Ей хотелось делать все, что было бы приятно Уильяму, а он, в свою очередь, стремился порадовать Кэтрин. Они увлекались одной и той же музыкой и поэзией; у них вызывали отвращения одни и те же деяния и поступки (истребление диких животных, вульгарные сплетни и пересуды, интриги в аристократических салонах и фиглярство королевского двора).
Кавалер, которому поневоле приходилось убивать животных, заниматься пустопорожними разговорами, участвовать в интригах салонов и двора, был рад тому, что у Кэтрин наконец-то появился кто-то, с кем она может перемолвиться словечком, кому может излить душу. Да мало того, ну был бы просто мужчина — странно как-то, но Кэтрин, судя по всему, не слишком радовало общение с персонами ее пола, — а тут появился молодой человек (намного моложе ее), так что она могла относится к нему чисто по-матерински. Плюс к этому был еще один нюанс: оказалось, что племянник предпочитает мальчиков, поэтому у Кавалера рассеялись последние сомнения насчет возможных предосудительных ухаживаний за его женой. Кавалер видел, что в обществе этого юноши Кэтрин даже молодела, так вся и светилась от радости, но сам не испытывал ревности и подозрительности, а наоборот, относился к их союзу вполне одобрительно.
Вот Кэтрин с Уильямом сидят вместе на террасе с видом на Неаполь и залив. Пробило шесть часов, и они переходят в комнату, из окон которой хорошо просматривается Везувий. Любимая камеристка Кэтрин приносит чай. Стало темнеть. Зажгли свечи. Они не слышали шума, поднятого слугами, и стрекотания цикад. Даже если бы пробудился вулкан, то и на него не обратили бы внимания.
После долгого молчания Кэтрин садится за пианино. Уильям слушает, на глазах у него наворачиваются слезы.
— Спойте, пожалуйста, — просит она. — У вас ведь такой красивый голос.
— Не попробовать ли нам спеть дуэтом?
— Ах, — улыбнулась Кэтрин. — Я же не пою. Не нравится мне, что я не могу…
— Что не можете, дорогая Кэтрин?
Вечером приходит Кавалер, одетый в охотничий костюм, забрызганный кровью, вспотевший, разрумянившийся после королевской бойни, называющейся охотой, и видит их сидящими вместе за пианино. Они посмеиваются, глаза у обоих оживленно сверкают.
«Но я же не бесчувственное существо, — думает Кавалер. — А вот теперь мне приходится играть его роль и делать вид, будто их общение меня вовсе не трогает».
Легкий тенорок Уильяма медленно смолк. Звук инструмента затих на самой выразительной ноте.
— Кэтрин, — со страстью шепнул Уильям.
Она повернулась к нему и слегка кивнула.
— Никто никогда не понимал меня так, как вы, — промолвил он. — Вы сущий ангел. Драгоценнейшая из женщин. Если бы я только мог остаться здесь и постоянно чувствовать на себе ваше благосклонное влияние, то был бы вполне счастлив.
— Нет, — промолвила в ответ Кэтрин. — Вам нужно возвращаться в Англию, к тамошним делам. Не сомневаюсь, что вы совладаете со слабостью, порожденной вашей же чрезмерной чувствительностью из-за слишком мягкого сердца. Но это чувство проходит так же легко, как и тривиальный насморк.
— Но мне вовсе не хочется ехать домой, — возразил он и отважился взять ее за руку. Как же она прекрасна сейчас. — Кэтрин, я хочу остаться здесь и быть все время рядом с вами.
Уильям почему-то решил, что у него духовное недомогание, принявшее форму безграничной страсти к чему-то смутному и экзотическому. Как хорошо тешить свое самолюбие! Как же тяжко, когда нельзя прижать к своей груди того, кого так сильно хочется обнять. Самое жгучее нетерпение — это сексуальная неудовлетворенность. Первому любовнику в его жизни было всего одиннадцать лет, когда они впервые встретились, и Уильям целых четыре года обхаживал и нежил его, пока в одно прекрасное утро их не застукали в постели мальчика. Отец мальчика, виконт Кортней, запретил Уильяму появляться в его доме и пригрозил судом, если он еще хоть раз приблизится к сыну. Вот тогда-то Уильям и пересек Ла-Манш и отправился на юг континента.
Он искал забвения в Старом Свете и с людьми более старшими по возрасту. Но никакая разница в летах и привычках не в состоянии утолить неуемный сексуальный голод по молодым. В Европе уже не осталось ни одного нецивилизованного местечка, где бы он чувствовал себя совершенно чужим. (Только потом он узнал о таких местах в воспоминаниях и рассказах других лиц.) На севере южных европейских государств Уильям опять вляпался в скандальную историю и снова был вынужден спасаться бегством: он воспылал любовью к пятнадцатилетнему отроку из знатного венецианского рода, но его отцу быстро стала известна их связь, и он в гневе дал Уильяму такого пинка, что тот кубарем покатился из города на самый юг полуострова, где очутился в волшебных неаполитанских кущах, в дремотном, одуревшем от апатии Неаполе и застрял там в сердце Кэтрин, изнывающей от одиночества.
Кэтрин чувствовала дуновение свежего воздуха, прилив новых сил и даже внешне стала более привлекательной (как заметил Кавалер). А Уильям под ее воздействием оправился от потрясения и тоже воспрянул духом. Они нашли себе приют, самый прочный оплот интимности: добровольно отгородились от окружения. Оба жадно стремились к уединению и общению только друг с другом.
