— Вот уж будет забавно, — сказала его супруга и не отказалась заехать в это крошечное немецкое княжество.
Кавалер заранее уведомил князя о своем намерении нанести ему ответный визит, но к его огорчению, личный секретарь князя ответил, что его господин отсутствует, а без него запускать механизм вулкана строго запрещено. Так Кавалеру и не удалось посмотреть в последний раз на свой вулкан.
— Может, оно и к лучшему, — заметила Кавалерша, видя, что герою все уже порядком надоело и он хочет поскорее добраться до Гамбурга, чтобы поразвлечься там и принять участие в празднествах. Туда они отправлялись по реке, а когда покидали Дрезден, то на всех мостах и из окон всех домов, выходящих на Эльбу, их приветствовали жители города. Из Гамбурга, где герой собственноручно сделал памятные надписи на многих библиях и молитвенниках, он отправил срочную депешу в адмиралтейство с просьбой выслать за ним и его друзьями фрегат, чтобы на нем доплыть до Англии. Ответа на свою просьбу он так и не дождался.
А что надевать в Англии, куда не ступала нога героя почти три года. Толпы восторженных почитателей, собравшихся приветствовать его в Ярмуте, куда он прибыл на пассажирском пакетботе, и глазеющих на него повсюду, где он останавливался со своими спутниками, пока добирался в карете до Лондона, ничего не знали, что их правители крайне недовольны героем и его поступками, совершенными за последний год. Они не читали газет, вышучивающих и развенчивающих триумфальные победы героя (в то время в стране читателей газет насчитывалось не более десяти тысяч). Не понимали они и разницы между неаполитанскими звездами и звездой кавалера ордена Бани, сверкающими на его парадном мундире.
Для простого народа он был самым великим героем Англии за всю ее историю. А для Фанни он по-прежнему был ее мужем. Вместе с дряхлым стареньким отцом героя она приехала в Лондон из провинции и, поселившись в гостинице на Кинг-стрит, ждала его уже более недели. Герой обнял отца от всего сердца, а жену — из чувства долга. Кавалерша по случаю встречи надела белое муслиновое платье свободного покроя, где по краю подола золотыми нитками были вышиты имя героя и титул герцога Бронтского. Она тоже обняла жену и отца своего любовника. Все вместе они сели в гостинице — отобедать — смотреть на них было больно. Супруга Кавалера рассказывала, как с ликованием кричали «Ура!» толпы народа и звонили колокола во время частых остановок по пути в Лондон, до которого они добирались целых три дня. Герой, надев на шею под рубашку миниатюрный портрет Кавалерши (это он сделает и потом, перед смертью), сидел мрачный. Еще больше он мрачнел, когда начинала говорить Фанни, выпячивая полные губы. Кавалер заметил выражение смятения и унижения, промелькнувшее на ее лице.
