Ни одна причуда не сравнится с причудами, которые откалывают на юге. Даже замысловатый и необычный загородный особняк, похожий на кафедральный собор, который отгрохал по возвращении в Англию разбогатевший племянник Кавалера, тот самый Уильям, — ничто по сравнению с вызывающе затейливой архитектурой виллы, выстроенной умершим сводным братом сицилийского князя.
Когда они увидели из кареты возникшее вдали огромное сооружение из светло-розового камня, то сначала решили, что оно не предназначено для жилья. Причуды поместья начались сразу же, как только они подкатили к его воротам, по бокам которых были установлены фигуры двух грузных, изготовившихся к прыжку, семиглазых монстров. Далее тянулась широкая аллея, а вдоль нее на пьедесталах возвышались, восседали и возлежали еще более жуткие фантастические чудовища.
— Ой, ой, смотрите сюда!
Теперь настал звездный час Кавалера, и он принялся давать подробные пояснения. Он рассказал, что двенадцать лет назад по дороге из Неаполя здесь побывал Гёте. В ту пору был еще жив князь, понасажавший всех этих чудовищ, мимо которых они сейчас проезжают (при Гёте их было еще больше). Тут Кавалер не преминул заметить, что великий поэт отнесся к необычным скульптурам и архитектуре совершенно спокойно, решив про себя, что вилла — отвратительна, а ее владелец, должно быть, просто спятил.
— А это что такое? — воскликнула кавалерская супруга.
В этот момент они как раз проезжали мимо скульптур лошади с человеческими руками, двугорбого верблюда, у которого вместо горбов были женские головы, гуся с головой лошади и человека со слоновьим хоботом вместо носа и орлиными когтями вместо пальцев.
— А это сторожевые духи покойного князя, — пояснил Кавалер.
— А это что?
Перед ними на дикой кошке (вместо морды — человеческая голова) сидел мужчина с головой коровы.
— Дальше будет еще интереснее, — сказал Кавалер, показав на целый оркестр обезьян с барабанами, флейтами и скрипками, глазеющих на них с крыши виллы. — Поехали.
У парадного крыльца уже поджидали несколько лакеев; они помогли гостям выйти из кареты. В широких дверях их приветствовал толстый, низенький дворецкий в черной ливрее.
— Никогда не видел черную ливрею, — шепнул герой.
— А может, он носит траур по умершему хозяину? — предположила супруга Кавалера.
Услышав, Кавалер улыбнулся и промолвил:
— Я не удивился бы, дорогая, если бы вы оказались правы.
Перед дверью (скособоченной и разбитой) верхом на дельфине сидел карлик с лавровым венком римского цезаря на челе. Кавалерша похлопала карлика по голове.
— Там внутри виллы еще и не такие есть, хотя уже многое растащили, — заметил Кавалер.
По довольно грязной и полуразрушенной мраморной лестнице они поднялись на первый этаж, возвышающийся над цокольным фундаментом, и вслед за дворецким проследовали через большую приемную в залы, миновав ряды странных композиционных скульптур.
— Ой, смотрите-ка!
На спину стоящего на четвереньках ангела взгромоздился двухголовый павлин.
— Господи, Боже ты мой!
Русалка с собачьими лапами совокуплялась с хряком.
— А вот сюда взгляните!
Кавалерша остановилась перед двумя пышно разодетыми фигурами, играющими в карты: женщина с лошадиной головой и мужчина с головой грифона в парике и с короной.
— Хоть бы на денек у меня выросла лошадиная голова! — смеясь, воскликнула жена Кавалера. — Вот интересно, что бы тогда было!
— Уверен, — откликнулся герой, — вы стали бы самой красивой лошадкой.
— А я хотел бы понаблюдать за лицами наших гостей, когда вы уселись бы играть в «фараона» с такой головой, — рассмеялся Кавалер. — Никаких сомнений, — все партии были бы ваши.
Кавалерша изобразила громкое лошадиное ржание, а мужчины так и покатились со смеху.
Будь Кавалер сейчас один на вилле, он с готовностью воспринял бы и по достоинству оценил аллегорические фигуры и скульптуры покойного князя. Но ему хотелось не только позабавить жену и героя, но и удивить их своими глубокими познаниями. При любых обстоятельствах он видел себя в первую очередь в роли советчика или даже наставника. На похоронах Кавалер не преминул бы воспользоваться случаем, чтобы с готовностью прочитать скорбным собравшимся коротенькую лекцию о памятниках, установленных на кладбище. Каким же сильным противоядием для всякого рода неприятностей, даже горя, могут иногда оказаться чья-то эрудиция и начитанность.
Под влиянием фантазий князя, приказавшего создать скульптуры диковинных лошадей, Кавалер стал припоминать легенды о Хироне, Пегасе[59] из античной мифологии. При этом счел уместным подчеркнуть, что у всех этих мутантов было полубожественное происхождение.
— Вспомните-ка учителя Ахиллеса, который был кентавром. Или крылатого коня, у которого отец был грифоном, а мать — молодой кобылкой, да и в поэмах Ариосто[60] крылатый конь — символ любви.
