рик. Этот крик был повторен с двух сторон со страшной силой, а из третьего места раздалось неистовое «ура»!
В то время как Черная Птица устремился во главе своих воинов на разбойников, Аллигатор стал атаковать их с другой стороны. Напуганные разбойники бросились бежать по единственному направлению, которое казалось им свободным. Но едва достигли они опушки леса, как были встречены страшной стрельбой: рабочие плантации с полковником и управляющим во главе бросились на них со штыками; разбойники были окружены. Но они не принадлежали к людям робкого десятка; напротив, отчаяние удвоило их мужество, тем более что, не щадя никогда своих врагов, они знали, что им нельзя ждать пощады ни от плантаторов, ни от краснокожих. Произошла, таким образом, страшная, отчаянная схватка, результатом которой было то, что почти все остались тут же на месте и только немногим удалось прорвать цепь, которая их окружала, и исчезнуть во мраке ночи. Десять рабочих было убито, Черная Птица ранен.
Полковника имел сердце настоящего солдата, он был настолько же свиреп в сражении, как добр и сострадателен после победы. Он велел поднять раненых разбойников, перенести в походный госпиталь и перевязать их также старательно, как и своих людей. Когда с этим было покончено, он отправил нескольких человек в разные места плантации, чтобы увериться, что опасность миновала. Только тогда, освободившись от забот, полковник подумал о своей семье и направился к домику, который служил убежищем. Его сопровождали лейтенант и Черная Птица: последний уверял, что ранен не тяжело и о нем не надо беспокоиться.
Трое мужчин были уже недалеко от домика, когда начало рассветать. Едва собирались они выйти из лесу, как заметили на близком расстоянии друг от друга двух негров. Полковника встревожило это обстоятельство.
— Что бы это значило? — прошептал он. — Неужели разбойники появились в этой стороне?
Управляющий и вождь обменялись взглядом, полным опасения.
— Идем! — сказал полковник. — Быть может, мы беспокоимся понапрасну.
Они вышли из лесу и оказались на открытом пространстве, в середине которого стоял домик, выглядевший таким мрачным и молчаливым, точно он был покинут своими обитателями.
— Странно, — заметил управляющий. — Судя по тому, что мы видели, была отчаянная битва, а между тем двери и окна заперты. Очевидно, осаждавшие не проникли внутрь дома. Что же произошло? Надо узнать.
— Не беспокойтесь, я беру это на себя, — сказал Черная Птица, старавшийся побороть боль, которую причиняла ему его рана. — Пускай мой друг посмотрит за белым вождем, а я войду в дом и открою двери и окна.
— Как вам угодно! — ответил тот и присоединился к полковнику.
Вождь распустил лассо, привязанное к его поясу, и забросил его на крышу дома так, что петля зацепилась за ее острие. Тогда Черная Птица натянул лассо, чтобы удостовериться в его прочности, и начал с невероятной силой и ловкостью карабкаться вверх, упираясь коленями и пользуясь всеми неровностями стены, как подпорками. Ночь была светлая; видно было как днем. Индеец отыскал трап, сообщавшийся с нижними этажами, и, наклонившись вниз, заметил лестницу. Тогда он стал осторожно спускаться по ней и очутился на площадке первого этажа. Здесь он остановился на минуту, чтобы передохнуть, а затем, несмотря на рану, бодро пустился в путь, хотя темнота внутри была такая, хоть глаз выколи. Но никакое препятствие не могло удержать храброго команча. Он шел дальше и дальше, пока не добрался до комнаты госпожи Курти. Здесь на столе горел ночник.
Вождь вздохнул с облегчением и, оглянувшись кругом, заметил фонарь. Тогда он зажег его и возобновил свои поиски. Комнаты, как наверху, так и внизу, были пусты: дом был покинут. Однако ничто не обнаруживало, чтобы бегство совершено было внезапно, под влиянием какой-нибудь опасности: все было в порядке, и каждая вещь стояла на своем месте. Итак, обитатели оставили дом вполне добровольно. Но почему госпожа Курти и ее дети покинули убежище и каким образом устроили они свой отъезд? Вот чего Черная Птица не мог объяснить себе, тем более что все двери и окна были основательно заставлены целыми баррикадами изнутри. Беглецы не оставили после себя никаких признаков, которые могли бы направить на их след. Вооруженный фонарем, Черная Птица тяжело спустился с лестницы, останавливаясь на каждой ступеньке, потом стал очищать проход к одной из дверей, которую ему наконец и удалось открыть.
Полковник и управляющий очень беспокоились, что вождь так долго не показывался, и, не зная, чему это приписать, решились попытать невозможного, чтобы только выйти из неопределенного и мучительного положения, — как вдруг дверь открылась и в ней показался Черная Птица.
— Ну? — спросил его полковник.
— Неприятель не был в доме, — ответил вождь уже сильно ослабевшим голосом, — ничего не тронуто в комнатах, все в порядке!
— Но моя жена? Мои дети? Мой друг Вильямс? Почему же они не показываются? — вскричал полковник с возраставшим беспокойством.
— Потому что дом покинут.
— Покинут!
— Да, все уехали.
— Каким образом?
— Все доказывает, что бегство было добровольное и что ничто не принуждало их бросать дом.
