25, о котором где-то читал, да и самого великана с топором в руке — великана, который почти сразу же стал моим громадным подобием, шагающим по холмам с вершины на вершину, — и я подумал о том, как весело было бы валить лес прямиком в ущелья и узкие долины, освобождая место для новых зарослей.
— Стану взрослым, — сказал я, — возьму топор, приду сюда и срублю кучу деревьев.
— Уж поверь мне, Олден, — заметил профессор Пикок, — когда вырастешь, тебе будет куда приятнее иметь дело с красивой женщиной, чем с топором.
— Роберт!
— Тетя Оливия, если Мин-Сно или Сунь-Сунь умрут, мы можем похоронить их здесь?
— Ден, что за глупости. Они не умрут.
— Ну, они же когда-то будут совсем старенькие.
На самом деле я бы с радостью убил их на месте ради удовольствия от похорон. У Сунь-Суня, который обнюхивал сурочью нору, нос уже испачкался в грязи.
— Почему ты хочешь, чтобы их похоронили здесь?
— Потому что кто-нибудь однажды найдет их головы и удивится.
Профессор Пикок сказал:
— Он прав, Ви. Только взгляни на их черепа — никто не подумает, что это собаки.
Тетя Оливия возразила:
— Ден, что за ерунда, никто их не найдет.
— Через много лет, — со смехом уточнил профессор.
— Через много лет все будут знать, что это за существа: большие пекинесы.
— Ви, ты меня неправильно поняла. Я на стороне Олдена, и речь про много тысяч лет.
— Тогда не будет никого, — парировала тетя Оливия.
Она поднималась по склону, и профессор Пикок остановился, чтобы помочь ей. Мы почти достигли вершины.
— Ты не знаешь, — возразил он.
— Догадаться нетрудно. Тебе знакома история видов. Поначалу каждый из них — новое, непонятное животное, обитающее на клочке земли и даже там редкое. Затем в силу тех или иных причин условия становятся благоприятными, и эти существа начинают безудержно, неукротимо, неудержимо размножаться и становятся самым часто встречаемым видом. Если речь о травоядном, вроде человека, численность будет расти, пока равнины не почернеют.
— Ви, люди не травоядные, — заметил профессор.
— Роберт, хлеб в твоей корзине приготовлен из размолотых семян, а индейка — откормлена на зерне. Китайцы, составляющие четверть или более населения земного шара, питаются почти исключительно семенами болотной травы.
Мгновение спустя мы оказались на вершине; пока профессор и я присели отдохнуть, тетя Оливия повернулась лицом к ветру, сняла широкополую шляпу и вытащила из волос заколки с гагатовыми головками. Ее шевелюра была очень длинной и черной, как крыло скворца. Профессор Пикок достал из кожаного футляра на поясе бинокль.
— Олден, ты знаешь, как им пользоваться? — спросил он. — Просто поворачивай эту штучку, пока то, на что ты смотришь, не приобретет четкость. Я хочу тебе кое-что показать. Взгляни-ка вон туда.
— Дракон, — провозгласила тетя Оливия. — Когти дракона, заточённого в потоке допотопной лавы. Когда Роберт расколет скалу, он восстанет, живой и свободный; но не волнуйся, Ден, они с Сунь-Сунем родственники.
— Пещера, — подсказал профессор. — Видишь темное пятно на склоне утеса?
Я все еще продолжал его искать, когда тетя забрала бинокль.
— Дай посмотреть, Ден.
— Всего в пятнадцати-двадцати футах от вершины. Думаю, к ней добирались по тропе на другой стороне холма, но та часть обвалилась. Посмотри налево.
Тетя кивнула.
— Роберт, я видела Альтамиру26, когда была в Испании. Я говорила тебе об этом, не так ли… Да, точно говорила. Название означает «смотреть с высоты», кажется, и в пещеру нужно спускаться.
— Не рассчитываю, что мы обнаружим еще одну Альтамиру в четырех милях от Кассионсвилла, — сказал профессор, — но я подумал, что это может быть интересно. Я собираюсь спуститься с вершины, обвязавшись веревкой.
Тетя задумчиво посмотрела на него.
Мы сошли по дальнему склону, на который только что поднялись, и пересекли небольшой каменистый ручей, окаймленный деревьями с замшелыми стволами, чьи ветви, протянувшись над шумной водой, приглушали звуки — на расстоянии нескольких футов казалось, что кто-то играет на свирели, а его слушатель то смеется, то плачет.
Мы впятером обогнули холм, пройдя по склону через низкие, густые заросли и колючие кусты ежевики; затем по траве, уже подсыхающей от первой летней жары, поднялись на вершину. Этот холм был выше предыдущего, хотя подъем с выбранной стороны дался нам легче, и я помню, как посмотрел оттуда на место, откуда мы увидели пещеру, и изумился тому, насколько простым казался путь к нему. Я спросил профессора, где находится Кассионсвилл, и он указал на видимый вдалеке участок дороги и дым, который, по его словам, шел от печей для обжига кирпича; оттуда, где мы стояли, не было видно ни одного строения. Пока мы с тетей продолжали любоваться видом, профессор завязал большой узел — который, как он объяснил позже, когда я спросил, назывался «обезьяний кулак» — на одном конце своей веревки и втиснул его между двумя прочно сидящими камнями. Затем, со скользящей петлей на талии, спустился с края утеса, отталкиваясь ногами от каменной стены, как будто шел по земле.
