Зальчик был полупустой; заполнены первые четыре ряда. На пятом дремал отец Стефан. На шестом сидел молодой человек и кивал на каждую фразу.
– Внутренний церемониал масонства не оставляет никакого сомнения в том, что цели его враждебны человечеству, а высказанное сейчас предположение, что в символических действиях его заключается худо скрываемая цель всемирного господства Еврейства, не так уж невероятно, чтобы можно было его отрицать.
На сцене томился президиум. Протоиерей Сергий Охмелюстый, отец Владимир, иеромонах Антоний со стаканом воды. Еще один батюшка; кажется, видел его в Верном. Сбоку секретарь Самсонов, протирает очки. На трибуне, обтянутой солдатским сукном, раскачивается протоиерей Валентин Антонов. Читает нараспев, с пафосом произнося «о» и «ы»:
– Общество франкмасонов, свободных каменщиков-строителей, естественно напоминает евреям об их строительстве всемирного царства. Мысль о всемирном владычестве связана у них с мыслью о возобновлении разрушенного иерусалимского храма… – освежил горло из стакана, – как символа неувядающей надежды на восстановление Еврейского царства.
Ego придвинулся к отцу Кириллу:
– Кто сей Савонарола?
– Отец Валентин. Ваш коллега в каком-то смысле. Статьи публикует.
Ego хмыкнул.
– И в этой мысли для еврея нет ничего невероятного, ибо иудеи остаются до сих пор при убеждении, что мессия еще придет и даст измученному тысячелетней борьбой Израилю обещанное торжество над миром. В этом не сомневается ни один еврей, и все они с неослабевающей энергией подготовляют победный путь над неевреями своему грядущему мессии.
Отец Кирилл изучал зал. Лампа, несмотря на дневное время. Над президиумом – государь с ангельским лицом и саблей. В углу рояль, для исполнения песнопений и нравственных романсов. Самсонов, завершив обряд протирания очков, что-то пишет. Отец Иулиан Кругер слушает с горящими металлическими глазами и кусает усы; тема его весьма волнует.
– Что вы об этом думаете? – шепчет Ego. – Черной сотней попахивает…
Отец Кирилл жалеет, что сам пришел да еще привел с собой либерального журналиста.
Стал наблюдать за иеромонахом Антонием, вертящим стакан. Сам из евреев, увлекался социализмом, потом крестился, жил в монастырях, постригся в мантию, теперь в президиуме. На часы глянет и слушает.
– Проклятие всемирной истории, вместе с Божественным проклятием, тяготеет над ними. Но куда бы капризная судьба ни забросила сынов Израиля, всюду сохраняют они свою самобытность и, считаясь угнетенным племенем, повсюду неизменно выступают в роли руководителей своих угнетателей. Как дурно пахнущая жидкость, этот народ успел просочиться и в масонское общество и внес в него одному ему свойственный разлагающий элемент. В начале восемнадцатого века благородное еще масонство решительно изменяет свой курс. В это время во Франции изъявили желание вступить в масонские ложи богатые иудеи и дали почувствовать кому следует, что их стесняют христианские задачи ордена.
– А первоначально масонский орден был, стало быть, христианским? – возник в ухе голос Ego.
– Потом будет обсуждение. Вы и задайте вопрос…
Отца Кирилла начинало все раздражать. Даже не знал, что больше: мрачные вымыслы отца Валентина или либеральное ехидство Ego. Или тихое лицо иеромонаха Антония, переставшего вертеть стакан и принявшегося чиркать карандашом.
– …в символические знаки, таинственный смысл которых в подлинном масонстве не заключал в себе ничего противонравственного и противорелигиозного, искусственно вставлены были разрушительные идеи древнееврейских талмудических организаций, не расставшихся на протяжении тысячелетней истории с мечтаниями о мессианском всемирном царстве. Эти мечтания неотделимы от еврейской расы и так же живучи, как живуч этот народ. Еврейство действует уверенно и пожинает уже и теперь плоды своей энергичной работы. Его владычество можно признать фактически осуществляющимся в экономической жизни Франции, Америки и Австрии…
Отец Валентин раскачнулся так сильно, что сдвинул трибуну. Отец Стефан раскрыл глаза и заморгал; увидев отца Кирилла, улыбнулся.
– Я, пожалуй, пойду… – ерзал Ego. – Хватит, насладился.
– Погодите, вместе пойдем. Заключительный аккорд выслушаем…
Отец Валентин и правда перестал качаться. Развел руки:
– И только борьба церкви Христовой с надвигающимся царством Антихриста может отсрочить эту печальную развязку тысячелетней истории человечества на неопределенное время!
Слегка уронив голову, застыл на секунду – с разведенными руками.
Защелкали аплодисменты.
Отец Валентин, еще в образе, сходил с трибуны.
Отец Иулиан вскочил, энергично аплодируя:
– Браво!
Заметив, что никто больше не встает, обиженно сел.
– А что… эффектно! Очень эффектно! – Ego несколько раз брезгливо похлопал.
Отец Кирилл отклонился к отцу Стефану и что-то ему говорил – чтобы иметь повод не участвовать в аплодисментах.
Вернинский батюшка прозвонил перерыв.
Публика, шелестя рясами, потянулась во двор, к воздуху и чаю.
Отец Иулиан поймал отца Кирилла за локоть и сунул брошюрку:
– Почитайте. Тут – всё, – скосился на Ego. – И вы, господин хороший, почитайте. Просветитесь.
