разумия и, помимо своей воли, убедит себя в том, что Сильвия ему не пара, никогда не будет принадлежать ему и что он потратит время и жизнь впустую, лелея ее в святая святых своего существа и тем самым оставляя без внимания другие важные цели и религиозные установки, которые – в любом другом случае – он ставил бы во главу угла. Ибо он был взращен квакерами и разделял их стойкое недоверие к своекорыстным натурам; но разве его страстная мольба «Отдайте мне Сильвию или я умру!» – не своекорыстие? Какое-то мгновение только одна эта мечта властвовала в его мужском воображении; редко кто любил так преданно, как он, и любовь его заслуживала лучшей судьбы, чем та, что ей была уготована. Сейчас, как я говорила, он был полон надежд – и не только потому, что Сильвия все крепче привязывалась к нему; высока была вероятность, что вскоре он будет в состоянии обеспечить ей, как своей жене, такой комфорт, какого она не знала прежде.
Ибо братья Фостеры подумывали о том, чтобы отойти от дел, вверив лавку заботам двух своих приказчиков, Филиппа Хепберна и Уильяма Кулсона. Правда, их намерения обнаружились лишь в последние месяцы, проявляясь в случайно брошенных фразах и косвенных намеках. Однако каждый шаг, что они предпринимали, вел в этом направлении, и Филипп, хорошо зная их привычку принимать взвешенные решения, без нетерпения ждал желанного конца, что приближался медленно, но верно. В ту пору вся атмосфера жизни в среде квакеров склоняла к подавлению желаний и чувств, и Кулсон с Хепберном придерживались этого принципа. Как и Хепберн, Кулсон догадывался об открывающихся перед ним перспективах, но меж собой молодые люди никогда не затрагивали этот вопрос, хотя порой свою осведомленность выдавали в разговоре рассуждениями о будущем. А Фостеры между тем все больше посвящали своих преемников в различные аспекты своего бизнеса. Пока, по крайней мере, братья планировали сохранить за собой долю участия в прибыли, что приносил магазин, даже после того, как перестанут управлять им непосредственно, и порой они подумывали о том, чтобы открыть отдельное предприятие – банк. Разделение двух направлений деятельности, сведение своих приказчиков с производителями товаров в других городах (в те дни система «разъездных поставщиков» не была так хорошо развита, как теперь), все эти процессы шли своим чередом; и Филипп в своем воображении уже видел себя в достойном положении одного из хозяев главного магазина в Монксхейвене, а Сильвию – своей женой, разодетой в шелка, разумеется, и, возможно, имеющей в своем распоряжении экипаж. В картинах своего будущего процветания, что рисовал себе Филипп, благодаря его успехам благоденствовала только Сильвия; его жизнь, как и теперь, попрежнему проходила в четырех стенах магазина.
Глава 12. Празднование нового года
Несколько месяцев после того периода, о котором рассказывалось в предыдущей главе, Филипп был очень занят в магазине, осваивая новые обязанности. Памятуя о последнем разговоре с тетей, он, наверно, испытывал бы неловкость из-за того, что не может присматривать за своей юной кузиной, как обещал, но примерно в середине ноября Белл Робсон слегла с ревматическим полиартритом, и дочь полностью посвятила себя заботам о матери. Пока та болела, Сильвия даже не помышляла об обществе или развлечениях; пылкая в проявлении всех своих чувств, в страхе потерять мать, Сильвия осознала, сколь крепко она привязана к ней. До сей поры она, как и многие дети, полагала, что ее родители будут жить вечно; и теперь, когда возникла опасность, что в ближайшее время, возможно уже на следующей неделе, мать похоронят и она ее больше не увидит, Сильвия старалась всячески услужить ей и показать свое нежное отношение, словно надеялась втиснуть годы любви и радения в оставшиеся несколько дней. Болезнь долго не отступала, миссис Робсон поправлялась медленно и к Рождеству уже сидела у очага в кухне-столовой, осунувшаяся, изнуренная, укутанная в шали и одеяла, но снова на своем месте, там, где Сильвия не чаяла ее больше увидеть. В тот вечер пришел Филипп. Его кузина пребывала в ликующем настроении. Она решила, что, раз мама спустилась вниз, значит, все в порядке. Сильвия радостно смеялась, целовала мать, пожала руку Филиппу, почти благосклонно внимая его словам, в которые он вкладывал больше нежности, чем обычно; однако в середине его речи Сильвия заметила, что маме нужно поправить подушки, и она подскочила к ней, слушая кузена не более внимательно, чем кошка, что лежала на коленях у больной и довольно урчала, позволяя слабой руке немощно поглаживать ее. Вскоре явился и Робсон. Филиппу показалось, что фермер постарел и немного скис за то время, что он его не видел. Дэниэл принялся настаивать на том, чтобы жена выпила спиртного с водой, но, когда Белл отказалась, будто ей был невыносим сам запах алкоголя, удовольствовался чаем, что ей подали, хотя при этом на чем свет ругал напиток, говоря, что это пойло «вымывает сердце из мужчины» и способствует разложению мира, упадок которого ему приходится наблюдать на старости лет. В то же время из-за своей маленькой жертвы он сделался необычайно благодушным, и хорошее настроение вкупе с радостью, что он испытывал из-за того, что его жена выздоравливает, отчасти вернули ему былое обаяние его мягкого, веселого нрава, которое некогда помогло ему завоевать сердце рассудительной Изабеллы Престон. Пристроившись подле супруги, Дэниэл держал ее за руку и рассказывал сидевшей напротив молодой паре про свою прошлую жизнь: про свои приключения и счастливые избавления, про то, как он покорял жену. А она, с бледной улыбкой на губах вспоминая те дни, немного смущалась оттого, что он открывает мелкие подробности их сватовства, и время от времени укоряла его:
– Постыдился бы, Дэниэл. Не было этого. – Или, слабо возражая, говорила еще что-нибудь подобное.
