Невероятно, но в то время за одно лишь хранение книги Вольтера читателю могли присудить три года каторжных работ на галерах. Каким же невежей был тогдашний неграмотный король! Кавалер, уединяясь в своем рабочем кабинете, до сих пор с превеликим восхищением вспоминал мудрого Фернея, который пришел в смятение, обнаружив, что является заступником и покровителем революции и террора. А уж тем более кто бы мог предвидеть, что восхитительная едкая сатира Вольтера на общепринятые взгляды будет расценена как призыв к ниспровержению установленных порядков во имя справедливости и стабильности? Кто еще, кроме наивных или невежественных людишек, начитавшихся его книг, мог прийти к выводу, что им предназначено осуществить то, что в них написано? (Разве страсть Кавалера к предметам культуры античного Рима привела его к поклонению Юпитеру и Минерве?) Достойно сожаления, что некоторые из его высокопоставленных друзей в Неаполе поступили именно так. Теперь он опасался, что им придется расплачиваться за свою наивность слишком большой ценой.
Нет, что ни говори, а чтение — это кратчайший путь в другой мир, диаметрально противоположный тому, в котором живет читатель. Из этого воображаемого мира он выходит обновленным, готовым невозмутимо терпеть несправедливость и разочарование в собственной жизни. Серьезное чтение — это бальзам на раненое сердце, а развлекательное чтиво — вовсе не подстрекательный призыв к действиям. Кавалер же, который в первые недели по приезде в Палермо чувствовал себя не вполне здоровым, посвящал основное время книгам, в частности, перечитывал очерк Вольтера о счастье. (Лучший способ справиться с тяготами изгнания — это ни на минуту не расставаться с книгой.) И по мере выздоровления он постепенно осваивался на новом месте своего временного пребывания.
Расстройство желудка и ревматизм у него все еще не прошли, что мешало наносить визиты королю, перебравшемуся в одну из своих загородных резиденций, чтобы сподручнее было ездить на охоту. Но кисло-сладкое очарование Палермо стало мало-помалу возбуждать в Кавалере интерес. Вокруг бухты вытянулась цепочка рыжевато-коричневых дворцов и вилл, построенных в самых разных смешанных архитектурных стилях (византийско-мавританском, мавританско-норманнском, норманнско-готическом, готика, соединенная с барокко). Над городом мрачно нависает розоватая масса известняковой горы Пеллегрино: гора и море видны с любой городской улицы, кругом сады, заросли олеандра, плюща, агавы, юкки, бамбука, бананов и перца. Палермо, признался он, можно считать по-своему прекрасным, как и Неаполь, хотя поблизости нет вулкана, безмятежно курящегося под ярко-голубым, безоблачным небом. (Эх, если бы сбросить несколько лет, тогда можно было бы организовать экспедицию на Этну, куда он уже разок взбирался, правда, это было давно.) У Кавалера вновь пробудилось чувство прекрасного, а вместе с ним и старые привычки, делающие его собирателем красивых вещей. Так как он был самой знаменитой личностью в королевстве и имел широкие знакомства, главным образом по переписке, среди местной знати, ученых мужей, его забросали приглашениями прийти посмотреть антиквариат, оценить или купить редкие вещи. Коллекционеры надеялись возбудить у него зависть. Антиквары выставляли припрятанные сокровища. Он приходил, разрешал себе осматривать и даже ощущал мимолетные вспышки интереса. Но ничего не приобретал. И не только из-за нехватки средств. Просто пока не видел ничего соблазнительного, ничего такого, что стоило бы купить.
Коллекционер по складу своего характера привереда и скептик. Авторитет коллекционера заключается в его праве сказать «нет». Хоть в душе своей он всего лишь пошлый стяжатель, его алчность должна соизмеряться с волей отказываться от каких-то приобретений.
«Нет, нет, спасибо. Вещь, конечно, прекрасная, но не совсем та, которую я разыскиваю. Почти такая, но все же не такая. На краю этой вазы видна тончайшая трещина, а картина этого художника не столь хороша, как другое его произведение. Мне нужна его ранняя работа. Я хотел бы приобрести лучший экземпляр».
Душа же у любовника совершенно иная, чем у коллекционера. Недостаток или изъян у любовницы является неотъемлемой частью ее шарма. Здесь он никогда не бывает скептиком.
Но вот перед нами трио. Старейший — великий коллекционер, который на склоне лет стал пылким любовником, и его страсть к коллекционированию пошла на убыль. Разохотившийся коллекционер, который оказался вынужденным выпустить коллекции из своих рук: на некоторые перестал обращать внимание, другие отправил за тридевять земель (где они и нашли свой конец: чего, кстати сказать, больше всего опасался коллекционер), остальные упаковал в ящики. Теперь он живет без коллекций, без житейских удобств, вдали от красивейших мест, услаждавших его взор и получивших широкую известность во многом благодаря тому, что раньше, как он считал, они принадлежали ему. Пока он палец о палец не ударил, чтобы начать собирать новые коллекции.
Двое других — сладкая парочка, предпочитающая всем остальным тех, кто скрашивает их досуг, не забывая громогласно объявлять об этом. Их эмблемы — это они сами, их заботы и помыслы, любовь к ним со стороны других. Он гоняется за наградами; она же собирает все, что делает ее еще краше, и трезвонит на всех углах про свою любовь к нему.
