В действительности же обстоятельства складывались так, что сомневаться ему не приходилось: он идет на праздник, и она там будет. Накануне Филипп поспешил на ферму Хейтерсбэнк, неся в кармане маленький бумажный пакетик, в который была завернута лента с узором из мелких розочек по всей длине – для Сильвии. Он впервые осмелился поднести ей подарок – точнее, настоящий подарок; ведь, начав давать ей уроки, он подарил ей «Учебник английского правописания», составленный Мейвором[58], но такой подарок, имея тягу к знаниям, он сделал бы любой неграмотной девушке из числа своих знакомых. А вот лента – подарок совсем иного рода. Филипп бережно коснулся ее, словно мысленно поглаживал, представляя эту ленту на Сильвии. Казалось, дикая роза (очарование и шипы) – цветок, отражающий саму ее суть, шелковистая зеленая основа, по которой струился розово-коричневый узор, выгодно оттеняла бархатистость ее кожи. И в какой-то мере она принадлежала ему, своему кузену, наставнику, провожатому, возлюбленному! В то время как другие могли только восхищаться ею, он смел рассчитывать на большее, ведь за последнее время они с ней стали добрыми друзьями! Ее мать относилась к нему одобрительно, отцу ее он нравился. Еще несколько месяцев, может, всего несколько недель полнейшей выдержки и самообладания, и потом он открыто скажет о своих желаниях, о том, что ему есть что предложить. Ибо он решил, со всем спокойствием своего волевого характера, что дождется того часа, когда все наконец прояснится меду ним и его хозяевами, и уж затем объявит о своих намерениях Сильвии или ее родителям. А до той поры Филипп терпеливо и бессловесно старался зарекомендовать себя в ее глазах с наилучшей стороны.
Ленту для Сильвии ему пришлось оставить тете, и для него это было разочарование, как он ни пытался убедить себя, что так даже лучше. Она ушла куда-то с поручением от родителей, и у него не было времени дожидаться ее возвращения, ведь с каждым днем он был все больше занят в магазине.
Сильвия много раз клялась матери – и еще больше себе, – что пробудет на гулянье не допоздна, уйдет оттуда, когда пожелает; и до того, как декабрьский день угас, Сильвия предстала перед семейством Корни. Она обещала прийти пораньше, чтобы помочь с ужином, который собирались подать в большой старинной гостиной с плиточным напольным покрытием, служившей также лучшей спальней. Эта комната, куда вход шел из столовой, в доме имела статус священной, каковыми до сих пор считаются подобные ей помещения на отдаленных фермах в северной части Англии. Их используют для приема гостей по случаю значительных праздников, вроде того, что описывается сейчас; а на пышной кровати внушительных размеров, занимающей огромную часть пола, появляются на свет и уходят из жизни все домочадцы. В доме Корни лоскутные шторы и покрывало были созданы объединенными усилиями прошлых поколений семьи; а в ту пору, до того как первые текстильщики «Йейтс и Пилз»[59] открыли секрет печати трилистника, все стеганые изделия состояли из лоскутов. Кусочки разных видов дорогого набивного индийского ситца, перемежаясь с более простой хлопчатобумажной тканью красного и черного цветов, образовывали геометрически точный шестиугольный орнамент; а разнообразие узоров служило хорошим поводом, чтобы завязать разговор, ну и демонстрировало вкус мастерицы. Например, Сильвия, войдя в комнату в сопровождении своей давней подруги Молли Брантон, чтобы снять капор и плащ, первым делом обратила внимание на лоскутную работу. Склонившись над стеганым покрывалом, зная, что покраснеет, Сильвия воскликнула, обращаясь к Молли:
– Вот это да! Словно глаза на павлиньем хвосте. В жизни такого чуда не видала.
– Да сто раз ты это видела, подруга. Тебя разве не удивило, что Чарли здесь? Мы встретили его в Шилдсе[60] совсем случайно, и, когда мы с Брантоном сказали, что едем сюда, он прямо загорелся поехать с нами и встретить здесь Новый год. Жаль, что твоя мама так не вовремя заболела и хочет, чтоб ты вернулась пораньше.
Сильвия к этому времени уже разделась и принялась помогать Молли и одной из ее младших незамужних сестер накрывать на стол.
– Вот, – продолжала Молли, – сунь-ка остролист в пасть свиньи, мы в Ньюкасле всегда так делаем, а здесь, в Монксхейвене, народ отсталый. Сильвия, знаешь, как здорово жить в большом городе. Если ищешь мужа, выбирай горожанина. После Сайда, где целыми днями снуют повозки и экипажи, кажется, что здесь такая дыра, будто меня заживо похоронили. Пожалуй, заберу я вас, девочки, с собой, хоть мир посмотрите. А что, отличная мысль!
Ее сестре Бесси такой план пришелся по душе, но Сильвию обидел покровительственный тон Молли, и она ответила:
– Я не люблю шум и суету, себя не услышишь из-за грохота повозок и экипажей. Я уж лучше дома поживу, да и мама не может без меня обходиться.
Наверно, Сильвия не очень вежливо отозвалась на речь Молли Брантон, она и сама это чувствовала, но, с другой стороны, та озвучила свое приглашение не в самой любезной форме. Сильвия рассердилась на нее еще больше, когда Молли повторила ее последние слова:
– «Мама не может без меня обходиться». Когда-нибудь маме твоей придется без тебя обходиться, не вечно же ты будешь в девках сидеть.
– Я замуж не собираюсь, – заявила Сильвия, – а если и выйду, далеко от мамы не уеду.