Разумеется, они не становились одинокими в буквальном смысле слова. Как и подобает знатному и богатому англичанину, который по размерам своего богатства превосходил любого лорда, Уильям не мог совершать путешествие без гувернера, личного секретаря, доктора, мажордома, повара, кондитера, художника, зарисовывающего по указанию хозяина пейзажи, трех лакеев, мальчика на побегушках и прочих слуг. А у Кэтрин и Кавалера была многочисленная прислуга в городском дворе, на вилле рядом с королевским дворцом в Портичи и пятидесятикомнатном охотничьем доме в Казерте. Слуги имелись повсюду, они выполняли всевозможные работы, но подобно безмолвным черным фигурам в пьесах Ноха, выходящим на сцену лишь для того, чтобы подправить мудреный театральный костюм у персонажа или принести подпорку, их не замечали и с ними не считались.
Да, по сути дела, Уильям и Кэтрин были одни.
Их отношения, не лишенные трепетного возбуждения в предвкушении запретного, развивались на глазах Кавалера и даже с его благословения. Хотя они и не собрались доводить свои отношения до логического конца, все же это был любовный роман. Им было легче любить друг друга от того, что каждый из них не удовлетворился бы любовью к кому-то другому. И в самом деле, Кэтрин прожила в замужестве с Кавалером уже двадцать два года, но в сердечных делах оставалась несчастна. А Уильям, воспылав пылкой страстью к мальчику из своего круга, которого тщательно опекали и который не достиг даже половой зрелости, совсем не думал о возможных последствиях и не боялся, что кто-то может помешать их взаимной любви.
Полюбив друг друга, но будучи не в состоянии признаться в этом, они с готовностью вели общие разговоры о любви.
— Есть ли на свете что-то более жестокое и в то же время более нежное, чем любовь, — размышлял вслух Уильям. — Сердце настолько переполнено чувствами, что не может их выразить, а лишь мечтает и поет. Вам же знакомо это чувство, Кэтрин. Знаю, что знакомо. Если бы вы не знали, то не понимали бы так глубоко, что я переживаю, но вынужден скрывать от всех.
— Да, любовь — всегда жертва! — согласно восклицала Кэтрин, которая прекрасно знала, о чем идет речь. — Но тот, кто любит, находится в лучшем положении, нежели тот, кто позволяет себя любить.
— Нетерплю быть нелюбимым, — отвечал Уильям.
— Ах, — лишь томно вздохнула Кэтрин и припомнила свою долгую несчастливую жизнь, не имея права считать ее таковой, ибо все еще была признательна Кавалеру за то, что тот взял ее замуж. Думая о себе, как о невзрачной, некрасивой скромнице, убежденная, что мысли ее известны всем, — она испытывала глубокое уважение гадкого утенка по отношению к импозантному мужу, которого находила таким неотразимым из-за его длинного крючковатого носа, худых голенастых ног, решительных, не терпящих возражений высказываний и пристального строгого взгляда. Она любила весь его облик. Кэтрин все еще скучала по Кавалеру, если тот отсутствовал более суток, и испытывала робость, когда он входил в комнату и приближался к ней.
— Вы не осуждаете меня? — тихо спросил Уильям.
— Да вы уже сами осудили себя, дорогое дитя. Вам надлежит лишь идти по избранному пути, который наметили. Ваша непорочность, учтивость, утонченность вкусов, музыка, которую мы вместе играем, — все это говорит о том, что сердце ваше целомудренно.
Несмотря на значительную разницу в годах и во взглядах на жизнь, на извращенность натуры юноши, они открыто признавались друг другу в своих беспорочных чувствах.
Уильям не поддавался соблазнам страсти к прелюбодеянию. Кэтрин же возбуждала у юноши любовь к особам его же пола, но это отнюдь не ослабляло ее прирожденную склонность к осуждению порока. Что касается Кавалера, друга Уолпола и Грея[23], покровителя того самого лжеученого, который самозванно стал бароном д’Анкервиллем (он был редактором-составителем книг Кавалера о древних сосудах), то поведение Уильяма его вообще не возмутило. В ту пору мир коллекционеров и знатоков, в особенности антиквариата, уже отличался значительным числом гомосексуалистов. Кавалер гордился тем, что он свободен от привязанности к вульгарным извращениям, но считал, что эти выверты затрудняют его взаимоотношения со знатоками древностей, а иногда даже, увы, подвергают опасности.
Никогда не изгладится из памяти Кавалера ужасный конец великого Винкельмана[24] в дешевенькой гостинице в Триесте, где его зарезал молодой воришка-гомосексуалист, когда увидел сокровища, которые Винкельман отвозил назад в Рим. Уильям, берегись! Общайтесь с молодыми людьми только из своей среды!
Оба они непрактичны и не приспособлены к жизни, любят то, что им недоступно. И в то же время они — союзники. Она оказывает ему покровительство, он заставляет ее ощущать, что она желанна. Они нуждаются друг в друге в таком конгениальном альянсе. Как же приятно им обоим сознавать, что они любовники. Это значит, что она считает его потенциальным любовником женщины, а себя — все еще привлекательной и желанной для мужчин. Оба же посту