– Не верь ей, Сильви. Твоя мама – женщина, а всякой женщине хочется иметь милого, и она сразу видит, если приглянулась кому-то, еще до того, как парень сам это поймет. Тогда она была красавица, моя старушка, любила парням головы морочить, хотя сама нос задирала высоко, потому как из Престонов, а прежде это была уважаемая, состоятельная семья. Вон Филипп здесь, ручаюсь, тоже гордится тем, что он Престон по материнской линии, это у них в крови, девонька. Отпрысков Престонов, гордых своих родом, я сразу определяю – по форме носа. У Филиппа и моей миссус ноздри одинаково раздуваются, будто они принюхиваются к нам, всем остальным, проверяют, стоим ли мы того, чтобы с нами знаться. Мы с тобой, дочка, Робсоны, овсяные лепешки, а они – пироги с корочкой. Боже! Слышала бы ты, как Белл говорила со мной, отрывисто, будто я и не христианин вовсе, а в ту пору она любила меня больше жизни, и я это знал, хоть делал вид, что не знаю. Филипп, как начнешь за кем-то ухаживать, приди ко мне, я подсоблю тебе советами. И научу, как по всяким признакам выбрать достойную жену, правда, миссус? Обращайся ко мне, парень. Покажи мне свою зазнобу, я взгляну на нее и скажу, подойдет она тебе или нет. И если подойдет, научу, как ее завоевать.
– Говорят, еще одна из сестер Корни замуж выходит, – медленно произнесла миссис Робсон все таким же немощными голосом.
– Вот черт, хорошо, что напомнила, а то я начисто позабыл. Вчера вечером в Монксхейвене встретил Нэнни Корни, и она попросила отпустить к ним Сильвию на Новый год, заодно повидается с Молли и ее супругом, с тем, что из-под Ньюкасла. Они приедут к ее отцу на Новый год, намечается пирушка.
Сильвия зарумянилась, просияла. Конечно, ей хотелось бы пойти, но она подумала про маму и сникла. От внимания Белл не укрылись перемены в лице дочери, и она поняла, чем они вызваны, как будто Сильвия сама все объяснила.
– Новый год в четверг, – рассудила она. – Я к тому времени окрепну, так что пусть Сильви пойдет развеется, а то она и так долго не отходила от меня.
– Вы еще слабы, – резко заметил Филипп; он не собирался ничего говорить, слова сами слетели с языка.
– Я сказал, Бог даст, дочка наша придет, разве что ненадолго, а ты давай поправляйся, старушка. Ради такого случая я и сам за тобой поухаживаю, особенно если тебя к тому моменту перестанет раздражать запах виски. Так что, дочка, доставай свои наряды, выбери самый лучший, как и подобает Престонам. Может, я заберу тебя домой, а может, Филипп проводит. Нэнни Корни тебя тоже на пирушку пригласила. Сказала, что ее хозяин до праздника зайдет к вам по поводу шерсти.
– Я вряд ли смогу прийти, – ответствовал Филипп, втайне довольный, что в его распоряжении есть такая возможность. – Я пообещал Эстер и ее матери быть с ними на всенощной.
– А разве Эстер методистка? – удивилась Сильвия.
– Нет! Она – не методист, не квакер и не англиканка, но человек серьезный, и ее интересуют серьезные вещи.
– Что ж, ладно, – промолвил добродушно фермер Робсон, видя только то, что лежит на поверхности, – я сам заберу Сильви с праздника, а ты со своей молодой женщиной иди на молитву; каждому свое, как я говорю.
Но несмотря на данное обещание, пусть и нетвердое, которое к тому же противоречило его естественному желанию, Филипп не прочь был воспользоваться приглашением: его прельщала мысль, что у Корни он встретит Сильвию и будет любоваться ею, ведь она наверняка и по красоте, и по манерам превзойдет всех девиц, что соберутся там. К тому же, успокаивал Филипп свою совесть, он дал слово тете по-братски присматривать за Сильвией. И в оставшиеся дни до Нового года, он, подобно юной девице, с упоением ожидал наступления праздника.
В этот час, когда все действующие лица данной истории, отыграв свои роли, удалились на покой, мы понимаем, сколь трогательны были тщетные попытки Филиппа завоевать любовь Сильвии, которой он так сильно жаждал. Но в ту пору любого, кто мог наблюдать за ним, позабавило бы, как этот серьезный, неуклюжий, простоватый молодой человек, в задумчивости чуть склонив набок голову, подобно тем, кто выбирает обнову, рассматривает рисунок и цвета тканей на свой новый жилет. Наверно, они улыбнулись бы, прочитав его мысли, ибо в своем воображении Филипп часто репетировал события предстоящего торжества, на котором он и она, нарядно одетые, проведут несколько часов в яркой праздничной атмосфере среди людей, чье присутствие обяжет их отказаться от привычной повседневной манеры общения и избрать иную форму поведения по отношению друг к другу, предполагающую больший простор для выражения деревенской галантности. Филипп редко посещал подобные увеселения, и, даже если б Сильвия решила остаться дома, он испытывал бы стыдливое возбуждение, предвкушая нечто столь необычное. С другой стороны, если б Сильвия не собиралась на праздник, более вероятно, что неумолимая совесть заставила бы Филиппа задуматься, а стоит ли ему, всегда сторонившемуся светской жизни, принимать участие в таких гуляньях.