– Ой-ой, маменькина дочка! Вот уж Брантон посмеется, когда я расскажу ему про тебя. Брантон – редкий насмешник. Хорошо иметь в мужьях такого веселого человека. С каждым пошутит, кто заходит в лавку. И сегодня вечером каждому найдет что смешное сказать.
Бесси заметила раздражение Сильвии и, более тактичная, чем сестра, попыталась сменить тему разговора:
– Сильвия, у тебя очень красивая лента в волосах. Я бы тоже такую хотела. Молли, папа любит, чтоб в мясе были натыканы соленые грецкие орехи.
– Не учи ученого, – тряхнула головой миссис Брантон.
– Сильвия, а там, где ты это взяла, еще такие есть? – возобновила расспросы Бесси.
– Не знаю, – отвечала Сильвия. – Она из лавки Фостера, так что сама там спроси.
– А сколько стоит? – Бесси пощупала кончик ленты, проверяя качество ткани.
– Не знаю. Мне ее подарили.
– Никогда не поднимай шум из-за цены, – вмешалась Молли. – Я дам тебе денег на такую же ленту, как у Сильвии. Только у тебя нет таких роскошных локонов, как у нее, и на твоих прямых волосах эта лента не будет смотреться так же красиво. И кто же тебе ее подарил, Сильвия? – полюбопытствовала Молли бесцеремонно, но добродушно.
– Кузен Филипп. Он ведь у Фостеров приказчиком служит, – простодушно ответила Сильвия, предоставив Молли отличный повод поупражняться в остроумии, который та никак не могла упустить.
– Ооо! Кузен Филипп, значит? И он будет жить недалеко от твоей мамы? Не нужно быть ведьмой, чтобы сообразить что к чему. Он ведь будет здесь сегодня, да, Бесси?
– Мне не нравится твой тон, Молли, – укорила подругу Сильвия. – Мы с Филиппом добрые друзья и никогда не думали друг о друге в этом смысле – по крайней мере, я.
– Сладкое сливочное масло! У моей мамы все по старинке. Думает, если она ест сладкое сливочное масло, то и все остальные должны его есть в наши дни! В этом смысле! – продолжала Молли, еще больше раздражая Сильвию: она словно в насмешку повторила ее слова. – В каком? Интересно, о чем это ты? Разве я что-то сказала про замужество? Чего ты так покраснела и сконфузилась из-за своего кузена Филиппа? Но, как говорит Брантон, если шляпа тебе подходит, носи ее. И хорошо, что он придет сегодня. Поскольку сама я теперь женщина замужняя, хоть посмотрю, как другие милуются; а твое лицо, Сильвия, выдает мне секрет, о котором я немного догадывалась еще до своей свадьбы.
Сильвия втайне решила без нужды больше ни словом не упоминать о Филиппе. Теперь она и сама удивлялась, как ей вообще могла нравиться Молли, и уж тем более как она могла с ней дружить. Стол был накрыт, и оставалось только немного покритиковать сервировку.
Бесси была вне себя от восхищения.
– Смотри, Молли! – воскликнула она. – Поди, в Ньюкасле ты нигде не видела столько еды в одном месте; тут, наверно, больше полцентнера мяса будет, не считая пирогов и крема. Я два дня не ужинала, думая об этом – всю голову изломала; но теперь как гора с плеч – смотри, красота какая. Я велела маме не заходить, пока мы все не расставим, а вот теперь пойду ее приведу.
Бесси выбежала в столовую.
– Для деревни сойдет, – бросила Молли одобрительно-снисходительным тоном. – Жаль, что я не догадалась привезти пару зверушек из бисквита со смородинками вместо глаз. Они бы украсили стол.
Дверь отворилась, и в комнату вошла Бесси, улыбающаяся и раскрасневшаяся от гордости и удовольствия. Следом, приглаживая на себе передник, ступала на цыпочках ее мать.
– Ой, дочка, складно-то как! – приглушенным до шепота голосом выдохнула она. – Только ты на людях не особо восторгайся, пусть думают, что у нас так всегда. Если кто-то похвалит стол, не прыгай от радости, скажи, что у нас бывает и лучше. Это подстегнет их аппетит, и люди будут относиться к нам с большим уважением. Сильви, я так благодарна, что ты пришла пораньше и помогла девочкам, но сейчас иди в столовую. Гости собираются, и твой кузен уже про тебя спрашивал.
Молли пихнула ее локтем, отчего лицо Сильвии запылало от негодования и смущения. Она поняла, что подруга уже начала пристально следить за каждым ее шагом, приводя в исполнение свою угрозу, ибо Молли подошла к мужу, что-то шепнула ему, и тот фыркнул от смеха, а потом весь вечер Сильвия чувствовала на себе его многозначительный взгляд. Не сказав Филиппу и двух слов, сделав вид, что не заметила его протянутой руки, она скользнула мимо кузена в угол у очага и попыталась спрятаться за широкой спиной фермера Корни, который и не думал покидать свое привычное место ради молодежи, что явилась в его дом, да и ради стариков тоже, если уж на то пошло. Это был его домашний престол, и он, подобно королю Георгу в Сент-Джеймсском дворце, не имел намерений отрекаться от него в пользу какого-нибудь гостя. Но он был рад друзьям и свое почтение им засвидетельствовал необычным образом – в будний день побрился и надел воскресный сюртук. Жена и дети общими силами тщетно убеждали его произвести более радикальные перемены в своем платье; на все их доводы он отвечал, качая головой: