– К сожалению, на сегодняшний день через пожертвования собрана лишь пятая часть необходимой суммы – сто тридцать семь тысяч четыреста двенадцать рублей. Поэтому еще на прошлом заседании комитет постановил обратиться к господину Бурмейстеру с просьбой внести в проект некоторые изменения, которые бы поспособствовали удешевлению.
Отец в последний свой год отчего-то невзлюбил Турцию. Правда, Турцию тогда не любили все. И газеты, и Святейший синод, и дамы, устраивавшие базары в пользу сербов, и художник Репин, изобразивший запорожцев, пишущих турецкому султану едкое письмо. Но отец невзлюбил Турцию совсем не так, как того требовала мода и сочувствие к славянам. Его Турция не имела четких границ, возникала иногда совсем рядом, проносилась по его кабинету и пряталась в чашке с чаем.
– Предложено было также отказаться от мозаичных икон снаружи храма, которые предполагалось заказать в Петербурге, в мозаичной мастерской Фролова…
Туркестан отец тоже считал Турцией. «Туран», – говорил он, и по его лицу пробегал тик. Он читал Владимира Соловьева и Анну Шмидт. «На нас надвигается Средняя Азия стихийною силою своей пустыни», – писал Соловьев, отец подчеркивал это место и брел к столу, опрокидывал стул, что-то переделывал в проекте. Его церковь должна была побороть «Туран» и спасти мир. «Последствия сифилиса, перенесенного в отрочестве», – объяснял врач, вытирая руки вафельным полотенцем. Мать молчала. Она высохла и пожелтела. Она боялась умереть раньше отца, он не простил бы ей этого.
– Кроме того, в первоначальном проекте для устойчивости сооружения с северной и южной его стороны предусматривались контрфорсы в виде киота с нишами. В нишах предполагалось установить белые мраморные доски в форме креста, увенчанные круглыми образами. На досках должны были быть высечены имена завоевателей и устроителей Туркестанского края с кратким перечнем их подвигов. От этого тоже предлагается ради экономии отказаться.
– На героях экономим…
– Отказаться от контрфорсов? – спросил отец Иулиан, который делал записи бисерным почерком.
– Нет, от украшений. Контрфорсы никуда не денутся.
– Но ведь даже так не укладываемся? – протрубил с места отец Сергий. – Без украшений тоже?
Докладчик согласился, что даже так.
Публика запеклась на своих стульях; стаканы с киселем, которые были налиты в начале заседания, стояли пустыми и липкими.
Отец Иулиан подложил отцу Кириллу вырезку:
– Из «Кавказского благовестника» заметочка. «Как евреи издеваются над православием».
Отец Кирилл от нечего делать пробежал глазами. Прошение на имя архиепископа Иннокентия, экзарха Грузии, от 8 февраля 1910 г., принять обряд крещения от некого Иосифа Рубинштейна. Второе прошение от него же, 17 февраля 1912 года: «По моей просьбе я был просвещен таинством св. крещения, однако, несмотря на крещение, я не смог проникнуться в должной степени верованиями православной церкви и стать глубоко верующим христианином, в глубине души продолжая исповедовать ту же иудейскую религию, к которой принадлежали мои предки».
Отец Иулиан ткнул пальцем и шепотком прочел окончание:
– «Исповедуя в глубине души иудейскую религию, Ицка Рубинштейн не задумался просить св. крещение, а когда, очевидно, устроил тот гешефт, ради которого продавал свою веру…»
Палец у отца Иулиана был тонким и беспокойным.
– Ну как? – Палец исчез, появился серый зрачок отца Иулиана, наклонившего свою мохнатую голову. – Хочу отослать в наш «Епархиальный вестник». Владыка такие сведения ценит.
– «Ицка», – сказал отец Кирилл, – это уменьшительное от «Ицхак», «Исаак». А тут «Иосиф».
– Зря вы евреев защищаете. Думаете, нам неизвестно?
– Кому «вам»?
Отец Иулиан нахохлился и стал похож на лесного гнома.
Отец Кирилл подумал о Кондратьиче.
Проголосовали за резолюцию.
Отец Сергий выступил с умной, дельной речью. Для чего Ташкенту кафедральный собор, если кафедру сюда переносить никто пока не собирается? Не лучше ли потратить собранные средства на что-то живое, на библиотеку, общество трезвости и т. д.?
Общества трезвости были любимой темой отца Сергия, много сил им отдавал.
Председательствующий развел руками:
– Вы же сами понимаете…
Котенок на стуле проснулся, спрыгнул и пошел меж ногами заседавших, вякая.
Слово взял отец Иулиан.
Отец Кирилл вышел во двор облегчиться. Двор был укрыт виноградником, зеленые кисти обещали хороший урожай.
Жара звенящая.
Вошел в «домик», опустил крючок. Мухи при входе его загудели.
Вышел, потеребил умывальник. Теплые капли стучали по раковине. Рядом полное ведро, в нем плавал вишневый лист. По куску желтого мыла ходили муравьи.
Возвращаться сразу не хотелось, пусть без него отец Иулиан договорит речь и обличит мировой заговор. Возле умывальника вымахала мальва, залюбовался.
К «домику» решительно шел отец Сергий.
– Мальва, – объяснил отец Кирилл, указывая головой.
Отец Сергий улыбнулся.
Вышел, намылил ладони, заглянул в осколок зеркала на умывальнике и смочил лицо.
– Что отец Иулиан там? – спросил отец Кирилл.
Отец Сергий состроил в зеркале мину. Он был из тех батюшек, в которых всегда остается нечто от семинаристов, прячущих карты под матрац и совершающих набеги на ближние огороды.
– Разговаривает, – сказал отец Сергий, отершись полотенцем. – Не в настроении вы сегодня, отец Кирилл?
У отца Сергия богатые брови, черная борода, в которой вспыхивают капли. Армейская выправка: трудился раньше в Туркестанской стрелковой бригаде.
– Тщета мирская засасывает, – подобрал формулировку отец Кирилл.
Отец Сергий вернул полотенце на гвоздь и поглядел на отца Кирилла:
– А вы Владимирской помолитесь, завтра ее день как раз… А кстати, отец благочинный хотел вас видеть. – Отец Сергий достал гребень, на котором было оттиснуто что-то сакраментальное, провел пару раз, снял с зубцов волосы.
– Не говорил зачем?
– От владыки для вас что-то.
Недоговаривает. Пошли вдвоем обратно.
Сквозь стены звенел тенор отца Иулиана.
Отец Кирилл остановился, но, услышав фамилию «Казадупов», вошел и сел у двери.
Отец Иулиан говорил быстро, запинался на «эм» и жестикулировал:
– …покойного Казадупова… мм… постриженного незадолго до смерти в мантию под именем Макария. Записки старца Макария… эмм… – это великий духовный документ. В нем все… мм… о судьбе России. О том, как в России сперва господствовал туранский элемент в лице м-монголо-татар и вообще татар, из которых произошла половина русских дворянских родов. Туран, пишет старец Макарий, – это… мм… Сатурн, «Туран» – это по-иному написанное «Сатурн», планета м-медленная, огромная и косная. Когда сила Турана пошла на убыль, против Турана началась война, вначале против Орды, потом… эмм… против татарских ханств, потом против Турции, наконец здесь. В пламени этой войны против вчерашнего господина проник в Россию германский элемент, а Германия – это Гермес, торговля, науки, железные дороги и герметизм, то есть… мм… тайные общества. Но эра германства-гермесианства скоро придет к концу. Так же как Россия освобождалась от Турана, воюя с ним везде… эмм… начнет она войну с Германией. И вот тут и случится то, что предрекает старец: восторжествует иудейский элемент.
– А евреи – это какая планета? – спросил чиновник из Думы, который все время обмахивался газетой с объявлением про пальто.
– Никакая. Это – мм… блуждающая комета. Вроде Галлея. «Звезды блуждающие, которым блюдется мрак тьмы». Сверкнет в небе, посеет плевелы и умчится в… мм… бесконечность.
– Ну, наши-то, положим, никуда не умчатся…
– Отец Иулиан, – подал голос председатель, который перешептывался с Мациевским. – Отец Иулиан, это все весьма познавательно, но мы тут собрались по вопросу Софийского кафедрального собора и…
– Софийского! – выкрикнул отец Иулиан. – Именно Софийского и именно здесь, в самом центре Турана! Об этом и речь. Собор – это шанс, великий… мм… У Казадупова, то есть старца Макария, как раз об этом. Если не может в ближайшее время быть возвращена праматерь, то есть… мм… София в Константинополе, то следует соорудить Софию на той же широте, в кавказских или туркестанских владениях, копию Константинопольской…
– А где средства на это брать, ваш старец не сообщает? – спросил полковник Мациевский, разглядывая свои сапоги.
– Средства?! Средства можно найти, было бы желание. А если сидеть тут, как вареный арбуз…
Публика проснулась, захмыкала и заскрипела стульями.
– Средства есть, – продолжал отец Иулиан. – Они под носом. Расследуйте еврейских коммерсантов, заставьте их раскошелиться, вернуть то, что они заимели благодаря эксплуатации… Уверяю, хватит на несколько соборов!
Сел и стал обмахиваться тетрадочкой.
– Господа, этак мы совсем договоримся до погромов, – мял в руках газету чиновник из Думы.
– Один погромчик бы не повредил, – проговорил кто-то. – Другого языка это племя не понимает.
– Мысль насчет еврейского капитала неплохая, но его можно привлечь и мирными средствами…
– Это незаконно. Что тут обсуждать, когда незаконно? Пожертвования на храм должны делаться совершенно добровольно, иначе нельзя.
– Ничего, не обеднеют. Меньше своих эсеров и эсдэков оплачивать будут…
– Стыдно, господа! И вам, отец Иулиан…
– Глас вопиющего в пустыне! – вскочил отец Иулиан и снова сел на место.
Заседание закрыли, но просили не расходиться, ожидался обед.
– Надоело слушать про евреев, будто другой темы нет, – прошли мимо отца Кирилла чиновник с газеткой и Мациевский.
– Не скажите, Виктор Петрович. Не исключаю, конечно, что через лет сто еврей в России станет привычной, отработанной темой и само это слово будет вызывать такой же зевок, как сегодня «немец» или «татарин». Но пока что…
На обед была предложена постная окрошка на квасу. Отец Кирилл жевал на левой стороне, так как на правой недавно развалился зуб. Наискосок с аппетитом ел отец Иулиан и беседовал с соседом, учителем женской гимназии, о брошюре Вольфинга.