Полковник представил Леона Маркэ своему другу, и затем все трое уселись на балконе. Несколько минут длилось молчание.
Величие и гармония природы действуют так сильно, что впечатлительные натуры бессознательно испытывают что-то вроде религиозного экстаза при виде того грандиозного зрелища, которое открывается перед их глазами, и охотно отдаются мечтам, имеющим странную прелесть и уносящим их из этого мира в другой, лучший, созерцая который они забывают обо всем на свете.
Наконец, без видимой причины, трое мужчин внезапно вздрогнули, точно очнувшись от своих сладких грез: машинально проведя рукой по влажным лбам, они бросили вокруг себя отуманенный, еще не вполне сознательный взгляд и удобнее уселись в своих креслах. Очарование рассеялось — они упали с облаков на землю.
Леон Маркэ, в качестве хозяина, стал предлагать прохладительные напитки.
— Вот, рекомендую, настоящий ямайский ром; выбирайте себе гаванские сигары, я ручаюсь за их качество!
Мужчины закурили, изредка обмениваясь двумя-тремя незначащими и неинтересными фразами: они, если можно так выразиться, сидя у моря, ждали погоды. Между тем время шло, и надо было покончить с серьезным вопросом, единственной целью настоящего собрания.
По знаку полковника, Леон Маркэ открыл огонь, представив как простое воспоминание, не имеющее важности, рассказ о том, что произошло несколько месяцев назад между собственником плантации и скваттерами.
Вильямс Гранмезон слушал управляющего с величайшим вниманием. Когда тот умолк, полковник, видя, что его друг задумался о чем-то, посмотрел ему прямо в лицо и сказал слегка насмешливо:
— Ну, друг Вильямс, как ты находишь эту историю? Полагаешь ли ты, что мы хорошо выпутались из беды?
Вильямс покачал головой.
— Я нахожу эту историю очень интересной, но мне трудно поверить ей.
— Все рассказанное — от начала и до конца — правда! — живо возразил полковник.
— Ну тогда позвольте мне вам сказать, что у вас в руках было удивительное счастье, но что по собственной вашей ошибке и благодаря великодушию благородной души, не имевшему здравого смысла, вы его не только в настоящее время упустили из рук, но и совершенно потеряли надежду когда-либо получить в будущем. Таково мое мнение, если вы желаете его знать!
— Но ведь сам ты не стал бы действовать при подобных обстоятельствах иначе?
— Конечно, стал бы! Напротив, я был бы неумолим и без всякого колебания применил бы закон Линча к этим жалким людям, которые — можешь быть в этом совершенно уверен — не пощадили бы тебя, если бы держали в своих руках, как ты держал их в своих.
— Как! И это ты говоришь таким образом?
— Ты хочешь, наверное, знать мое искреннее мнение, Лионнель?
— Да, друг мой!
— Прекрасно. Для меня теперь ясно, что эта история была рассказана господином Маркэ не случайно, что у тебя была известная цель, когда ты задумал открыть ее мне.
— Быть может.
— Не быть может, а наверняка!
— Ну, положим, что так. Я именно спрашиваю у тебя твое мнение и очень дорожу им.
— Отлично, ты будешь удовлетворен.
— В добрый час, мы слушаем!
— Слушай мой друг и, главное, поучайся! Ты знаешь, что я — только мирный гражданин, никогда не сделавший ни одного выстрела из ружья, если не считать того, что несколько раз стрелял случайно в воробьев, да и то промахивался из религиозного чувства. И мое искусство в этом отношении таково, что я в десяти шагах промахнулся бы в корову из лучшего ружья в мире. Но хотя я и стреляю плохо, это не мешает мне, как я полагаю, верно рассуждать.
— Я знаю это, старый друг, и в этом еще нет большого греха!
— Об этом и речи нет, я знаю сам, чего я стою! Не забывай о том, дорогой Лионнель, что то, что хорошо, остается хорошим навсегда, а напротив — что дурно, то и всегда будет дурно.
— Ты прав.
— А если ты сам сознаешь это, то почему же сделал такую грубую ошибку?
— Как это?
— Ты сейчас поймешь.
— Посмотрим, посмотрим! — сказал лейтенант, потирая от удовольствия руки; казалось, он уже заранее соглашался с мнением Вильямса.
— Вы сейчас увидите, в чем дело, если желаете. Вы имели дело с разбойниками, которые не признают ни веры, ни закона. Ты, друг Лионнель, попался в руки этой разбойничьей шайки, как настоящий скворец, и не знаю уж, как бы ты и выпутался из беды, если бы наш друг Леон Маркэ так ловко не принял умных мер предосторожности.
— Узнаю его, я опять обязан ему своей жизнью! — сказал полковник, пожимая руку своего старого лейтенанта.
— К чему это! — ответил управляющий. — Разве мы не в расчете с вами, полковник?