На следующий день, отправляясь в адмиралтейство, чтобы засвидетельствовать своё почтение коллегам и начальству, герой надел повседневную одежду: морской мундир, белые адмиральские бриджи с голубыми застежками под коленями, шелковые чулки с голубыми пряжками. И правильно сделал. Старые товарищи по оружию, оказавшиеся в адмиралтействе, собирались указать ему, что в последнее время герой стал слишком уж гражданским человеком, коли позволяет себе, в частности, нарушать военную форму одежды. Но, увидев его в подобающем виде, а главное, услышав предложения адмирала по организации обороны Ла-Манша, в случае если Бонапарт совсем свихнется и предпримет попытку вторжения, размякли и успокоились. Герой также заверил присутствующих, что он хотел бы вернуться как можно скорее на действующий флот. Но на следующий день он серьезно просчитался, заявившись ко двору на утреннюю аудиенцию у короля с челенгхом от турецкого султана на шляпе, с тремя звездами на мундире (орденом Бани и двумя сицилийскими звездами) и портретом неаполитанского короля в рамке, усыпанной драгоценными камнями. Неудивительно поэтому, что король Британии отнесся к нему холодно, обстоятельно не поговорил, а лишь коротко спросил о здоровье, а потом отошел и завел оживленную беседу с генералом С., длившуюся почти полчаса, объясняя ему, что армии надлежит играть более важную роль в войне с Францией. Британский монарх не признал сицилийский герцогский титул, и герою было прекрасно известно об этом. (Король признал титул только через два месяца, когда адмирал получил новое назначение и отплыл во главе эскадры одерживать очередные громкие победы.) Если бы монарх уделил герою минут десять, тот, вне всякого сомнения, не преминул бы рассказать его величеству о бесценной помощи, оказанной на благо Британии супругой Кавалера в Неаполе и Палермо, и попросил бы отметить ее заслуги и публично отблагодарить ее. Но ему так и не пришлось высказать похвалу в адрес женщины, которая, собственно говоря, и навлекла на него опалу. Не было при нем и благодарственного письма от дискредитировавшей себя неаполитанской королевы, которое поставило бы Кавалершу в еще более унизительное положение. Передай он это письмо королю, то тем самым подтвердил бы все наветы и пересуды, которые все и так считали правдой.
Газеты высказывали различные предположения относительно того, можно ли представлять супругу Кавалера королевскому двору, а когда Кавалер, безукоризненно одетый, появился там один, без супруги, начались всякие сплетни по поводу ее физического недомогания. Если кое-кто и догадался, что за полнотой Кавалерши скрывается беременность — «Ее превосходительство миледи достигла этих берегов как раз вовремя», — изящно подковырнула «Морнинг пост», — то все равно такая догадка была для околдованного общества менее скандальной новостью, чем утрата ею былой красоты. Далее газета писала следующее. ЦВЕТ ЛИЦА. Таким розовым и цветущим было лицо, что доктор Грэхем сказал бы: она сама богиня здоровья! (У этой шпильки двойной смысл: намек на беременность и напоминание о ее кратковременной работе полтора десятка лет назад в фешенебельной тогда клинике оздоровления и лечения импотенции, содержавшейся модным терапевтом.) ФИГУРА. Именно благодаря своей стройной фигуре она и прославилась, с этого и начался ее взлет, а теперь она так располнела, что утратила первоначальную красоту. ПЛАСТИЧЕСКИЕ ПОЗЫ. Ее превосходительство миледи приспосабливает одну из комнат под демонстрации своих пластических поз и намечает устраивать приемы с показом этих поз. Пожалуй, нынешней зимой это будет самым модным зрелищем.
Кавалершу с Кавалером не обходили стороной и карикатуристы. Гилрей нарисовал его в образе иссохшего старикашки, окруженного множеством безобразных статуэток и разбитых ваз, а над головой висят портреты Клеопатры с обнаженной грудью и бутылкой джина в руке. На другой же карикатуре Кавалер предстал в образе однорукого Марка Антония в треугольной шляпе с задранными полями и картина полного извержения Везувия. Однако карикатур на героя, бюст или отпечатанный портрет которого имелся почти в каждом доме и которого чествовали в палате лордов, нигде не было, о нем только сплетничали. Ходил слух, и не без причины, что герой стал румянить и пудрить лицо. Поговаривали также (но тут явно загибали), что он весит всего каких-то тридцать шесть килограммов.
