– И Мусоргский, и Глинка в «Сусанине», и Рахманинов – используют уставные церковные звоны, ничего от себя они не писали.
– Но ведь церковные звоны тоже кто-то когда-то сочинял?
– Да… – Николай Кириллович кивает, глядит в пол. – И вот тут главное. Что колокол – не только синтез музыки и скульптуры, но и синтез искусства и веры. Колокольные звоны – это произведения веры так же, как и произведения искусства.
– Мистикой попахивает… – Это труба вспоминает о своем членстве в партии.
– Нет, – улыбается Николай Кириллович. – Мистика – это когда вера утеряна, это суррогат веры. Попытка заменить ее всякими тайными символами. Прямой вере это не нужно. А каждый человек верит. Хотя бы в то, что он существует. Хотя это самая простая, элементарная вера… Да, слушаю…
– А я вот еще верю, – раздается детский голосок ударника Бегмата, – что уже без пятнадцати двенадцать!
Оркестранты улыбаются, хмыкают, глядят на Николая Кирилловича.
– У вас, Бегмат, неправильная вера, – отодвигает рукав и строго смотрит на часы. – Ересь. Только без двадцати.
– Ну так все равно… Когда уже должны были закончить!
– Да ладно, Бегемотик, – поворачивается к нему Ринат. – Детишки у тебя, что ли, дома плачут?
– Нет, не плачут. Меня с девушкой обещали сегодня познакомить.
Музыканты тут же начинают обсуждать эту новость и давать разные практические советы.
Бегмат уже лет пять безуспешно пытается жениться. Николай Кириллович стучит палочкой о пульт.
– Хорошо… На сегодня достаточно. Завтра как обычно.
– Ну что тебе сказать, – ловит его на выходе Зильбер-Караваева. – Оркестр, конечно, не фонтан; Юлик вчера два часа бился, представляю, как ты тут с ними…
– А где Юлик?
– Отдыхает. – Неда понижает голос. – После этих вчерашних возлияний.
Накануне вечером первую партию гостей развлекали в ресторане.
– Слушай… – Неда закуривает. – А какой лапочка Бежак! Мы с Юликом просто влюблены. Прелесть старичок, фонтанировал весь вечер. Он правда учился у Веберна?
– У Шенберга.
– Обалдеть. И сидел здесь, бедный, всю жизнь писал эти колхозные оперы… Бриллиант в пыли. Слушай, а у вас с ним что, какая-то кошка пробежала, да?
– Да нет…
– Понятно. Вечная проблема «учитель – ученик». – Неда ищет глазами, куда стряхнуть пепел. Оглянувшись, стряхивает в кадку с пальмой.
– Что в Питере нового?
– Нового? Фигня полная. Юлику снова кислород перекрыли. Моя докторская зависла, тему никак не утвердят. Ленечку Цыбиса турнули из Мариинки. И вообще, – снова понижает голос, – все уезжают… Вот, единственный глоток воздуха – этот фестиваль. Шнитке, Денисов… И все это в такой дыре! Может, и разрешили поэтому. Резервация для современной музыки. Слушай, я побегу, Юлик, наверное, проснулся уже. Нас обещали на какую-то ковровую фабрику повезти, где делают настоящие местные ковры.
– Вечером придете?
– А что вечером? А, спектакль с твоей музыкой… Слушай, но там же все будет на этом… на таджикском?
– На узбекском. «Король Лир».
– Да, да, забавно посмотреть, если не слишком устанем. Премьера?
– Генеральная. Премьера совпадает с концертами. Лучше сегодня.
– Только чтобы послушать твою музыку. Юлик, кстати, под впечатлением от твоего нового опуса. Слушал вчера, как ты кусочек оттуда репетировал. Говорит, очень странная… Ладно, полетела в гостиницу. Не обещаю, но постараемся.
«Москвич» резко останавливается, чуть ни сбивая его.
– Николай Кириллович!
Казадупов.
– Что же вы на дорогу не смотрите? Садитесь, подвезу.
Николай Кириллович садится, в машине тепло. Вообще, день солнечный. Теплый октябрьский день.
– Мне домой.
Едут по Ткачихам, с чинар летит листва, ползет по асфальту. На столбах вывешивают флаги.
– Ну вы нас удивили с колоколом, удивили, – говорит Казадупов.
– Все еще не решили?
– Все сейчас силы – на юбилей. Пять объектов должны сдать, стройка день и ночь. Строителей не хватает, уже студентов на два объекта бросили. Вчера чертово колесо в парке попробовали – кабинка чуть не сорвалась, хорошо, без жертв… Да не волнуйтесь, согласуем ваш колокол. А чем-то другим заменить никак нельзя? Ксилофоном каким-нибудь? Понял, понял… Вы бы еще церковных певчих себе попросили.
Крутит руль, машина сворачивает на Люксембург.
– Ну, – тормозит, – до вечера.
– Придете на генеральную?
– По должности обязан. Заодно посмотрим, что натворил этот… чудотворец.
Николай Кириллович благодарит и поднимается с сиденья.
– Не за что… Хорошо, успел затормозить. А то сейчас не до дома бы вас отвозил, а совсем в другое место. Кстати, не слышали об Алексее Романовиче?
– А что? – Николай Кириллович, закрывая дверцу, останавливается.
– Вчера просто с общими знакомыми из Ташкента разговаривал. Говорят, совсем уже плох. Перестал даже еду принимать.
– Да… Позвоню сегодня туда.