Ego взял кончиками пальцев и спрятал в карман:
– Мерси!
Отец Иулиан сделал музыкальный жест и поплыл раздавать свои брошюрки далее. Прежде, до рясы, он считался подающим надежды интерпретатором Листа, да и сейчас иногда поигрывал.
Во дворе клокотал самовар, разносили чай. Нависала огромная чинара, еще в остатках прошлой листвы; от чинары расползались зеленовато-серые тени. Отказавшись от чая, отец Кирилл подошел к отцам Петру и Михаилу, ставшим у ствола. Отец Петр из Градо-Сергиевской оправлял волосы и молчал; говорил отец Михаил, коренастый, седенький – тип сельского батюшки:
– …пока будем все на инородцев сваливать, ни на шаг не сдвинемся… Подходи, отец Кирилл. Как здоровье? Что матушка твоя все не едет? Моей Анне Николаевне подруга будет, она у меня тоже рисунку обучалась… Как тебе доклад? Понятно. А отцу Петру вот понравилось.
– Мне декламация понравилась, – мотнул головой отец Петр.
– Да, декламация. Так тебе тогда в театр ходить надо. Слышали, «Гамлета» собираются ставить? Быть или не быть. Вера сказала, старшая моя, она в «Волне» на всех репетициях сидит.
– А кто председателем сегодня был? – спросил отец Кирилл.
– Не знаю. – Отец Михаил повернулся к отцу Петру. – Кто председательствовал-то?
Подошел Ego.
– Безумная личность, – кивнул на отца Иулиана, бегавшего с брошюрками.
Отец Кирилл представил Ego.
– Читали, – прищурился отец Михаил. – Что же, репортаж напишете?
– Да нет, я, собственно…
– А вы напишите… Хороший чай, только я с молоком люблю. Ерундой занимаемся. Столько вопросов прямо над головой висит! Семь лет назад обещали поместный Собор созвать. Вопрос патриаршества – сколько уже говорилось!
– Ну, это пусть архиереи… Их забота, – отозвался отец Петр.
– Так ничего же не делают архиереи, отцы наши. Или делают? То-то. Хорошо, берем местные, наши вопросы. Кафедральный собор – сколько лет комитет заседает, хоть бы кирпичик на то место положили. А сколько тянется волынка с переносом кафедры в Ташкент? Это ж младенцу понятно, как тяжело из Верного такую громадину окормлять, одни письма сколько ползут… Главный город края – Ташкент, а епархию в эту деревню задвинули. А кто нам ее сюда, в Ташкент, вернуть мешает? Иудеи, что ли? Или эти, масонцы?
Отец Петр хотел что-то сказать, но вместо того засмеялся и показал мелкие зубы.
– Вот и я говорю, – усмехнулся отец Михаил. – Сами себе мешаем, сами себе под ноги лезем. Все под властей подлаживаемся. Или вот – семинария. Лет пятнадцать назад уже распоряжение от Синода вышло, семинарию в Ташкенте открыть. Протопресвитер приезжал, изложил в докладе… И что? Где семинария? На бороде. Сколько писем писали, прошений. Что ж я, своего Мишу должен в Оренбург отправлять, в такую даль, в семинарию? Это ж, кроме всего, расходы…
– Ну, теперь туда поезд ходит, – сказал отец Петр.
– Вот ты своего Алексея сажай на поезд. Посмотрю, куда он поедет.
Отец Петр перестал смеяться. Алеша, старший его, был печальной знаменитостью.
– А начальству, – продолжал отец Михаил, – понимаешь, не нравится, когда мы про семинарию напоминаем. И про епархию в Ташкенте. Владыка Паисий, помнишь, заговорил, так сразу его отсюда и попросили. Зато когда про всемирный заговор из Франции, это – пожалуйста, говорите себе на здоровье. Ладно, пойду я, любезные мои филистимляне. Вы уж тут сами без меня с иудеями сражайтесь.
Зашагал к выходу.
– Не обращайте внимания, всем всегда недоволен, – говорил отец Петр, когда отец Михаил отдалился. – Каждый раз сюда приходит, разругает все. Один раз даже дверью хлопнул, думали, всё, больше не явится. Следующий раз прихожу – сидит. Мрачный, но – сидит. Зачем ходишь? А он: хочу, мол, и хожу!
– А отцу Михаилу куда б ходить, только своим приходом не заниматься, – подошел отец Стефан. – Я ему говорю, полы у вас покрасить надо, стены освежить, а то курятник получается. Прошлый раз клировую ведомость самым последним сдал, благочинный недоволен был.
– А по-моему… – начал отец Кирилл.
Мелкими шажками подошел отец Иулиан:
– Советую не расходиться. Прения сократят, потом – угощение. Редкое…
– Так пост ведь.
– Всё – архипостное. Но – с фантазией.
Сделал музыкальное движение руками.
– Я бы… – Отец Кирилл мусолил пальцами бороду. – У меня встреча.
– А я, пожалуй, останусь, – сказал Ego.
Отец Кирилл поглядел на него; Ego потупился.
– И вы, отец Кирилл, оставайтесь, освежитесь обедом, – сказал отец Петр. – А то после ранения совсем легки сделались…
Прошаркал мимо иеромонах Антоний. Тихо попрощался.
– Их агент, – прошептал отец Иулиан. – На доклад к своим торопится.
– Откуда вы взяли? – тоже шепотом спросил отец Петр.