Кавалер с его тонким пониманием ценности предметов коллекции (он вникал в их суть и знал, как им в конце концов подобрать достойное место, где и ему можно было бы поселиться) нашел, что дворец князя слишком пронизан личностью владельца, чтобы превращать его в хранилище собственных сокровищ. Супруга же тем временем с одобрения Кавалера быстренько понавешала и понаставила в их временной резиденции портреты адмирала, флаги, трофеи, фаянсовую и стеклянную посуду, кружки — все, изготовленное в честь победы в сражении при Абукире, превратив дворец в очередной музей славы героя. Ни одно место не казалось ей слишком тесным для устройства такого музея.
Обращение любовника с дамой сердца противоположно обращению коллекционера к накопленным экспонатам. Его стратегия — держаться в тени. «Да не смотрите вы на меня-то, — говорит коллекционер, — я ничто. Смотрите лучше на то, что у меня есть. Это ведь великолепно, да и другие вещи тоже, не правда ли?»
Мировоззрение коллекционера заранее предполагает существование бесчисленных миров, сил, царств, эпох, а не только одного сегодняшнего мирка. Страсть коллекционера уничтожает тонкий пласт времени, в котором он живет, и раскрепощает его. Любовник же, наоборот, не замечает ничего, кроме мирка, имеющего непосредственное отношение к предмету его любви. «Этот мир — мой. Моя красавица, мой триумф, моя слава», — говорит он.
Сперва он притворялся, будто не замечает ее пристального взгляда, а потом стал отвечать ей тем же. Обмен взглядами стал для них таким же естественным, как и глубокое ровное дыхание, — они и не замечали этого.
Тем не менее готовность поддаться столь сильным чувствам (и это отличало их от Кавалера и делало так похожими друг на друга) вовсе не означала, что они контролировали свои чувства или же должны были в этой связи что-либо предпринимать. Кавалер до встречи с молодой женщиной, ставшей потом его второй женой, не ведал страсти, быстро давал оценку своим чувствам, и впоследствии его мало интересовало, понимают его или нет. Герой же желал быть понятым — для него это означало, что его восхваляют, прославляют, симпатизируют ему и вдохновляют на новые подвиги. Ну а еще герой был романтик, то есть его тщеславие соседствовало со своего рода унижением, когда приходится и притворяться, и пыжиться. Он чувствовал себя весьма польщенным дружбой с Кавалером и дружбой, перешедшей затем в любовь, с его женой (он осмелился называть их чувства любовью). «Если меня любят такие достойные люди, то, стало быть, я этого заслуживаю». Сам он любил эту супружескую пару до безумия и всякий раз с восторгом предвкушал общение с ней.
Кавалерша превосходна знала, что ей хочется, но впервые в жизни не в силах была сообразить, что нужно делать для исполнения желания. Она не могла не флиртовать, поскольку это являлось свойством ее натуры, как и стремление к моногамии. Одной из ее добродетелей всегда была преданность, и она без устали проявляла ее, и не потому, что не знала усталости, а в силу своего характера. Никогда ей не хотелось обидеть, унизить Кавалера или причинить ему боль. И оба они всячески оберегали своего нового друга. Герой — человек чести. Кавалерша — бывшая куртизанка, чья искренняя преданность и непоколебимая верность своему супругу доказывались тем, что она полностью отрешилась от своего прошлого. Герой хотел оставаться тем, кем был всегда. А она желала все больше и больше утверждаться в новом обличье.
Они считали себя любовниками, хотя на самом деле еще ни разу не поцеловались.
С обоюдного согласия (герой и Кавалерша) старались выплеснуть свою страсть, открыто и прилюдно восхищались друг другом. Однажды на каком-то приеме у русского посланника она наклонилась и поцеловала его боевые награды, а он даже бровью не повел и ничуть не покраснел от смущения. Со своей стороны, адмирал без устали восхвалял каждому вновь прибывающему в Палермо ее геройские поступки, о которых другие были уже премного наслышаны. Кавалерша считала: все, что она делала для него, — это для блага Британии. Он рассказывал о ее бравом поведении во время шторма при переходе из Неаполя (на протяжении всего плавания она так и не прилегла ни на минутку), о ее самоотверженном уходе за королевской семьей — жена Кавалера стала буквально их рабыней, подчеркивал герой. Когда он произнес слово «рабыня», его почему-то пробрала дрожь до костей. Тогда он снова повторил эту фразу: она стала буквально их рабыней.
Святая Эмма — так подчас называл ее адмирал с самым серьезным видом. И еще добавлял: образец совершенства. Ему хотелось восхищаться самим собой, но он чересчур быстро начинал испытывать восхищение к тем, кого любил, на самовосхваление же времени не оставалось. Он восхищался своим отцом, потом Фанни, Кавалером, а вот теперь восхищается женщиной, супругой Кавалера. Говорить о том, что он любил ее больше, чем кого-либо в своей жизни, значит сказать, что он восхищался ею, как еще никем и никогда. Она была его религией. Святая Эмма! Ни один человек не осмеливался ухмыльнуться при этих словах!