— В расчете! Хорошо сказано! — сказал с улыбкой Вильямс. — Но будем продолжать. Счастье внезапно меняется: разбойники, считавшие себя победителями, должны просить у тебя пощады. И что же, умоляют они тебя о помиловании? Нет, напротив — они выражают жажду мстить тебе! И ты, вместо того, чтобы сейчас же повесить их без всякого снисхождения, унижаешь их своим глупым великодушием. Твоя снисходительность дурной пробы увеличивает их ненависть к тебе, невольно выставляя им все величие твоей души. Еще глупее то, что ты даешь им доказательство того, как не доверяешь им, тем, что велишь сломать у них на глазах их оружие. Несомненно, что эти разбойники, — а они не могут быть никем другим — никогда не простят тебе всего этого, и — с их точки зрения — они будут сто раз правы!
— Это верно! — проговорил управляющий, несколько раз утвердительно кивнув головой.
— Положим, что так, — заметил полковник, кусая губы. — А что бы ты сделал на моем месте, Вильямс?
— Бог мой, дело совсем просто, дорогой Лионнель. У тебя было целых два средства выйти с честью из того капкана, в который ты сам добровольно попался, неизвестно ради чего.
— Извини, я…
— Дашь ли ты мне договорить?
— Да, продолжай… Но я не вижу этих двух средств, о которых ты говоришь.
— Сейчас ты их увидишь. Это просто до чрезвычайности, только слушай хорошенько.
— Да, я слушаю так, что не пророню ни словечка. Я весь обратился в слух.
— Нельзя было колебаться: надо было или повесить их, или уж простить.
— Понятно!
— Дай мне закончить.
— Сделай одолжение.
— Раз они были бы повешены, — мужчины и женщины, все вместе, — все было бы кончено. Кто мертв — тот мертв и не может напоминать о прошлом!
— Совершенно верно, но…
— Дай договорить, я сейчас кончу!
— Пожалуйста!
— Или я помиловал бы их.
— Ну а что же я сделал?
— Ты сделал глупость.
— Гм!
— Нечего говорить «гм»! Вовсе не так легко давать помилование, как ты воображаешь, и в особенности разбойникам с такими силами. Что касается меня, я бы сказал им: «Дети мои, вы потеряли партию, которую считали выигранной; вы славные люди, но вас, вероятно, натолкнула на ваш поступок крайняя нужда; кроме того, я уверен, что вы не знали, что находитесь на моей земле, вы думали что имеете право делать на ней что угодно; но вы ошиблись. Я не поставлю этого в вину — это может со всяким случиться. По берегу реки Красной немало земель, не имеющих хозяев, и вам не трудно будет найти подходящий вашим требованиям участок, до которого никому не будет никакого дела. Если у вас не хватает провианта, то я могу вас снабдить им. Если у вас недостаток в оружии, порохе и пулях, я доставлю вам все это. Расстанемся же добрыми друзьями, и верьте мне, что все, что только я мог бы сделать для вашего удовольствия, я сделаю в пределах возможного, потому что я тоже не богат». Тогда разбойникам, обязанным тебе многим, не осталось бы ничего другого, как благодарить тебя. У них не было бы никакой причины желать тебе зла; они уехали бы с благодарностью, и все было бы покончено между тобою и ими, потому что у них не оставалось бы ни малейшего предлога не только мстить тебе, но даже и сердиться на тебя.
— Да, во всем этом много правды, но, к несчастью, теперь уже поздно об этом сожалеть!
— Очевидно, что эти негодяи только выжидают удобного случая, чтобы отомстить тебе, и как только этот случай представится, они не упустят его!
— Как ты это легко говоришь! — произнес полковник.
— А, бог мой! Я говорю, что думаю. Как знать? Быть может, этот случай представился уже им, и они вернулись сюда ускоренным маршем, чтобы привести в исполнение план такой мести, какая тебе и во сне не снится.
— Ты не ошибаешься, Вильямс! Ты роковым образом, совершенно бессознательно, являешься пророком.
— Я, пророком? Ты шутишь!
— Ничуть. То событие, о котором тебе рассказывали, случилось уже много времени тому назад, Вильямс.
— Ну так что же?
— А то, милый друг, что моему старому лейтенанту, Леону Маркэ, было дано сегодня знать, всего несколько часов тому назад, что эта разбойничья шайка спешно вернулась в наши края.
— Возможно ли?
— Это положительно верно, — сказал управляющий, — я знаю эти сведения от вполне надежного человека, к которому имею полное доверие.
— Гм! В этом мало утешительного! — возразил Вильямс. — Удивительная удача для меня, приехавшего сюда развлечься! Если так будет продолжаться и дальше, то я получу много удовольствия! Что же вы предполагаете предпринять?
— Защищаться, черт возьми! — вскричал полковник.
— Это само собой разумеется, но надо быть в силах это сделать.
— У нас до шестидесяти человек, которые постоят за себя и в которых мы уверены.
— Это недурно. Но, очевидно, эти негодяи ловко расставили свои западни и приняли меры предосторожности на будущее.
— Не знаю, я ничего не нахожу возможным предпринять, раньше чем их план действий не выяснится.
— Гм! Сначала следует обезопасить детей и женщин.
— Я и сделаю это прежде всего.
— И ты будешь прав. Впрочем, если бы можно было… В это время под балконом послышался довольно сильный шум.
— Тише! — произнес управляющий.
Он поднялся, схватил ружье и, нагнувшись над перилами балкона, крикнул, щелкая пружиной ружья:
— Кто там?