Любовь. Кавалерская супруга отчетливо услышала это слово, эхом прошелестевшее в могильной тишине виллы. Она его не произносила, их общий друг тоже молчал.
Кавалер о любви вообще-то не думал, но слово «любовь» казалось ему самым подходящим талисманом против тревожного буйства чувств, выраженных в этих гротескных фигурах, понаставленных князем на вилле и в парке.
Герой тоже не размышлял о любви, тем не менее сказал несколько глубокомысленных слов в завязавшейся научной дискуссии.
— В Египте, — припомнил победитель в сражении при Абукире, — мне говорили о гигантской статуе существа с головой и грудью женщины и туловищем льва. Один вид ее, припавшей к пескам и приготовившейся к прыжку, внушает благоговейный ужас.
— Да, да! Я же читала про эту статью. Она поджидает заблудившихся путников, принуждает их остановиться и убивает. Щадит и отпускает только тех, кто сумеет разгадать загадку[61].
— Да нет же, дорогуша. Это другое жестокое существо, — мягко поправил жену Кавалер. — Но я ничуть не удивлюсь, если в этих залах мы наткнемся на вашего египетского сфинкса или еще на какого-нибудь похожего монстра, затаившегося среди каменных компаньонов князя. Не поискать ли нам его?
— И мы сами загадаем загадку! — воскликнула супруга Кавалера.
Они прошли в следующий зал для приемов, похожий на остальные, где было еще больше таких же уродливых существ. Позади вышагивал дворецкий, не осмеливавшийся нарушить оживленное веселье гостей и помешать им осмотреть помещения и скульптуры.
Человеческий ум всегда занимал разные фантастические биологические мезальянсы и живые существа, тела у которых вовсе не походили на нормальные. Художники под любым удобным предлогом любили рисовать таких вымышленных тварей. Их показывали в цирках и на ярмарочных балаганах: разных уродов, странных сиамских близнецов, чудных животных с явными отклонениями в развитии. Кавалер, может, и не был знаком с картинами Босха и Брейгеля о муках святого Антония[62], но ему доводилось видеть кое-какие малопривлекательные рисунки и картинки подобных анатомических уродов, собранных из частей разных биологических существ и называемых демонами, чертями или монстрами. Но если бы в жилище князя оказались лишь эти фантастические скульптуры, то оно не выглядело бы таким уж оригинальным. Гораздо сильнее поражало изобилие странных, угрожающих, нет, скорее, причудливых архитектурных сооружений.
Колонны и пирамиды, штук сорок по меньшей мере, напоминали по виду разнообразную фарфоровую и фаянсовую посуду. У одной колонны цоколь был изготовлен в форме ночного горшка, капитель окружала гирлянда из маленьких цветочных горшочков, а от цоколя до капители стержень колонны составляли поставленные друг на друга чайники, постепенно уменьшающиеся в размерах. На многоярусных люстрах, как сережки, висели подвески в виде донышек, горловин и ручек разбитых винных кувшинов, бутылок и барометров. Сильно изогнутые и перекошенные подсвечники высотой с метр были кое-как слеплены из черепков и осколков чашек, блюдец, кувшинов, мисок, чайников. Внимательно приглядевшись к одному из подсвечников, Кавалер с удивлением обнаружил, что среди черепков неказистой скромной посуды имелись и крупные осколки великолепных фарфоровых изделий. Изнутри каждой вазы (их здесь было немало) высовывалась фигурка какого-нибудь диковинного мутанта или безобразной улитки.
Наконец, когда гротеск в восприятии сменился сарказмом, Кавалер почувствовал легкое недомогание и тошноту. К ощущению от увиденных аллегорических фигур он приготовился заранее. Но к тому, чтобы признать князя в качестве своеобразного коллекционера, готов не был. Этот сумасбродный князь не собирал и не покупал предметы для своей необычной коллекции, а заказывал их по собственным эскизам, претворяя в жизнь необузданные фантазии. Подбирать кусочки и осколки дорогого фарфора и соединять их с черепками дешевой кухонной посуды — не похоже ли это занятие на показушный демократизм многих коллекций аристократов, таких, как, например, герцогиня Портлендская, которая выставляла на всеобщее обозрение изящную живопись вперемежку с веточками кораллов и морскими раковинами. Как и любой коллекционер, князь окружил себя такими предметами, на которые люди, придя к нему в гости, больше всего обращали внимание, изумляясь и дивясь. Эти вещи выделяли князя и наглядно демонстрировали пристрастия и взгляды на жизнь их владельца. Но экспонаты не говорили того, что Кавалер, как все великие коллекционеры, хотел бы услышать от своих коллекций: любуйтесь на всю эту красоту и любопытные вещи, существующие в нашем мире. Вместо этого они извещали: мир сошел с ума. Если держаться от этого мира подальше, то заурядная жизнь станет нелепой. Одно может превратиться в нечто другое, что-то может стать опасным, а иное даже рухнуть, сломаться и уступить дорогу чему-то иному. А обыкновенный, обыденный предмет может возникнуть из… чего угодно. Любая форма способна деформироваться. Разочарование порождает простые и понятные цели.