— Что ж, — сказала тетя, наблюдая за ним с края, и носки ее сапожек (это я хорошо помню) повисли на дюйм или больше над пропастью, — он ушел, Ден. Может, перережем веревку?
Я не был уверен, что она шутит, и покачал головой.
— Ви, о чем вы там болтаете? — Голос профессора по-прежнему звучал громко, но почему-то издалека.
— Пытаюсь убедить Дена прикончить тебя. У него прекрасный скаутский нож — я видела.
— А он согласен?
— Говорит, что нет.
— Славный малый.
— Ну, в самом деле, Роберт, почему бы и нет? Там ты висишь, как огромный уродливый паук, и все, что ему нужно сделать, это перерезать веревку. Так он изменил бы всю свою жизнь, все равно что обратился бы в какую-нибудь религию — ты же читал Достоевского? И если он этого не сделает, то до конца своих дней будет задаваться вопросом, не поступил ли так отчасти из-за страха.
— Если ты все-таки перережешь веревку, Олден, потом толкни Оливию следом, ладно? Свидетелей-то нет.
— Правильно, — сказала тетя, — а остальным можно объявить, что мы заключили договор о самоубийстве.
Испугавшись, я снова покачал головой.
— Здесь есть пещера, Ви! — крикнул профессор Пикок.
— Ты что-нибудь видишь?
Он не ответил, и я, решив быть по крайней мере таким же смелым, как тетя, подошел к краю и посмотрел вниз; веревка обмякла и пошевелилась, когда я коснулся ее ногой. Стараясь казаться совершенно взрослым, я спросил:
— Он упал?
— Нет, дурачок, он в пещере — и придется ждать здесь целую вечность, прежде чем он поднимется и расскажет нам, что обнаружил.
Она понизила голос, и я последовал ее примеру.
— Тетя Оливия, ты же на самом деле не хотела, чтобы я перерезал веревку, правда?
— Не думаю, что меня действительно сильно волновало, сделаешь ты это или нет, Ден, но я бы остановила тебя, если бы ты попытался. А что, были сомнения?
Если бы я был старше, то сказал бы, что были, и я бы — по обыкновению пожилых людей — не соврал. Я чувствовал, что перерезание веревки — всего лишь шутка; а еще чувствовал, что за шуткой таилось вполне серьезное напряжение, и был недостаточно зрелым, чтобы присоединиться к одному негласному уговору: по нему подобные секретные, досадные мысли игнорируются — как мертвые деревья в саду, оплетенные вьюнком или розами, которые посадил рядом мудрый садовник. Я продолжал ждать, растерянный и молчаливый, пока голова профессора не появилась над краем обрыва, а потом он вскарабкался и встал рядом с нами.
— Ви, там раньше кто-то жил, — сказал он. — Есть следы костра и даже царапины на камнях. Но это, конечно, не Альтамира.
Тетя подошла к краю — она отступила от него, пока мы ждали, — и посмотрела вниз.
— Думаю, у меня получится, — сказала она.
— Ви, не сходи с ума!
В конце концов профессор Пикок соорудил для тети Оливии стропу и спустил с края. Я спросил его, не тяжелая ли она.
— Ты про Ви? — ответил он. — Господи, нет. Птичьи косточки и нижние юбки. Ее одежда, вероятно, весит больше, чем она сама.
Тогда я спросил, как предстоит спускаться мне (предполагая, что раз уж тетя это сделала, мне тоже можно); профессор растерялся, а тетя Оливия, у которой, по всей вероятности, был отличный слух, крикнула:
— Роберт, посади Дена на мое место. Я поймаю его, когда он спустится. Ден, тебе просто нужно держаться как следует и не поцарапаться.
Путь вниз оказался короче, чем я себе представлял. На узком, но с виду достаточно безопасном уступе стояла тетя Оливия, которая подхватила меня и увлекла в пещеру. Миг спустя пустая веревочная петля снова поднялась, а затем вернулась, на этот раз с корзиной для пикника, подвешенной за ручки.
— Теперь, Ден, — провозгласила тетя Оливия, — даже если жестокий Роберт бросит нас, мы не умрем от голода — по крайней мере не сразу.
Я спросил, спускается ли он.
— Конечно, иначе останется без обеда.
Профессор Пикок появился через несколько секунд, своим присутствием вынудив нас слегка отодвинуться в маленькую пещеру за выступом.
— Видите, какая здесь черная почва? — сказал он. — Это уголь.
Профессор присел на корточки, начал просеивать уголь пальцами, и в конце концов продемонстрировал нам кусочек обугленного дерева, в котором крошечная частичка слюды коротко сверкнула в лучах солнца, словно гаснущая искра.
— Здесь горели сотни костров — возможно, тысячи.
Тетя уже распаковывала ланч.
— Нижняя сторона скатерти почернеет, но, полагаю, миссис Доэрти за определенную плату вернет ей первоначальный вид. — Она приостановилась, чтобы рассмотреть непонятный узор, нацарапанный кем-то на стене пещеры. — Как думаешь, я смогу сделать копию притиранием?
— Я сделаю, — сказал профессор Пикок. — Мне тоже понадобится экземпляр. По-твоему, Олден понимает, что это самое старое жилище, в котором ему довелось побывать? Вероятно, и доведется, даже если он доживет до ста лет.