Глава XIКАКИМ ОБРАЗОМ ВИЛЬЯМС ЗАХОТЕЛОЧУТИТЬСЯ В РОЛИ ЛЕСНОГО БРОДЯГИИ КАК ОН ПОНЯЛ, ЧТО БЫЛ НЕ ПРАВ
Что же произошло на самом деле в домике? Почему план бегства был приведен в исполнение? Сейчас мы объясним это.
Когда Люси, расставшись со своим крестным отцом, Вильямсом Гранмезоном, вернулась в комнату матери, она очень удивилась, увидев, что больная уже совершенно одета и полулежит в кресле-качалке. Госпожа Курти улыбалась: ее бледность исчезла: легкий румянец разлился по лицу; взгляд был спокоен. Она притянула к себе дочь и несколько раз поцеловала ее.
— Какая ты неосторожная, дорогая мама! — вскричала девочка, ласкаясь в свою очередь к матери.
— Успокойся, милая Люси! — отвечала госпожа Курти. — Мне теперь хорошо, я уже больше не страдаю. Несколько часов крепкого сна уничтожили — надеюсь, навсегда, — все признаки нервного припадка; осталась только легкая усталость.
— Правда ли, мамочка? — тревожно спросила Люси.
— Уверяю тебя, что это так, моя дорогая!
— Но зачем же вы поднялись среди ночи?
— Как знать! — сказала госпожа Курти каким-то странным голосом. — Может быть и лучше, чтобы я была готова?..
— Для чего же, мамочка?
— Почем я знаю? Вдруг нам придется внезапно уехать!
Мать и дочь с минуту смотрели друг на друга со странным выражением на лицах, потом упали друг другу в объятия.
— Так вы знаете все, не правда ли? — спросила Люси немного смущенно.
— Я присутствовала при твоем длинном разговоре с крестным отцом, хотя ты и не видела меня.
— Так вы нас слышали?
— Конечно, я поступила не очень деликатно и не советую тебе когда-нибудь следовать моему примеру; но я хотела все знать! Я желала точно знать, какие опасности от меня скрывают.
— И кроме того, — сказал смеясь Вильямс, показываясь на пороге комнаты, — до сих пор не найдено другого средства, чтобы хорошо слышать, кроме подслушивания.
— Фи, господин Вильямс! — вскричала госпожа Курти тем же добродушным тоном. — Если я и позволила себе это, то только ради исключительности случая, иначе я бы не решилась!
— Ба! Ведь мы в своей семье! И потом за последние два часа я узнал вашу дочь: она слишком умна, чтобы пускать в ход это средство иначе, как в таких же отчаянных положениях, как наше.
— Хорошо! Вы загладили вашу вину, и я вас прощаю.
Она протянула ему руку, на которой он запечатлел почтительный поцелуй.
— Благодарю! А теперь позвольте мне присоединиться к Люси, чтобы побранить вас.
— Нет, не браните меня, мой друг, вы оказались бы не правы. Уверяю вас, что я чувствую себя отлично; мое нездоровье было чисто нервного характера. То, что я узнала, радикально вылечило меня, так как показало мне моих детей такими, каковы они на самом деле.
— Как это?
— Выслушайте меня. Что было причиной страданий, которые меня мучили и наконец совсем сломили мои силы? Убеждение, что если случится несчастье, мне невозможно будет защищать и охранять моих детей!
— И что же?
— Теперь я самая счастливая из матерей! Я нисколько не боюсь за них: не я буду их оберегать, а напротив, — они защитят меня. Мать такой дочери, как Люси, и таких сыновей, как Джордж и Джемс, должна гордиться, потому что знает, что она не одна и может найти опору в самоотвержении дочери и мужестве сыновей.
И, заключив Люси в объятия, она прижала ее к своему сердцу, проливая слезы радости и любви.
— Мама, дорогая мама! — проговорила Люси. — Ты забываешь мою сестру Дженни, а она тоже ужасно любит тебя. Если ее нет возле тебя, то потому что она немного устала.
— Ты права, милочка, с моей стороны это неблагодарно — забыть бедняжку Дженни, так как я знаю, что она всегда ведет себя умницей!
— Спасибо, — ответила девочка радостно; — Дженни будет очень счастлива, когда я скажу ей это.
Вдруг в окно донесся стук торопливо бегущих ног, удары в ладоши и имя «Люси», произнесенное отчаянным голосом. Девочка бросилась из комнаты, открыла окно гостиной и бросила из него конец веревки.
Веревка была сейчас же схвачена, и двое негров прыгнули в комнату; потом они вытащили веревку, закрыли окно и заставили его ставнями. Все это было сделано с такой быстротой, какую дает только страх. Когда они почувствовали себя в безопасности, возбуждение, поддерживавшее их до этого времени, сразу упало, и они опустились на паркет, дрожа и бросая кругом растерянные взгляды с очевидной целью — убедиться, что им нечего было опасаться.
То, о чем мы так долго рассказывали, произошло на самом деле с быстротой молнии. Люси действовала инстинктивно, не рассчитывая и не размышляя. Госпожа Курти и Вильямс еще не пришли в себя от изумления, как уже все было кончено.
— А, вот вы и вернулись, мои милые! — сказал Вильямс, входя в гостиную в сопровождении госпожи Курти. — Что значит весь этот шум? Неужели вы едва не оказались в руках неприятеля?