– Позвоните. – Взгляд Казадупова становится холодным, неподвижным. – От его состояния многое зависит… Ну, до вечера!
Ташкент не подавал признаков жизни. Странно, Анастасия Дмитриевна всегда брала трубку. Вышел из кабинки, присел на скамейку. Попытается еще раз, минут через пять. Хорошо, очереди нет. Может, пока попробовать в Питер? Поднимается, снова садится. Забыть про Питер. Питера больше нет.
Смотрит на будку с обычным, городским телефоном.
Набирает номер, поглядывая в бумажку:
– Алло? Алло? А Владимира можно? А, Давид! Не узнал тебя… Такой голос уже взрослый. Что? Специально научился? Чтобы трубку брать? Да, это – это нужно… Ну, как дела, как жизнь? Что? Готовишься к Судному дню? Молодец… А папа далеко?
– Ну наконец! – возникает голос Владимира. – Я думал, ты уже всё… растворился в своей музыке. Ну что, дали тебе позвонить в колокол? Что – «откуда знаю»? Все уже знают. Да, вся наша синагога. Шучу, Давлат сказал. Да, заключили с ним перемирие… Что? Спектакль? Да, мне Давлат тоже говорил. Нет, сегодня никак. Завтра Йом-Кипур. Культпоход отменяется… А Жанка там будет? Вы что, расплевались? Нет? Все нормалек?
Владимир на несколько секунд исчезает, слышно, как, прикрыв трубку, кричит: «Давид, кончай свои идиотские подслушивания!»
– Слушай, – снова появляется в трубке, – насчет Жанки… Женился бы ты на ней, а?.. «Еще женат»? Понятно, не знал. И что, собираешься туда возвращаться? Понятно. Ну вот и взял бы Жанку. Ты извини, что я тебе прямо так, по-заводскому. Я уже давно об этом хотел сказать и как товарищ, и как духовный… Да. Я бы сам на ней снова женился, но мне, понимаешь, ее уже нельзя. Мне сейчас другая нужна, по всем правилам. А ты подумай, хорошо? И сыновья у тебя уже готовые будут. И Жанка тебе, может, еще что-нибудь поднатужится и родит. Еще не старая, тридцать четыре. Раньше у нее в голове ветер дул, а теперь изменилась, и жалко ее. И тебя жалко, приличный человек, а ходит без семьи, как… Идиот! Нет, вы посмотрите на этого идиота! Что ты прячешься, засранец, думаешь, я тебя не вижу?!.. Извини, Николай, это Давидка в шкаф залез, шпиона изображает…
Он ворочается, край покрывала трется о бороду. До генеральной еще часа три. Предыдущая ночь была бессонной. И предпредыдущая.
В голове плавают мысли. Жанна. Генеральная. Алексей Романович. Слова Казадупова об Алексее Романовиче. Взгляд Казадупова. Что значит «многое зависит»? А ведь он вчера как раз думал о нем. Вчера, в бессонницу, об Алексее Романовиче.
Он не мог понять раньше, почему он не любил его.
Отчим не бил его, ни разу даже не наказал. Подшучивал иногда. Называл «поповичем». «Интелягушкой». Ладонью по спине шлепнет. А помогал много, особенно с музыкой. Убедил мать, чтобы отдали в музыкалку. (Мать протестовала.) Потом перевели на виолончель. (Мать два дня не разговаривала.) Привез пианино. (Постепенно смирилась, даже изредка вытирала с него пыль.)
И после развода отчим помогал ему, в Ташкенте. Чтобы организовать студентов в обычный квартет, нужны были наличные. Все студенты подрабатывали, собрать вместе флейту, валторну, виолончель и арфу было почти немыслимо. Предположим, заменяем арфу фортепиано, чтобы сыграть самому. И как бы студенты это исполнили? Сыграли разок, не разучив текст, без репетиций? За репетиции тоже надо было платить. Вопрос только чем. Копеечный приработок в музыкалке, стипендии не было.
Выручал Алексей Романович. «Как у тебя с финансами? – поднимал свои водянистые глаза. – Поют романсы?» Приходилось сознаваться, что поют. Глаза отчима понимающе моргали, Николя уходил с двумя-тремя хрустящими бумажками.
А Питер? Это было нереально. Фантастика, полет на Луну. Питерская консерватория относилась к Минкультуры РСФСР, ташкентская – УзССР; вопрос о переводе должен был решаться выше, Минкультурой СССР. Он не был нацкадром, да и его фамилию многие воспринимали как еврейскую. Короче, lascia ogni speranza.
«…Voi ch’ entrate,[87] – задумчиво заканчивал фразу Алексей Романович. – Любимая присказка была у одного моего начальника», – пояснял, поймав удивленный взгляд пасынка.
В сентябре Николя уже учился в Питере.
Наконец, его питерская прописка – тоже отчим. Он уже два года был расписан с Лизой, расписан, но не прописан. «Lascia ogni speranza?» – спросил отчим, выслушав его по телефону. Все получилось не сразу. Но через год прописка уже была.
Нет, он благодарил. Поздравлял Алексея Романовича, если не забывал, с праздниками. Навещал, когда бывал в Ташкенте. Сидели за столом, что-то ели, о чем-то говорили. Ни вкуса еды, ни смысла разговоров он почти не чувствовал. Выходя от отчима, делал непроизвольно несколько глубоких вздохов.
Здесь, в Дуркенте, он начал понемногу понимать Алексея Романовича. После рассказов Касыма-бобо. После туманных реплик Казадупова. После дневника матери – тех отрывков, которые успела прислать Варюха.