Палата лордов — это выход в свет, королевский двор — выход в свет, званый обед, даже театральная ложа — тоже выход в свет. Когда Кавалер и герой с супругами пришли в драматический театр на Друрилейн и заняли свои места, вся публика поднялась, приветствуя их овациями и громкими криками «Ура!», а оркестр исполнил гимн «Правь, Британия!». Герой встал и с благодарностью раскланялся. На следующий день газеты писали, что жена героя была одета в белое платье, на голове у нее красовалась фиолетовая атласная шляпка с небольшим белым пером, а супруга Кавалера вырядилась в голубой балахон из атласа и напялила шляпу с огромным султаном из страусовых перьев. Главную роль в драме исполняла Джейн Пауэлл, которую Кавалерша, о чем она сообщила своему супругу, знала очень давно, еще до встречи с Чарлзом. А это означало, предположил Кавалер, что Эмма была тогда, ну… этой самой — ему не хотелось даже думать об этом. Кавалерша и в самом деле знала Джейн, когда была служанкой в доме доктора С. В ту далекую пору ей едва исполнилось четырнадцать лет, и она впервые попала в Лондон. Джейн тоже работала в этом доме младшей служанкой, и они подружились. Спали в одной комнате в мансарде, и обе мечтали стать актрисами.
Служить королю и достойно исполнять свои обязанности — это одно, а вот поступать так, как подобает воспитанному и культурному человеку (что включает в себя и службу королю), — это уже другое. Кавалеру хотелось, чтобы герой выглядел всегда бравым и подтянутым, и он приобрел такой вид. Кавалер догадался, что героя раздражает упрямая любовь Фанни, ее наивная и жалкая вера, что если она будет все терпеть и вести себя так, будто ничего не изменилось, то ее муж волей-неволей согласится жить с ней и со своим отцом в меблированном доме на Довер-стрит. Но герою не было надобности проявлять свои чувства, и он ясно продемонстрировал это на банкете, устроенном в его честь графом Спенсером в здании адмиралтейства. Когда адмирал объяснял находящейся справа от него графине Спенсер четыре основных недостатка французской артиллерии, Фанни, сидящая слева, начистила для мужа грецких орехов и положила их перед ним на блюдечко. Герой с силой отодвинул его в сторону. Блюдечко разбилось, а Фанни залилась слезами и вышла из-за стола. Не отрывая взора от лица супруги первого лица адмиралтейства, герой невозмутимо, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать ей о тактике морского боя.
Показному миру и согласию между двумя семейными парами пришел конец. Герой переехал в дом своих друзей на Пиккадили, предложив Кавалеру пополам вносить годовую арендную плату в сто пятьдесят фунтов стерлингов, но тот отказался. Вскоре и Фанни уехала вместе с отцом героя в свое загородное имение.
Кавалер почувствовал, что ему нужно умерить свою прыть и уменьшить расходы. Теперь вместо того чтобы присутствовать на собраниях Королевского научного общества, ему приходилось совещаться со своими банкирами, пытающимися составить реальный график погашения его долгов. Обилие новых товаров на полках лондонских магазинов удивило его. После девятилетнего отсутствия Лондон показался ему абсолютно современным, кипучим и роскошным городом — ну прямо заморского образца. Он побывал на некоторых аукционах, хотя ничего там не покупал из-за нехватки денег. Посмотрел также и свою коллекцию ваз в Британском музее. Его частенько сопровождал Чарлз. Вместе с ним, но без жены Кавалер съездил в свое поместье в Уэльсе, которое теперь было заложено по закладной за тринадцать тысяч фунтов стерлингов. В министерстве иностранных дел он представил счет на погашение убытков, понесенных в Неаполе (мебель, кареты и т. д.), всего на тринадцать тысяч фунтов и отчет о представительских расходах (на десять тысяч фунтов), произведенных в Палермо за полтора года. Уговорив своих банкиров предоставить отсрочку, Кавалер попросил министерство установить ему ежегодную пенсию в размере двух тысяч фунтов стерлингов — сумму довольно скромную для его ранга. Ему неоднократно говорили, а особенно Чарлз, дескать, у него также есть все основания получить титул пэра, но он сомневался, что дадут и пенсию, и пэра. В случае чего, Кавалер предпочел бы деньги, он уже слишком стар, чтобы титулы тешили его самолюбие. Чарлз спросил, не пора ли возвращаться из имения в Лондон, на что он ответил: