснено, кто спланировал эту дерзкую операцию. Из Лиги наций, как всегда, раздавалось невнятное бормотание. От них уже давно ничего не зависит, даже на уровне несчастной Солнечной системы. Пока ни одна организация не взяла на себя ответственность. Обещают внести в повестку очередной сессии.
И на американцев непохоже. Да и зачем им? Да, они не признавали его, требовали каких-то особых доказательств. Не столько не верили, сколько не хотели дразнить большевиков. Но устраивать налет, который не достиг к тому же своей цели… Если у него вообще была цель. Он, конечно, имеет в виду здешних американцев. Те, с Большой земли, его не слишком интересовали.
Дальше дорога разбита, надо пересаживаться на катер. Катер уже подан и кудахчет у берега. Они так же молча погружаются, ему подают руку. Бурлит вода, они отплывают в сторону купола, в сектор Белой Звезды. Мимо плывут обгорелые доски, дует горький ветер.
В то несчастное утро он как раз приступил к завтраку. Завтракал поздно, ночью был очередной сеанс бессонницы. Завтрак был сервирован в его «бессонном», как он шутил, ночном кабинете. Это его и спасло.
Он как раз остукивал яйцо. Шел Великий пост, но он дозволял себе одно яйцо в день, ради здоровья. Яйцо было теплым, тюкалось идеально. На четвертом «тюке» стол поехал, вздрогнули стены. Закачалась люстра, где-то посыпалось стекло. Он застыл с ложечкой в руке.
Должен был сразу возникнуть голос министра двора, но не возник. Раздался еще один взрыв, и запахло пылью.
– Что случилось?
– Мы… сейчас выясняем… – выдохнула дворцовая связь и замолчала.
Он посмотрел на дверь. Где Сухомлинов? Где все? Прелестно!
Пощелкал кнопками. Экраны были мертвы. Подошел к окну. Через двор пробежал человек, которого он видел в первый раз. Раздался выстрел, человек схватился за бок, сделал пару карикатурных движений и рухнул в пруд.
Он опустил жалюзи, повернул ключ в двери. Шум снаружи не прекращался. Подошел к часам с арапчатами, нащупал потайной клапан. Оглянулся, посмотрел на портрет Николая Первого. Нажал на клапан, выдвинулся ящик.
Внутри лежали бумаги и коробочка красного бархата. Вытащил коробочку, сунул в карман шлафрока, остальное не тронул. Ящик уполз обратно внутрь.
Опустился перед Владимирской. Молитва выходила рассеянной, он отвлекался, моргал, морщился от резких звуков. Над головой качалась лампадка.
Звуки, шумы постепенно сплетались в мелодию.
Он поцеловал шероховатую поверхность иконы и коснулся лбом оклада.
Музыка шла волнами, постукивали ударные. Потом вступили валторны. Он сел в кресло и стал глядеть на растресканное яйцо.
Как ему доложат потом, гости прибыли на трех метеоритах. Одном крупнее, двух помельче. Антиметеоритная защита почему-то не сработала.
Зло, как известно, не субстанциально.
Зло не имеет своей материи. Оно способно только вселяться. Арендовать на время свободную материю, если та не связана в этот момент добром и светом.
Камни, куски льда и металла, летящие в космосе.
Ему покажут один из трех метеоритов, который удалось найти. Угодил на дно озера, благодаря чему гости лишились целой роты. Их расстреливали, едва они всплывали. Только некоторым удалось выбраться на берег, тут их разнесли в клочья из пулеметного гнезда возле «Дамского каприза».
Наследник цесаревич тем временем держал оборону сердца города – сектора Белой Звезды. Если бы только оказался поврежден купол…
Он прикрыл глаза и сжал бархатную коробочку.
Вовремя удалось перенастроить звуковой фон. Это он и услышал в своем кабинете, вдавленный в кресло. Звуки боя стали трансформироваться в музыку. Гости предприняли последнюю попытку прорваться во дворец, с десяток уже карабкались по решетке, цепляясь за чугунные цветы. Здесь их настигла звуковая волна, посланная со второй башни. Наибольший эффект, как ни странно, произвело соло альта. Пальцы неприятелей разжимались, и они падали вниз, где их докалывали подоспевшие семеновцы.